- Четвертое. Недавно на юг переброшены немецкие авиационные части "Узет", "Зеленое сердце", "Мельдерес", базировавшиеся в Африке. Их задача - подавление и уничтожение русского десанта южнее Новороссийска. И пятое. В частях зачитан личный приказ Гитлера немедленно ликвидировать русский десант в районе южнее Новороссийска. 15 апреля. Все. Подумай и повтори.

Внимательно выслушав связного, иногда поправляя, иногда подсказывая, Островерхов подошел к нему вплотную. Связной поднялся со стула, выжидающе вытянулся перед руководителем.

- Гляди, Юрий, - сказал Степан Григорьевич, - сведения очень важные. Эти сведения я со связными послал в партизанский штаб Егорову. Но успеют ли они? На тебя тоже большая надежда. Поэтому каждый час, а может, и минуты дороги. Послезавтра семнадцатое, понимаешь?

Юрий молча кивнул.

- Надо пройти, Юра, - Островерхов положил руки на плечи связному, посмотрел в глаза, притянул к себе, поцеловал. Потом легонько оттолкнул, тихо напутствовал:

- Ну, в добрый час, Юра.

- До свидания, товарищ Степан, - связной натянул на голову промасленную кепку и решительно вышел из комнаты.

Из темноты у калитки его тихо окликнули:

- Пароль?

- Дровишек хотел поискать...

- Пойдем, у знакомых уголь есть.

Сопровождающий зашагал впереди. Юрий приноровился к его бесшумному размеренному шагу и нырнул в темень ночной городской улицы, стараясь не упустить из виду расплывчатый силуэт проводника.

Над городом вздрагивала и мерцала обычная фронтовая ночь. Размеренно и нечасто ухала дежурная немецкая батарея на берегу Цемесской бухты, и ее снаряды с шелестом неслись через бухту куда-то к Кабардинке. Изредка со стороны цемзаводов и Станички, словно треск раздираемой клеенки, доносились автоматные очереди. Самоуверенно, неторопливо татакали немецкие пулеметы. Беззвучно, как во сне, взлетали и вспыхивали осветительные ракеты - гитлеровцы боялись темноты.

Сопровождающий хорошо знал дорогу. Несколько раз он останавливался, поджидая Юрия и, молча прижавшись к земле, бесшумно полз впереди через какие-то завалы, баррикады, груды камня и глубокие рвы, пересекавшие дорогу. Порой Юрий отчетливо улавливал приглушенный немецкий говор, один раз почти рядом мелькнул красный огонек и запахло сигаретным дымом. Потом донеслись негромкий металлический лязг и неторопливо удаляющиеся шаги.

Юрию начало казаться, что дороге не будет конца, что они идут уже целую ночь. На мгновение охватил страх: "Не успею до рассвета. А утром не пройти..." Он бессознательно ускорил шага и, неожиданно налетев на проводника, едва не вскрикнул. Тот предостерегающе прижал к его губам ладонь и молча потянул его вниз.

- Дальше пойдешь один, теперь уже рукой подать до своих, - шептал Юрию проводник. - Будь осторожен. Ползи вот через те проволочные заграждения.

Лежа на земле, Юрий перед самым носом различил косматую сетку проволочных заграждений и, вслушиваясь в ночные шорохи, осторожно пополз под проволоку. Ползти было трудно. "Еще, еще, - подбадривал себя Юрий, - тут метров пять-десять осталось. Только бы ракету не пустили... А, черт! За что-то зацепился!" Он нетерпеливо дернул ногой, пытаясь освободиться от того, что его держало, и... ослепительное красное пламя прыгнуло на него. Мелькнула мысль: напоролся на мину.

Передовая мгновенно ожила. Зашипели и захлопали ракеты, с обеих сторон сыпанул горох автоматных очередей, торопливо закашляли минометы. Но Юрий не слышал и не видел этой яростной свистопляски огня и грохота. Он не знал, сколько это продолжалось, не чувствовал, как кто-то осторожно тащил его по жесткой, пахнущей горелым металлом земле. Первое, что он увидел, была полосатая тельняшка и черная ленточка с золотым якорьком. Дикой радостью ударило в сердце: "Дошел! Свои:!" И тут же захлестнула боль. Цепляясь за обрывки сознания, он прохрипел полосатой тельняшке:

- Семнадцатого... Утром... Немцы... Здесь. Три дивизии... "Нептун".

