Сдавленное хрипение вырвалось из груди Фрике.

Смертельно побледнев, он упал на стул и попытался сорвать душивший его галстук.

Риммер бросился к другу и крепко обнял:

— Фрике! Старина Фрике! Очнись! Не пугай меня!

Фриц поспешно налил в стакан воды из графина, намочил платок и приложил ко лбу и вискам Фрике.

Тот постепенно приходил в себя. Невидящими глазами уставился он на Риммера, как будто не узнавал его.

Потом взгляд Фрике вновь упал на газетный лист, и только тогда в голове его прояснилось.

— Сын мой! Мой Тотор! — прошептал Фрике и разрыдался.

— Но нет никаких указаний на то, что это именно они.

— Да ладно! Один француз! Один американец! Американец — это Меринос, его закадычный друг!.. Последнее письмо, которое я получил, пришло из Банги. Тотор сообщал, что отправляется в те самые проклятые места.

— Погоди! — произнес Риммер. — Допустим, это они. Но ведь речь шла о том, что их всего лишь взяли в плен.

— Разве эти свирепые работорговцы уважают пленных? Малейший каприз, дикая выходка — и они убьют их. А перед смертью еще наиздеваются вдосталь, ведь известно, что некоторые белые, чтобы спасти свою жизнь, унижаются, молят о пощаде, предают свою расу, точь-в-точь как Иуда предал своего учителя… Но разве мой сын способен на такую низость? Тотор, плоть от плоти моей, кровь от крови, прирожденный парижанин, презирающий сильных мира сего… Он будет горд и смел перед лицом врага, и враг жестоко отомстит…

— Ну почему? Почему? — вскричал Риммер, позабыв о собственном горе. — Сколько раз ты сам выходил сухим из воды? Почему же он, по-твоему, не сумеет выкрутиться? Тысячу раз ты уверял меня, что он так же смел, так же ловок… В Австралии он уже доказал, чего стоит… Ты оскорбляешь сына, не веря в его счастливую звезду.

Риммер вложил в свою речь столько жара, столько искреннего сочувствия, что Фрике приободрился и поднял голову.

В самом деле, всякое возможно. Почему бы и нет? Когда в былые времена прилетали вести о том, что Тотор намерен пересечь Тихий океан или спуститься в кратер вулкана, отец не отчаивался. Дорогой мальчик! Он настоящий боец, сильный и смелый. И потом, он весь в отца, его волю ничто не сломит.

— Ах, Риммер, твоими бы устами да мед пить! Если бы ты оказался прав! Во всяком случае, я знаю, что делать…

— О чем ты говоришь?

— Пойдем, увидишь.

Он схватил друга за руку и увлек за собой. Они дошли до дома на углу улицы Круассан и поднялись на пятый этаж, в квартиру Фрике. Однако на пороге он замешкался. Видно было, каких усилий стоило ему взять себя в руки.

— Говори как я! — обратился он к Риммеру.

Ключ звякнул в замке, и друзья вошли.

В маленькой комнатке в два окна под самой крышей за шитьем сидела женщина. Милое, доброе лицо покоряло с первого взгляда.

Это была мадам Фрике — мадам Гюйон. Фрике женился на ней более двадцати лет назад, после кругосветного путешествия, когда, по его собственным словам, отошел от дел.

Она обожала мужа, и он платил ей тем же. Жизнь их текла теперь мирно и неторопливо под воспоминания о бурном прошлом.

Она подарила ему сына, Тотора, несносного мальчишку, проказника и непоседу, которого оба любили без памяти и у которого, как и у отца, вместо крови в венах пульсировала ртуть…

Два года назад мать, конечно, высказалась против намерений сына путешествовать. Но что могла она сделать?

Бедняжка плакала потихоньку, сердце ее сжималось от страха, если от сына долго не было вестей. Она просыпалась по ночам и шепотом звала, звала…

Однако добрая женщина старалась скрыть от мужа свою тревогу, да и он тоже не подавал виду, хотя жена своим чутким сердцем все ощущала.

Услышав, что кто-то вошел, она подняла глаза от шитья.

Как ни пытался Фрике выглядеть спокойным, сердце матери почуяло неладное.

Она подбежала к мужу, голос ее дрожал:

— Фрике, как скоро ты вернулся! Что-нибудь случилось?

— Да, да, — отвечал Фрике, силясь улыбнуться. — Есть новости…

— От нашего мальчика?

— Именно…

— Рассказывай быстрее! Ведь ты принес добрые вести, не так ли?..

— Конечно, конечно… То есть и добрые, и не слишком… Ты же знаешь, это тот еще перец, как и его папаша…

— Умоляю тебя, не тяни! Он ранен? Ему грозит опасность?

