Внезапно, опустив голову, так, что он не видел ее лица, она порывисто и горячо прильнула к нему и в ту же секунду отстранилась и скрылась в подворотне…
— Майса! Ну что же это? Майса!..
— Мадам Эллингсен, мадам Эллингсен! — позвал кто-то из дверей кухни.
Должно быть, она дома, раз пол не домыт, а посреди комнаты стоит таз…
— Мадам Эллингсен!
— Да, да, я тут, что случилось?
Оказывается, мадам на минутку прилегла в комнате.
— Ах, это вы, Йёргине, — жалобно сказала она. — Это мытье полов всегда для меня нож острый. Такая боль поднимается в груди. Вот уж сколько лет она меня донимает — с тех самых пор, как я вышла замуж…
На остановившуюся в дверях Йёргине смотрела худая женщина в подоткнутой юбке. Ее темные рыжеватые волосы были собраны в пучок, а под широкими, густыми бровями на пожелтевшем страдальческом лице блестели маленькие живые глаза.
— Ах, как досадно! Тогда, верно, с вами и разговор заводить не стоит, мадам Эллингсен?
— Видите, как меня скрутило. — В голосе звучали слезы. — Если вы насчет ваших туфель, так вам придется зайти поздней — Эллингсена нет дома… Ох, — вздохнула она снова, — вы же знаете, я ничего не могу вам обещать… Не я их брала, и не мне… Будьте любезны, зайдите еще раз, а то Эллингсена нет, он пошел за кожей для подметок… Уж эти мне уборки по субботам! — Она опять прилегла на постель.
Йёргине отлично понимала, что значит, когда сапожник Эллингсен уходит искать кожу. Все соседи хорошо знали, что кроется под таким ответом.
— Да нет, мадам Эллингсен, я хотела поговорить с вами о другом… У моей сестры Андрине завтра свадьба, а лиф платья ну просто никуда не годится, да еще отделку нужно пришить и сделать вуаль. Вот мама и просила узнать у вас, мадам Эллингсен, не будете ли вы так добры прийти помочь нам.
Мадам Эллингсен приподнялась на кровати:
— Андрине выходит замуж? Да ну!
— Да, да, за штурмана Эриксена.
— Эриксен… Эриксен… Он что, из здешних?
— Ну конечно!
— Подумать только!
— Они помолвлены с рождества, а теперь хотят скорей пожениться, пока он не ушел в море.
— Значит, в доме у парусного мастера завтра свадьба?
— Ну да, вот мать и подумала…
— Хорошо, скажите: я приду. Небось вам надо поскорее? — Мадам встала с кровати. — Ох ты господи, еще этот пол! — Она смотрела на него так, будто совсем о нем забыла.
— Если б вы могли прийти до обеда, у нас останется еще целый день в запасе.
— Только нужно, чтобы кто-то присмотрел за моей дочуркой. Она совсем разболелась. У нее, знаете, зубы идут, — нерешительно говорила мадам Эллингсен. — Ну как тут уйдешь, когда пол не домыт, ребенок без присмотра и мужа нет дома?
По-видимому, она уговаривала скорее себя, чем Йёргине. И на лице ее появилось тоскливое выражение.
— Может, вы наймете кого-нибудь, мадам Эллингсен? Всего ведь на один день.
— Нельзя все бросить и убежать, Йёргине, хозяйки так не поступают. Но правда ваша, я могу позвать кого-нибудь посидеть вместо меня. Один-то раз можно…
— Сделайте уж это ради нас, мы ведь в таком затруднении.
— Пожалуй, зайду к жестянщику, попрошу Анне, может она разочек посидит, если свободна. Подождите минутку…
Она проворно подбросила дров в плиту, поставила на огонь кастрюлю с водой, заглянула в комнату, где спала дочка, похлопотала вокруг нее, потом одернула подол, надела шляпу и пальто…
— Побудьте здесь немножко, Йёргине, я, наверно, ее сейчас застану, а если нет, я знаю, куда мне пойти. Старая Улине сегодня дома.
…Когда Йёргине привела мадам Эллингсен, все вздохнули с облегчением, словно в дом пришел доктор. Мадам слыла искусной мастерицей, ведь еще до сих пор за ней присылают иной раз господа из города, которым она когда-то шила.
…Взглянув на Андрине, она сразу все поняла. Да, лиф скроен как-то не так… Мадам Эллингсен не стала объяснять как… Слава богу, что он широкий, было бы хуже, если б его обузили…
— Смотрите, мадам Ес, еще получится хороший фасон. Невеста может быть спокойна. Свадьба пройдет как по маслу. Он, верно, красивый парень, ваш штурман, да, Андрине?
