Судьба посылает им одно за другим тягчайшие испытания, они до конца сопротивляются, борются за жизнь, не замечая, что давно уже лишены главного оружия.

Вероятно, у всех народов существует поговорка: «Беда не приходит одна». Бывает, что на человека ворохом сыплются несчастья; не успел он опомниться от одной беды, как в дверь стучится другая, а там еще и еще. Такое стечение обстоятельств называют фатальным, роковым.

«Есть же предел силам человеческим!»-думает Скотт, с тревогой глядя на Отса. Впервые за всю дорогу Титус пожаловался на холод и усталость, ноги его жестоко зябнут.

— Может, прохудились сапоги, надо бы смазать их салом,- сочувственно говорит Эванс.

Ему бы прежде всего о себе позаботиться! Со стороны виднее, как изнурен и переменился богатырь: он сам не свой, израненная рука не заживает, на пальцах вздулись пузыри.

В пути Уилсон заметил, что у Эванса отморожен нос — он побелел и затвердел. Остановились на ночевку раньше срока. Все забрались в спальные мешки, только Эванс, уставясь в одну точку, сидит у ящика с посудой и щупает спину.

— Почему не ложитесь? — спросил Уилсон.

— Поясница побаливает, верно, ушибся, когда утром попал в трещину. Сначала можно было терпеть, а к вечеру и шея заныла.

Самому доктору тоже плохо, у него приступ снежной слепоты.

— Только мы с вами пока держимся, Пташка,- шепнул Скотт.

Боуэрс чуть прикоснулся пальцами к его руке. Непривычная дружеская ласка потрясла капитана. «Не распускайся!»-приказал он себе.

Попутный ветер надувает парус, прикрепленный к саням, и заметает старые следы. Отряд забрел куда-то в сторону от очередного склада, долго ищет его. Дорожный продуктовый мешок пуст. Уилсон первый разглядел флаг над складом. Установили палатку, поели. Голод временно отступил, но он еще успеет вернуться, чтобы извести людей. У них постоянно одни и те же разговоры: кому-то хочется свежеиспеченного хлеба, другого соблазняет жареная тюленья печенка, третьего тянет к рисовой каше с молоком. Когда все это будет?..

Эвансу день ото дня хуже. Он снова угодил в трещину, его вытащили. Бледный, с помороженным лицом и гноящимися руками, Эванс бессмысленно озирался. Спит он тревожно, стонет, ворочается. Работать не может, идет в лямках, но саней не тащит. На привалах молча лежит и отупело разглядывает обезображенные пальцы руки — падая, он оборвал два ногтя. Уилсон растянул сухожилие ноги, она распухла. Отс совсем захандрил.

Только сон избавляет Скотта от убийственной тревоги за участь друзей. Утром доктор указал ему глазами на выход из палатки. Оба выбрались наружу и отошли в сторону.

— Эвансу очень худо, он не спал всю ночь,- сказал Уилсон.

— Мне кажется, он помешался. Можно ли чем-нибудь помочь ему?

Доктор отрицательно покачал головой:

— Безнадежно! У него признаки сотрясения мозга, это результат падения.

— Ужасно, что Эванс задерживает -всех, но мы будем с ним до конца, Билл.

— Разумеется! Судьба каждого — общая судьба.

Утром 17 февраля Эванс бодро сказал:

— Сегодня мне, вроде, неплохо. Займу свое место в упряжке, совесть меня грызет: все работают, а я только мешаю.

— Лучше отдохнуть вам хотя бы еще денек, идите тихонько сзади,- мягко посоветовал доктор.

— Нет, я повезу сани.

Спустя полчаса у него свалились лыжи, он сбросил лямки и немного отстал. Позднее догнал товарищей, расположившихся на короткий привал. Пошли впятером, но Эванс опять задержался. Четверо продвинулись к скале Монумент.

Дальнозоркий Боуэрс беспокойно оглядывался.

— Эвансу плохо, он опустился на четвереньки…

Все поспешили на лыжах обратно. Эванс с блуждающим диким взором стоял на коленях, помороженные руки его были обнажены, одежда в беспорядке.

— Что с вами, дружище? — ласково спросил доктор,

— Сам… не знаю… знаю… верно… обмор… обморок,- запинаясь, бормотал больной.

Отс остался с ним, трое помчались за санями. Вернулись, уложили Эванса и отвезли к Монументу. На руках внесли в палатку.