— Нет, нет! Но ему взбрело в голову сражаться с четырехтысячной армией арабов. Видишь ли, это многовато для одного человека… Он в плену…

— В плену? Где? У кого?

Несчастная так побледнела, что, казалось, вот-вот упадет в обморок.

Но она тоже была Фрике и сдержалась.

— Послушай, скажи мне всю правду… Его не убили?

— Убили?! Еще чего!.. Не стоит обманываться, он действительно попал в переплет. Эти чертовы арабы злобны и вспыльчивы… Угодить к ним в лапы легко, а вот выбраться… Короче, он попал в плен к некоему султану по имени Си-Норосси, врагу Франции, который, очевидно, намеревается использовать его в качестве заложника, чтобы шантажировать наших… Пленник! Газета только об этом и пишет…

— А его друг, Меринос?

— Вместе с ним… Хорошо, что мальчик не один. Вдвоем они что-нибудь придумают, сумеют устроить побег. Ты же знаешь нашего сына. Тотор — философ… Он не станет портить себе кровь и найдет средство обвести негодяев вокруг пальца…

— Арабы очень жестоки?

— Ну-у, не так уж… И потом они постараются, чтобы с его головы ни один волос не упал. Ведь он белый. Можно нарваться на неприятности…

— Но ведь они уже убивали отважных исследователей…

— Когда это было! Их тогда так потрепали, что отбили всякую охоту… Конечно, приятного мало, но и преувеличивать не стоит…

Мать упала на стул и беззвучно зарыдала.

— Мой Тотор! — шептала она. — Как он, должно быть, страдает!

— Не надо! Не надо! Ему досадно, вот и все. Уж кому-кому, а мне это хорошо известно, сам испытал… Но знаю я также и то, что в подобном положении думаешь только об одном — как выбраться. И это отвлекает… Я еще и не в такие передряги попадал! Плен — милое дело! Вот только…

— Что только? — переспросила мадам Гюйон, вскинув на мужа глаза.

— Я хотел сказать, что обычно рассчитывают на случай… на удачу… А случай — это когда кто-то вас любит, беспокоится о вас и хочет во что бы то ни стало выручить… Как некогда месье Андре меня вытаскивал из самых безнадежных ситуаций…

— Да, я понимаю! Но Тотор в дикой стране. Он никого там не знает. Меринос в плену вместе с ним. Откуда же ему ждать помощи?

Тогда Фрике взял в свои большие ладони обе руки жены и пристально посмотрел ей в глаза:

— Ты ни о чем не догадываешься? Черт побери! Ты же все понимаешь! Папаша Фрике и будет тем, кто вытащит Тотора из беды.

— Ты? Ты хочешь ехать… в эту кошмарную страну?

— Не бойся! Я найду их, вот увидишь. Разве это не естественно? Если сыну грозит опасность, отец должен прийти ему на помощь… Уверен, ты поддержишь меня. Дорогая моя! Ты верно говорила: наш сын нуждается в поддержке. А кто поддержит его, если не я?

— Так далеко! Так далеко! — повторяла мадам Гюйон, рыдая. — Ты оставляешь меня одну. У меня не будет ни сына, ни мужа.

— Эй! Эй! Что ты говоришь? Полагаю, мы вернемся с ним под ручку… Или ты больше не веришь в меня? Ты же знаешь, я прошел огонь и воду и всегда побеждал…

Фрике говорил так страстно и убедительно, что жена наконец сдалась. Бедняжка прекрасно понимала, что удержать его не сможет. Она обожала мужа, восхищалась его решимостью и верила, что он вернет сына под родимый кров.

Женщина взяла себя в руки и перестала плакать.

— Ты уезжаешь надолго? Ведь я могу и не дожить до твоего возвращения…

— Не стану тебя обманывать… Автобусов там, сама понимаешь, нет, и трудно рассчитывать время. Полагаю, месяца три понадобится…

— Три месяца!.. Если бы я могла быть уверена!.. Как только подумаю, какие опасности поджидают там тебя на каждом шагу… Ей-богу, помру…

— Как у тебя язык поворачивается! Умирают лишь слабаки, те, кто смирился и сложил руки… За жизнь, черт побери, надо держаться крепко! Мадам Фрике, вы парижанка, а значит, у вас душа римлянки. Вы непременно дождетесь меня. Главное — терпение и рассудительность. Я буду присылать весточку всякий раз, как только смогу… а в одно прекрасное утро вы получите телеграмму по десять или даже пятнадцать франков за слово. Там будет сказано: «Мы возвращаемся!..» Вот и попразднуем! Обнимемся и расцелуемся!