Хозяйка внесла кофе и булки, пора завтракать. У всех в доме настроение заметно исправилось.
— А как вы украсите волосы? Ну конечно, миртовый венок! Только не на такую гладкую прическу. Дайте-ка щипцы, мы завьем волосы спереди и чуть-чуть на висках…
У парусного мастера с ног сбились с этой свадьбой, тревогам не было конца, но теперь, когда в доме появилась мадам Эллингсен, которая знала, как все устроить, и действовала с такой решительностью, они почувствовали себя уверенней.
Они шили, угощались и шутили друг с другом до позднего вечера, а затем невесту, всю в папильотках, нарядили, чтобы посмотреть, как она будет выглядеть. Казалось, они знают мадам Эллингсен много лет…
— А теперь ложитесь спать да старайтесь поменьше думать о своем штурмане, завтра надо быть красивой, — сказала она на прощание, заторопившись домой.
…В кухню навстречу ей вышла старая Улине.
— Он вернулся, — сказала она тихо…
— Вот хорошо, что ты дома, Эллинг, — приветливо начала мадам Эллингсен, входя в комнату. — Ты поел? Я просила Улине разогреть тебе что-нибудь.
— Я-то? А не все равно? Чего из-за меня волноваться?..
— Понимаешь, мне пришлось пойти к парусному мастеру Есу, у Андрине завтра свадьба, и они просто не знали, что делать с ее платьем. А с ними лучше не ссориться.
— Конечно, конечно. Я никого и не попрекаю… Только все же странно. Ох-хо-хо!
Он целый день пропьянствовал, и теперь его клонило ко сну. Он сидел, запустив пятерню в густой черный чуб и уставившись в стол. Его нахмуренный низкий лоб и насупленные брови предвещали грозу…
Вдруг он уронил обо руки на стол:
— Эх ты, тебе бы только вырваться из клетки, ты и рада-радешенька!
— Может, ты съешь чего-нибудь перед сном? В буфете остался вчерашний суп.
— До чего же любезно ты меня упрашиваешь, ах, до чего любезно, хе-хе! Нет уж, спасибо. А я вот сижу и размышляю кое-над чем, вот что.
— Лучше бы ты поразмыслил о своей работе, Эллинг, — нетерпеливо оборвала его она. — Может, тогда от тебя была бы хоть какая-то польза и мне не пришлось бы врать людям в глаза и смотреть на их недовольные лица, когда тебя нет в мастерской.
— Нет, я вас спрашиваю, за что? — твердил он тупо.
— Ведь это тянется уже со вторника!
— Да, да, ты всегда права… Разве я что говорю? Да мне ли с тобой спорить, ты же ученая, куда мне до тебя… Я только спрашиваю, за что? Никому не запрещается спрашивать… Потому что я и впрямь размышляю. — Он тихонько засмеялся и покачал головой. — А то приходишь домой и…
— Что плохого в том, что я стараюсь хоть немного заработать, Эллинг? Мы ведь кругом в долгу — и у булочника и в лавке, просто срам…
— Так, так, ну ясно, завела свою песню…
Он опустил голову на руки и погрузился в дремоту, а она отошла к печке и принялась пеленать ребенка.
Время от времени Эллинг приподнимал голову…
— Я работал как вол целых три, даже четыре года, чем ты меня можешь попрекнуть?
— Я ничем не стала бы тебя попрекать, Эллинг. Только бы ты вел себя приличней и бросил пить.
— Сама знаешь, я сидел над колодкой, как прикованный, но в конце концов осточертеет вечно сучить дратву, так осточертеет, что впору ее вокруг горла затянуть… Не веришь? А я не раз думал, хе-хе, сложить бы ее вчетверо и покончить со всем. Что бы ты на это сказала? Небось вырвалась бы из клетки да принялась снова за свое шитье. Ты бы, верно, обрадовалась.
— Постыдился бы ты, Эллинг, вон до чего напился! Ты же знал, кого за себя берешь. Я тебе на шею не вешалась! А теперь я только и делаю, что надрываюсь над хозяйством, вожусь тут с тобой и тяну на себе целый воз. Бедная малышка! — вздохнула она, взглянув на кровать в углу. — Счастье, что она ничего не понимает.
— Хм! — Некоторое время он сидел, ворча про себя. — Ты всегда все так обернешь, будто ты самая несчастная, а я с этим и не спорю. — И он медленно покачал головой.