И. Э. Якир вернул К. Ф. Квятека к исполнению своих обязанностей и восстановил доброе имя дивизии, выразив надежду, что ее личный состав впредь не потерпит в своих рядах тех, кто нечестно относится к службе.

Василий Константинович, мне кажется, тоже был доволен, что все кончилось хорошо. Не все, может быть, тогда оценили по достоинству подход Якира к этому делу. Я, например, воспринял это как известный либерализм. И только позже понял, насколько прав был командующий. На войне большое значение имеют славные традиции соединения. Ими должны дорожить и бойцы и командиры. И, конечно, с уважением к доброй славе дивизии должен относиться и вышестоящий военачальник, если он хочет, чтобы эти традиции укреплялись.

Возвращаясь к напутствию А. И. Седякина перед моим отъездом на Украину, должен сказать, что Александр Игнатьевич, дав односторонний отзыв о Якире, правильно оценил Павла Павловича Лебедева. Этот опытный и высококультурный начальник штаба хорошо сработался с Ионой Эммануиловичем. К Якиру Лебедев относился с глубоким уважением и считал его авторитет непререкаемым. Да, Якир не получил в свое время военного образования, но благодаря своему таланту и трудолюбию, он встал в один ряд с виднейшими военачальниками нашего времени. Это был самородок, раскрывший свои способности в бурях гражданской войны и в кипучей деятельности по строительству Советских Вооруженных Сил. Натура творческая, Якир не мог беззаботно относиться к накопленному опыту и знаниям. Он все чего-то искал, что-то изучал, не ограничиваясь при этом потребностями узкопрактическими. Это был разносторонне образованный, высокой культуры человек.

Однажды мы ехали из Харькова в Киев на большие учения. В салон-вагоне командующего находились член Военного совета Кучмин, начальник штаба Лебедев, его помощник Бажанов, начальник оперативного отдела Ивановский и я. С нами ехал и наш гость, начальник Военно-воздушных сил Красной Армии Петр Ионович Баранов, которого Якир очень любил.

Павел Павлович углубился в чтение какого-то нового романа и изредка обменивался репликами с Бажановым. Ивановский склонился над картой и что-то обдумывал. Кучмин зарылся в газеты. А Якир и Баранов, удобно устроившись в креслах, оживленно беседовали.

Помнится, разговор шел о путях развития Советского Союза, и собеседники то и дело обращались к истории России. Иона Эммануилович называл государственных деятелей прошлых веков, и все эти люди представлялись мне живыми, занятыми интригами или планами спасения России от иноземных врагов. И сам Иона Эммануилович предстал передо мной в новом свете. Чтобы так свободно извлекать из глубины веков факты и имена, сопоставлять их и противопоставлять, нужна огромная эрудиция. Раньше мне казалось, что я неплохо знаю историю, а теперь понял, что мои знания чисто школьные, поверхностные, почувствовал зависть к Якиру и его собеседнику. Баранов то соглашался, то спорил со своим другом. А я, как зачарованный, слушал беседу двух талантливых, по-своему замечательных людей.

Оба они не дожили до Великой Отечественной войны. Баранов погиб при авиационной катастрофе, Якир пал жертвой клеветы и произвола. Родина, партия потеряли преданных бойцов-ленинцев в расцвете их сил и способностей.

ЧТОБЫ ЧЕЛОВЕК ПОНЯЛ. И. С. Стрельбицкий

Генерал-лейтенант артиллерии И. С. Стрельбицкий

В средине тридцатых годов, в один из приездов Якира в нашу дивизию - мы стояли в Котовске - я долго прохаживался возле казарм, поджидал его к себе в 95-й артиллерийский полк.

Но к артиллеристам Иона Эммануилович в этот приезд не зашел, и я его прождал напрасно.

Вечером, после объявления результатов проверки, с обидой сказал Якиру:

- Товарищ командующий, мы вас двое суток ждали, а вы так и не зашли в артполк.

Якир улыбнулся:

- На этот раз я поступил так, как делаете вы. Командир дивизии рассказал мне: когда вы приходите в военный городок, то заглядываете в одну батарею, проверяете ее, учите, а затем проходите мимо остальных девяти батарей и направляетесь в штаб.

