— Просто невероятно. В этом пакете нет ничего, кроме выданного мне секретарем Монро разрешения набрать войска, которые уже несколько месяцев сражаются под моим началом.
Дождь лил как из ведра, превратив город и прилегающие районы в болото. Торговцы Нового Орлеана не спешили с продажей продуктов питания, и сотни солдат свалились, заболев инфлюэнцей, малярией и дизентерией. Обозленная толпа порвала в клочья портрет Эндрю в кафе биржи. Рейчэл узнала от своего племянника, что герой Нового Орлеана стал злодеем Нового Орлеана, диктатором, который ради собственного удовольствия удерживает военный контроль над городом. 15 марта был день рождения Эндрю, ему исполнялось сорок восемь лет. Рейчэл хотела устроить в его честь прием, но в воздухе носилось так много вражды и болезненных настроений, что она засомневалась, будут ли правильно поняты празднества.
Наконец 13 марта 1815 года в Новый Орлеан пришли известия о ратификации мирного договора. Британский флот отправился домой, в Англию. Эндрю отменил военное положение, распустил войска Луизианы и отпустил войска Теннесси, Миссисипи и Кентукки домой. Взошло солнце, и толпы на улицах вновь кричали: «Джэксон и мир», а Рейчэл рассылала приглашения по всему городу — родственникам, адъютантам, французам, проявившим к ней доброту, на прием по случаю дня рождения генерала.
После обеда, когда ее гости собрались в гостиной на втором этаже выпить кофе с ликером, Эндрю сел в удобное кресло, вытянув ноги перед собой, в окружении своих офицеров и племянников — Джона Коффи, Эдварда Ливингстона и доктора Керра. Через комнату Рейчэл слышала, как он рассказывал о своей матери и ее попытках спасти его и его брата от британской тюрьмы в Кэмпдене тридцать четыре года назад. Видя, что все крепко выпили и не заметят ее отсутствия, она ускользнула в свою комнату, чтобы поправить прическу. Когда она стояла перед зеркалом, висевшим над красивым комодом в стиле Людовика XIV, она заметила письмо, положенное Эндрю на комод. Она узнала подпись кузена по материнской линии Джона Стокли, занимавшего важное положение в правительстве Вашингтон-Сити. Вдруг, словно рельефно выступившие из бумаги, перед ее глазами возникли строчки:
«Мы с Запада уполномочены сообщить президенту, что ваша активность и полный успех сделали вас крайне популярным среди американского народа, и я полагаю, что вы должны занять пост верховного должностного лица Союза».
Рейчэл стояла, прислонившись к комоду, одна рука ее была прижата к груди; она была слишком ошеломлена, чтобы трезво думать. Через мгновение ее рассудок вернулся в Эрмитаж, она увидела перед собой Джона Овертона с его очками в серебряной оправе на переносице, который говорил:
«Он может подняться на самую вершину, которой достоин. В этой стране есть единственная неоспоримая вершина, моя дорогая Рейчэл, и когда человек поднимается на нее, он избавлен от мелкой зависти, ревности, ссор».
Рейчэл села на краешек позолоченного французского стула, она чувствовала высоко в горле стук собственного сердца. Ведь они оказывались в водовороте разгоряченных эмоций и вражды, когда Эндрю сражался за сравнительно скромные посты; их самих, их любовь и супружескую жизнь вовлекли в скандалы, обрушивали на них обвинения, горечь, вражду, дуэли и убийства, что же, во имя Бога, случится с ними, если встанет вопрос о борьбе за пост президента Соединенных Штатов? И как было сказано на семейном совете в доме ее матери, когда они впервые узнали о предстоящем разводе с Льюисом Робардсом в Харродсбурге, «след сохранится навсегда, и любой сможет им воспользоваться в своих корыстных целях».
Если Эндрю выставит свою кандидатуру ка пост президента, то враги и оппоненты, стремясь нанести ему поражение, не станут ли ворошить его прошлое? Политика — смертельно опасный бизнес. То, что она пережила до этого в виде злокозненных слухов, вмешательства в личную жизнь и гнусных пересудов, ограничивалось территорией Теннесси. Не станут ли осложнения ее первого брака с Льюисом Робардсом и незаконность ее брака в Натчезе с Эндрю предметом обсуждения по всей стране, объектом публичного интереса?
