Какой-то день, день лета, когда пчелы

настраивают в ульях пианино,

когда вода не принимает никого

и стать ничем

мечтает дождь

не без причины.

Есть что-то большее, чем музыка, в вещах,

когда уж окрыленные мужчины

из заводской вдруг вылетают черноты.

Вступи в нее -

бессмертным станешь ты!

Известно это: черви -

они-то все испортили!

Все в глине копошатся,

часы заводят в дереве.

И кланяется дерево,

и тихо в осень пятится.

Покинуто. Одно.

Оно отдаст вам вечность за сочувствие,

за ласковое слово,

за чье-нибудь лицо,

что сумрак не укрыл.

Гром. Аплодисменты

голубиных крыл.

Падение расстрелянной звезды.

Падение звезды.

Паденье

без начала и конца.

И слышен дроби полет вкруг божьей главы,

и снежно в душе бузины, как в душе скупца.

Зарниц неслышная пальба -

немое полыханье.

Безмолвием больны хлеба

порою созреванья.

Земля берет зерно на пробу -

ни колоска на дне сумы! -

и ждет – когда созреем мы.

Но ты, поэзия, будь строгой.

Суди незрелое литье.

Да придет царствие твое.

Дробясь, как луч на лезвии кинжала,

двоится жизнь – то вверх летит, то вниз,

дарует радость и вонзает жало,

цветами осыпает обелиск.

Таков и стих. То аромат шалфея,

то слезы, то свечение огня.

А истина? Ты сказочная фея,

что вечно ускользает от меня.

Сейчас в нем кто-то, как в окне, стоит,

распахивает створки, тихий, строгий,

берет у неба высь и глубину – у недр…

В нем кто-то встал, предвосхищая строки.

Так не переступайте же порог

с любовью, гневом, праздными словами!

Он не один… Он снова будет с вами,

когда поймет, что снова одинок.

Слова – церковные ступени.

Не более, не менее.

Моя азартная игра, пожизненная лотерея!

Коварна глубь родной словацкой речи,

расступится, – сомкнётся, и опять…

Слова – церковные ступени,

не более, не менее.

Над ними в вышине – безмолвье,

на паперти которого сидит

старуха-истина… Когда-нибудь, возможно,

монетою слезы, оброненною в кружку,

я вызвоню все то, что не сказал.

Ах, слово, узелок под головой!

Я видел, как склоняются поэты

над страшной бездной немоты,

тщедушный мостик слов к величью перекинув

и заглушив рыданья опасений…

Из тонких прутьев твой дырявый ковш.

И вытекает все, что зачерпнешь.

Рыбак безумный, сам похож на воду.

Едва придя, готовишься к отходу.

Тебе неведом дел твоих итог.

От исповедей потемнел поток.

Проклятия твои как плуга искры.

Их уносила жизнь теченьем быстрым.

И памятники из камней и книг

поведают: он жил. Смешон? Велик.

Все отмести, что было до тебя…

Ведь даже проповедь сползает в пустозвонство.

И пиджаком с умершего

стирают пыль с ботинок…

Кого берешь ты, Время, под защиту,

насмешкой уязвив свидетелей – слова?

Неужто истина молочными зубами выпадает

и – ничего взамен?

Все отмести, что было до тебя…

Попробовать вернуться к праначалу,

заговорить, как тот, кто первым сеял,

сдувая с борозды пушинку

и веруя, что главное – грядет.

Попробуй! Прослывешь в два счета чудаком!

Но в наше время только чудаки

вполне нормальны.

Положить их на стол, как хлеб,

поставить, как воду,

или, как соль, захватить щепотью.

При этом не надо вставать на пятки, тем более – на носки.

Иметь терпение выждать, вытянуть из глубин бадейку,

но не устраивать у источника торжища или капища,

Когда форель косяком пойдет в Иордане,

не покупайте удочку, памятуя,

что река слагается не из рыб,

равно как и поэзия -

это нечто большее, чем слова.

Не камень, не изваяние.

Жена библейского Лота -

вот что такое поэзия.