Последний месяц шеф полиции регулярно через день находил или дома в почтовом ящике, или приклеенные на двери своей квартиры, или в ящике собственного, рабочего стола в полицейском управлении аккуратно отпечатанные на машинке короткие, выразительные листовки, подписанные то Краснодарским крайкомом партии, то Новороссийским горкомом, то командиром партизанского отряда, то начальником штаба какого-то "разведотряда 2-го истребительного в тылу". Последние особенно тревожили шефа, потому что всегда сообщали самые последние новости из городской жизни и нередко содержали сведения, о которых, как полагал Кроликов, могли тать он, Сперанский и Крамер. Больше никто! И все-таки эти сверхсекретные данные непостижимым образом становились известными разведотряду и через его листовки - всему городу.
- Черт знает что! - бесновался Кроликов. - Хоть самого себя сажай в подвал и вели Саркисову допросить. Наваждение какое-то! И ведь как нелепо обрываются ниточки. Третьего дня получил от "пятнадцатого" донесение, что он напал на след какой-то организации, а вчера Райх расстрелял "агента пятнадцать" как партизана. И так всякий раз, как только начинаешь что-нибудь нащупывать. А тут еще с этой чертовой райховской затеей в Мефодиевке, с общиной этой неразбериха. Со старостой не раз беседовал. Человек вроде бы благонадежный. А вот секретарь там... И эта справка... Надо вызвать Островерхова.
Степан Григорьевич лихорадочно перебирал в уме возможные варианты встречи с Кроликовым, прикидывал линию своего поведения в каждом варианте. Но все эти мысленные репетиции распадались перед гвоздевым вопросом: какова причина вызова? Что стало известно полиции о подпольной организации? Шагая в сопровождении двух дюжих полицейских, Островерхов пытался решить этот главный вопрос и, уже подходя к самому полицейскому управлению, решил: вызов к шефу не имеет отношения к подполью. Тут что-то другое. Другое...
Господин Кроликов даже улыбнулся, увидев входящего в кабинет секретаря общины.
- Прошу, прошу, господин Островерхов. Проходите, садитесь. Как же, как же! Наслышан. А мы ведь с вами встречались, до войны. Помните?
Островерхов вежливо улыбнулся, согласно кивнул головой.
- А как же, господин Кроликов? Конечно, помню.
- Вот и прекрасно, и чудненько, - заторопился шеф. Ему не хотелось пускаться в воспоминания. - Ну, и как вы устроились? Нашли свое место в новой жизни?
- Нашел, - снова улыбнулся Степан Григорьевич. - Давно готовился. Ждал. Вот и пришел мой час.
- Да-да! - подхватил шеф. - Настал наш час. Где в гражданскую-то воевали? На каких фрон- тах?
Островерхов угадал нехитрую дипломатию шефа и, не меняя тона, спокойно рассказал:
- Да пришлось помытариться чуть не по всей Руси-матушке. Сначала на Дону, а потом в Добровольческой армии здесь довелось быть...
- Интересно. Люблю я то героическое время. Воистину сыны России беззаветно сражались за свое поруганное Отечество...
- После гражданской поселился в Гиагинском районе. Был у меня там свой хуторок. Десятин двести земли. Конюшенка была. Коровок держал. Ну, понятно, пришлось паровую молотилку приобрести. В общем, как определили в тридцатом году, стал кулаком.
- Ха-ха! Кулак, значит? Да, у большевиков это все по полочкам: бедняк, середняк, кулак. Это у них все по науке. И как же вы дальше-то? Небось, раскулачили?
- Раскулачили.
- Во-во! Это у лих быстро. Ну, а следы у вас остались от тех баталий?
Островерхов вопросительно поднял брови.
- Ну, так сказать, вещественные доказательства? Может быть, и документ какой сохранился?
- А, вот вы о чем... А как же, - Степан Григорьевич достал потертую замусоленную бумажку, осторожно, чтобы не порвать на сгибах, развернул, подал Кроликову.
Тот пробежал ее глазами.
- Да-а. Староста, значит, подписал. Гиагинский. Кажется, гиагинцы сейчас под Гостагаевской остановились. Обстоятельства! Вы меня понимаете? Выравнивание фронта, ну и вытекающие отсюда последствия. Но я думаю, архивы староста захватил. Как вы полагаете, - Кроликов заглянул в справку, - э-э, Степан Григорьевич? Ведь должен сохранить, а?