Ее страх прошел, уступив место ясности, почти предвидению: бури, скандалы, обвинения и опровержения, обсуждение на людях ее интимной жизни — все эти вещи, казавшиеся столь болезненными и назойливыми, окажутся легким ветерком по сравнению с тем, через что ей предстоит еще пройти. И все же, если встанет вопрос о том, чтобы пройти, отшатнется ли она? Ведь речь пойдет о выдающемся достижении для Эндрю Джэксона, нищего сироты, сумевшего пробиться из низов на пост высшего исполнителя, который занимали такие высокорожденные джентльмены, как Джордж Вашингтон, Джон Адамс и Джеймс Медисон.
Новый Орлеан осыпал чету Джэксон подарками: роскошной мебелью для их спальни в доме Керра, набором топазов для Рейчэл, бриллиантовой булавкой для Эндрю. Они вновь прошли цикл: из героя в злодеи и вновь из злодея в герои.
Лишь судья Доминик Хэлл не входил в число обожателей. Взамен он издал приказ об аресте Эндрю по обвинению в неуважении к суду.
— Эндрю, ты не должен подчиниться этому вызову, не так ли?
— Ну, миссис Джэксон, жена бывшего судьи не должна так говорить. Я заточил Хэлла в тюрьму, чтобы защитить наши военные позиции, он же имеет право бросить меня в тюрьму, чтобы защитить позиции суда.
Она поехала в суд с Эндрю и Эдвардом Ливингстоном. Зал был так набит, что служащие суда должны были проложить для них проход к скамьям защиты. Судья Хэлл отказался выслушать защитительную речь Ливингстона и оштрафовал Эндрю на тысячу долларов за неуважение к суду. На какой-то момент Рейчэл испугалась, что Эндрю учинит скандал по поводу решения о штрафе, но он благочинно принял решение. Когда наконец они пробились через приветствовавшую их толпу к карете и сели в нее, жители Нового Орлеана выпрягли лошадей и сами протащили карету по улицам на площадь перед биржей. Слушая прощальное выступление Эндрю перед тысячью поклонников, заполнивших площадь, Рейчэл подумала:
«Мой брат Северн был прав: те же самые качества, которые вызвали его неудачи, привели его к успеху».
Рейчэл и Эндрю выехали из Нового Орлеана в конце первой недели апреля 1815 года. Вдоль городских улиц и сельских дорог выстроились на целые мили жители Луизианы, выражавшие им свою благодарность и признательность. До Натчеза они плыли по реке, дальше пришлось передвигаться в карете и верхом по Тропе, повторив путь, проделанный ими домой после медового месяца в Байю-Пьер, — тот самый судьбоносный путь, на котором Эндрю поссорился с Хью Макгари по поводу ожидаемого нападения индейцев, и эта ссора так обозлила Макгари, что спустя два года он предстал перед Харродсбургским судом и дал показания, что видел Рейчэл Робардс и Эндрю Джэксона спящими под одним одеялом.
Тропа Натчез все еще находилась в плохом состоянии, и порой Рейчэл опасалась, что ее позвоночник вот-вот войдет в череп. Когда ей становилась невмоготу каретная тряска, она присоединялась к мужу и сыну, ехавшим верхом. Поездка длилась на несколько недель больше, чем их первая, поскольку в каждом поселке на пути их встречали возбужденные толпы. Наилучший для Рейчэл прием устроила семья Грин в зале с хрустальной люстрой, под которой некогда состоялась церемония ее бракосочетания с Эндрю.
Рейчэл удивило безумство толпы, встречавшей их на границе Теннесси. Ей было не ясно, почему съехались со всех сторон семьи, чтобы прокричать здравицу Джэксонам, почему такое огромное скопление людей сопровождало их в Нашвилл, словно это была триумфальная процессия, почему на площади перед зданием суда сгрудилось так много людей, что казалось, будто каждая живая душа в Теннесси сочла необходимым засвидетельствовать им свое почтение. И лишь когда они удалились в Эрмитаж, где у въезда в поместье их приветствовали соседи и Рейчэл прочитала первые газеты с Востока, какие попались ей в руки со времени отъезда из Нового Орлеана, и познакомилась с текстом Гентского договора, она начала понимать, что означал ее муж для народа страны. Даже ее неопытный ум смог осознать, что договор был унизительным документом, подписанным американскими дипломатами после трех лет непрерывных поражений. Англичане не соглашались даже отказаться от практики захвата американских судов и американских моряков! Эндрю одержал свой триумф у Нового Орлеана уже после подписания мира в Генте, и с юридической точки зрения ничего не менялось, однако он все же свершил великое дело — превратил три года поражений в победу, восстановил уверенность американцев в себе и, как добавляли редакторы восточных газет, преподнес англичанам незабываемый урок.