Уилсон склонился над больным, обхватил пальцами его левое запястье. Пульс чуть прощупывался. Рука холодела.

— Он агонизирует,- прошептал доктор.

Лицо Эванса приняло строгое выражение, губы разомкнулись.

Уилсон бережно сложил его руки на груди.

— Скончался…

Скотт чувствовал, что самообладание покидает его. С невыразимым волнением смотрел он на покойного. Страшно так потерять товарища! Невероятно, что тот, кого все называли богатырем, мертв! Но судьба милостива: она унесла Эванса в самый критический момент, когда ради спасения остальных казалось необходимостью оставить его.

Два часа товарищи не отходили от охладевшего тела. Прощай, Эдгар Эванс!.. И они снова бредут, моля о сильном попутном ветре, тащат сани, на которые взвален тяжелый мешок с геологическими образцами.

— Наша коллекция поможет ученым разгадать прошлое Антарктиды, ведь это одна из главных целей экспедиции,- просящим тоном говорит Уилсон.

— Как ни тяжело, Билл, мы не бросим эти образцы,- твердо обещает Роберт Скотт.

Раннее мартовское утро. Мороз 40 градусов. Полтора часа понадобилось Отсу, чтобы обуться. На его ноги жутко смотреть. А дорога?! Шершавый кристаллический снег — как песок… Титус мучительно страдает. Положение крайне опасное, все складывается против них: запасы продовольствия ничтожны, почти во всех металлических банках с керосином, взятых на путевых складах, нехватка. Почему такая напасть? Недосмотр, оплошность?..

Ветер терзает четырех путешественников. Помочь друг другу они уже не в состоянии. Доктору трудно вдвойне — он самоотверженно ухаживает за всеми. У Отса адски болят ноги, но он не жалуется и, пока остальные ищут дорогу, терпеливо сидит на санях. Титус понимает, что стал обузой для друзей.

Как и всегда, вечерами Скотт берется за дневник. «Левая нога бедного Отса никоим образом не дотянет,- пишет он 8 марта.- Титус спросил, есть ли у него какие-нибудь шансы. Уилсон, понятно, должен был сказать, что не знает. На самом деле их нет… Сомневаюсь, чтобы мы могли пробиться… Ясно, что Титус близок к концу».

Мужественный Отс просит совета: что ему делать? Только одно, Титус: идти, пока хватит сил!

С решимостью отчаяния Скотт приказывает:

— Достаньте свою аптечку, Уилсон, и раздайте всем яд.

Доктор с протестующим жестом отстранился:

— Кон, я не верю!

— Хотите, чтобы я повторил?! — резко бросил начальник.

— Вынужден подчиниться. Если я откажу, вы взломаете аптечку, отнимете силой…

Таблетки наркотиков, взятые доктором для обезболивания, разделили поровну. Скотт взглянул на свою смертельную дозу. Избавление? Нет, время еще не подошло…

— Мы не имеем права сдаваться, а обязаны бороться до конца,- произнес капитан и отчетливо договорил: — До естественного конца.

Очередной удар был так ужасен, что Скотт потерял счет числам. Было это 15 или 16 марта.

— Не могу идти,- сказал Лоуренс Отс утром.- Уложите меня в спальный мешок и оставьте.

— Этого не будет!

— Я в тягость всем. Не хочу, чтобы вы из-за меня погибли.

— Надо идти, Титус!

Боль была нестерпима, но он послушно встал и проковылял несколько километров.

Отс не позволял себе терять надежду и в то же время не желал пережить ночь. Она минула. Бесновалась пурга. Отс проснулся. Вспомнил полковых друзей — они одобрят его решимость… Заговорил о матери. Потом поднялся, сказал негромко, спокойно:

— Пойду пройдусь. Быть может, вернусь не скоро.

Он доплелся до выхода. На мгновение задержался.

Товарищи безмолвно глядели ему вслед. Вернется?.. Сдерживая стон и не оборачиваясь, он выбрался из палатки. Титус! Бесстрашная душа!..

Больше его не видели. Никто, никогда.

«Мы все надеемся так же встретить конец, а до конца, несомненно, недалеко»,- писал Роберт Скотт.

19 марта Скотт, Уилсон и Боуэрс остановились на ночевку в двадцати километрах от спасительного Лагеря одной тонны. Там ждут друзья, там пища, топливо, теплая одежда — жизнь! До Лагеря лишь один переход, самое большее — два. Но остатков Продовольствия и керосина вряд ли хватит до завтрашнего вечера.