Ему казалось, что тельняшка то падает ему на лицо, то стремительно отскакивает назад и снова рябит перед самыми глазами... мешает вспомнить... Что? Что-то очень важное... Ага!

- "Мельдерес"... "Зеленое сердце"... Сердце... - Теперь он ясно увидел, что это его сердце мечется, бьется перед глазами. Оно стало стремительно расти, набухать и вдруг, не дав ему вздохнуть, бесшумно лопнуло!

Матрос еще минут пять сидел, склонившись к раненому, надеясь уловить чуть слышный шепот. Потом встал, снял бескозырку, коротко вздохнул.

- Все. Отчалил братишка. Срочно надо доложить капитан-лейтенанту.

***

- Та-ак, - печально резюмировал Островерхов. Значит, на мине подорвался? Но вы видели, что он погиб? Или это ваше предположение?

Проводник строго глянул на Островерхова из-под нависших косматых бровей, недовольно крякнул, пробурчал:

- Конечно, рядом не лежал. Но по шороху проследил за ним до самого взрыва. А дальше... Ракета. Успел заметить облачко дыма... Ну, тут пришлось самому ноги уносить... - Он опять неодобрительно кашлянул и обиженно умолк.

- А как же сведения? - вслух рассуждал Островерхов. - Как же их доставить? Как?

И вдруг без всякого перехода спросил, остановившись перед собеседником:

- А если морем?

- Не пройти, - сразу откликнулся проводник, мучительно думавший о том же. - Не пройти. У берега заметят. И в море лодочка не выдержит.

Островерхов продолжал стоять, не сводя требовательных глаз с проводника.

- Но ведь надо, Николай Николаевич, - почти прошептал он. - Так надо, что... Может, от этого судьба десанта, судьба города зависит. Понимаешь?

В комнате стало тихо.

Проводник так свирепо затянулся дымом из самокрутки, что цигарка вспыхнула и с треском брызнула искрами.

- Одному нельзя, - выдохнул он вместе с клубом дыма.

- Конечно, не один, - сразу заговорил Степан Григорьевич. - Вдвоем. Вы старый рыбак, вам море не страшно. А с вами пойдет связной.

- Уговорил, - хмуро улыбнулся рыбак. - Давай связного. Готовь. А я займусь лодкой.

- Погодите, а где ж вы лодку возьмете? - забеспокоился Островерхов. - Не надо бы вам никуда ходить. У нас припрятана спасательная...

- Спасательная, - ухмыльнулся рыбак. - В такой шторм? Нет уж, пусть она сама спасается, твоя спасательная. А я найду. Да ты не тревожься, - добавил он, видя, что Островерхов нахмурился. - Я без шуток. К которому часу подготовить?

- Думаю, часам к десяти вечера, - подумав, ответил Степан Григорьевич. - Последний срок. Сегодня ведь шестнадцатое. Завтра "Нептун" сработает. А наши, может быть, ничего не знают об этом.

- Добро. В десять вечера жду у мыса Любви. Пароль тот же?

- Нет, для моря не годится. Давай что-нибудь рыбацкое.

- Тогда так, - подумав, предложил Николай Николаевич. - Пароль: "Ты что, тоже рыбак?" Отзыв: "Куда мне! Я и воды боюсь. Пришел так, на шторм поглядеть". Сойдет?

- Сойдет, Николай Николаевич. Ну, ни пуха ни пера!

- Прощай, Степан Григорьевич.

Старый рыбак домовито прикрыл за собой дверь и гулко затопал через пустые комнаты. Когда затихли его шаги, Островерхов взглянул на часы. До наступления темноты оставалось часов пять. Успеем. Надо только предупредить Чеха, что ухожу. А то в последнее время что-то зачастили в общину "гости" из полиции...

Вскоре Островерхов уже шагал на окраину города, где все это время на конспиративной квартире томился под домашним арестом Свиркунов.

Мысль послать с донесением Свиркунова пришла ему еще в ту минуту, когда проводник, едва переступив порог, глухо сказал: "Беда, Степан Григорьевич. Не прошел Юрка". Потом он все больше укреплялся в своей мысли. Во-первых, на след Свиркунова напала полиция и в отряде ему оставаться нельзя. Во-вторых, Свиркунов здоровый, а дело предстоит нелегкое. Островерхов был почти убежден в своей правоте, принимая такое решение, хотя знал, что не все члены штаба охотно и сразу согласились бы с ним. Но не было времени собирать штаб, и он сам принял решение, отправившись к Свиркунову.