Я покраснел, чувствуя в этом намек на мою неорганизованность. На помощь мне пришел командир дивизии Павел Васильевич Сысоев:

- Стрельбицкий в личном плане на каждый день намечает проверить лишь одну батарею. Одну, но уж досконально, товарищ командующий.

- А почему же я должен заходить в каждый полк? - с лукавинкой спросил Якир и, повернувшись в сторону командира 283-го стрелкового полка, сказал: - Товарищ Артеменко, мне докладывали, что вы каждый день бываете во всех ротах. Зачем? Всех проверить тщательно вы не в состоянии. Чего-то не заметили, прошли мимо недостатков, а командир роты спокоен: мол, командир полка все нашел в порядке. Такие прогулки по ротам вряд ли полезны.

Вспоминаю далекие годы, когда мне было 25-26 лет и я командовал батареей. Как-то в лагерях начальник артиллерии округа, бывший полковник царской армии Николай Михайлович Бобров разговаривал в столовой со своим сверстником, тоже бывшим полковником старой армии, начальником Ржищевского полигона Николаем Павловичем Павловым. Оба они, как истые артиллеристы, были туговаты на ухо, а потому разговаривали громко, не стесняясь присутствующих. Полковники вспомнили своего кумира генерала Драгомирова и согласились на том, что если бы он был жив, то гордился бы молодым командующим округом Якиром и считал бы его своим последователем.

- Недавно, - говорил Бобров, - я с Ионой Эммануиловичем приехал во второй кавалерийский корпус, к Криворучко. Сами знаете, какой Криворучко своенравный. Ему не по душе пришлись указания командующего. И вот в присутствии командиров дивизий, на совещании, он стал возражать командующему: «Конница - это вам не пехота. Надо оставить все как есть». Меня, доложу я вам, возмутил такой тон. Я посмотрел на Иону Эммануиловича. На его лице не дрогнул ни один мускул, хотя в душе, вероятно, кипело.

- Да, - согласился Павлов, - выдержка у него железная.

- Ну, знаете, дорогой Николай Павлович, - продолжал экспансивный Бобров, - будь я на месте командующего, разделал бы Криворучко за такую недисциплинированность. А Якир спокойно - даже с улыбкой! - подошел к доске и начал сопоставлять новый вариант со старым и доказал полную несостоятельность доводов Криворучко, так что даже и этот упрямец вынужден был согласиться. В перерыве я подхожу к командующему и шепотом спрашиваю: «Зачем вы, Иона Эммануилович, миндальничаете с Криворучко? Ведь он же такой недисциплинированный!» Якир берет меня под руку и говорит: «Вы неправы, товарищ Бобров. Криворучко хороший, дельный комкор. Я бы мог приказать ему исполнять, а не рассуждать. Но ведь нам не это надо. Важно, чтобы человек понял необходимость предложенных мер. Тогда он душу вложит в это дело»... А потом, что бы вы думали? Приказал командиру корпуса разъяснить командирам дивизии те самые требования, против которых он, Криворучко, возражал. И преподнес это так, будто требования те придумал сам Криворучко. Но зато после совещания Якир задержал его. «Ограничиваюсь, - говорит, - замечанием в надежде, что вы продумаете, где докладывать свои соображения, когда и в какой форме». Знаете ли, Николай Павлович, - продолжал Бобров, - что больше всего удивляет? То, что Якир постиг сложность воспитания в каких-нибудь тридцать лет. Это же юноша, самое большее поручик по прежним временам. Мы с вами в этом возрасте дальше полубатарейного офицера не шли, а мысли наши, помните, чем были заняты?

Павлов придвинулся к нему и стариковским голосом промурлыкал: «Красотки, красотки, красотки кабаре...» Полковники расхохотались.

- Да, - сказал Павлов, - у этого все помыслы только о деле. Далеко пойдет. Если в тридцать лет он командующий округом, то как вырастет через 10-15 лет!..

В эпизоде с Криворучко, о котором рассказал Николай Михайлович Бобров, проявилось не только желание Якира убедить подчиненного, но и кое-что другое. Якир высоко ценил этого талантливого военачальника, выходца из народных глубин, хотя тот и не лишен был некоторых странностей.