- Безусловно должен, - убежденно сказал Островерхов, а у самого противно кольнуло сердце, и холодок прошмыгнул по спине.
- Да-да. Вы правы. Ах, как вы правы! Судьбы людские...
Кроликов вдруг смял улыбку, резко поднялся со стула, перегнулся через стол, сунул к самым глазам Островерхова какую-то бумажку.
- А это что? Что за люди? Кто давал? Ты?
Степан Григорьевич удивленно посмотрел на Кроликова, не спеша взял у него бумажку, вслух прочи- тал:
"Справка
Выдана члену общины поселка Мефодиевки гр. Наместниковой Грании Георгиевне в том, что она состоит в общине с членами своей семьи в количестве двух человек и имеет земельный надел на территории железной дороги (в кругу) и обрабатывает членами семьи.
Староста Мефодиевской общины".
- Ну, и что? Все верно, - поднял глаза Островерхов.
- Верно? А это? - Кроликов швырнул вторую бумажку. - Читай!
- Читаю, - спокойно ответил Островерхое.
"Справка
Выдана настоящая гражданке Наместниковой Грании в том, что она болеет туберкулезом легких. Работать на тяжелой физической работе не может.
Освобождена с 25/4 по 10/5-43 г.
25/4-43 г. Врач..."
- Опять же все верно. И печать Красного Креста есть. Но я-то здесь при чем?
- Ах, ты при чем? - Кроликов уже орал. - Ни при чем? Тогда вот это читай!
Степану Григорьевичу все труднее становилось сохранять спокойствие. Но он опять сдержал себя, прочитал:
"Справка
Дана Наместниковой Ларисе, рождения 1941 года, в том, что она ранена осколком в правую ногу. Требует беспрерывного ухода на дому, так как в больнице мест нет. От всякого передвижения должна быть освобождена.
4/4-43 г. Врач..."
- Что, и тут все правильно? Отвечай! Островерхое встал.
- Я не понимаю ваших претензий ко мне. Я отказываюсь отвечать, если вы будете вести беседу в таком тоне!
- Это не беседа, большевистский подпевала. Это допрос! Понял? Официальный допрос! Кто давал справку Наместниковой, что она член общины?
- Я давал.
- Признаешь?
- Признаю.
- На каком основании выдана справка?
- На основании решения о приеме в общину семьи Наместниковых.
- Семьи? А кто в этой семье? Чахоточная мать и двое малолетних детей, из коих одно ранено и нуждается в уходе? А кто же обрабатывает землю? Ты кого зачисляешь в общину? Это фальшивка! Здесь подпись подделана. Это не староста расписался. Кто? Ты подделал?
- Я, - спокойно сказал Степан Григорьевич.
- А? - опешил Кроликов. - Ты? А, это... как его, ты зачем?.. Ты, я спрашиваю, зачем мне это сказал?
- Так вы же спрашиваете, я и отвечаю.
- А зачем же ты подделал подпись?
- Да не было как раз Чеха. За семенами ездил. А тут самое землю делили. Просит женщина. Ну, и выдал. Думал, временно. Вернется Чех - выдам постоянную справку. Да как-то забыл, завертелся в делах. Вот и получилось...
- Какого ж ты черта мне сразу не сказал, - обмяк Кроликов. - Сколько на тебя времени истратил, нервов. И все вхолостую.
- Так если бы вы поспокойнее спрашивали, я бы вам сразу и сказал.
- Поспокойнее! Ты меня не учи, как с кем разговаривать! Сам знаю, - опять было вскипел Кроликов и тут же остыл. - Тут будешь спокойнее. Вот хотя бы с этими медицинскими справками. Ведь фикса это, фальшь. Сразу видно. А поди разберись... Но я доберусь до этого "врача"! - шеф погрозил кому-то кулаком. - И ты у меня смотри, Островерхов. Попадется еще подделка - пеняй на себя. Понял? Иди.
Островерхов молча направился к выходу. У самой двери его окликнул Кроликов:
- Ты сколько берешь за справку?
- Что? - не понял Островерхов.
- Ладно, не прикидывайся. По свободе сам разберусь. Давай, давай, иди!
Только отойдя на квартал от полицейского управления, Островерхов глубоко и облегченно вздохнул, грустно улыбнулся и зашагал своей обычной скорой, деловой походкой.