- Хальт! - остановил ее немец. - Во-хин?

- Тетя у меня здесь, господин солдат, - торопливо начала Зина. - Больная тетя, ферштеешь?

- Наин, - отрезал часовой. Но ему было скучно топтаться на своем посту. А девчонка хорошая, хотя и прячет мордашку в рваную дерюгу.

- Кто ти ест?

- Я? - Зина наивно захлопа- ла ресницами. - Так я же сказала: вон там моя тетя. Передачу я принесла, - Зина протянула узелок немцу. Часовой выхватил его из рук девушки и, что-то бормоча, стал торопливо ощупывать содержимое.

- Я, я! - обрадованно кивал головой. - Карош! Яйки карош! - Он стал поспешно развязывать узелок, пристроив его на перилах. Выбрал картофелину и откусил, потом захрустел огурцом. Еда, видимо, понравилась. Он быстро чавкал, тупо уставившись на девушку. Зина оглядывала двор и окна лазарета. В одном окне она увидела старуху. Та смотрела на Зину печально, слегка покачивая головой. Зина улыбнулась ей и вдруг, не успев еще продумать, что и как делать дальше, закричала часовому, как глухому:

- Вот моя тетя! Вон, посмотри, меня увидела, в окно выглядывает.

Солдат досадливо сморщился и, не переставая чавкать, пробормотал:

- Штиль, думмкопф!

- Да вон же моя тетя, - не унималась Зина, показывая на окно.

Старуха приветливо улыбнулась и махнула рукой, Немец посмотрел на окно, на Зину, проглотил пищу, коротко буркнул:

- Гут.

Зина быстро вошла в лазарет. Спертый воздух, настоянный на запахе карболки, ударил ей в ноздри. На миг она остановилась, чтобы привыкнуть к нему, сообразить, в какую дверь войти, чтобы попасть к старухе. В палате старуха была не одна, но Зина смело шагнула к ней и обняла ее.

- Ой, тетечка, здравствуйте! Как я соскучилась за вами.

И тут же в голове сверкнуло: "А вдруг старуха здесь первый день?"

- Это ж я как уехала тогда, так только сегодня вернулась...

- Здравствуй, здравствуй, племяшка, - неожиданно вступила в игру старушка. У Зины от благодарности и облегчения даже слезы выступили на глазах. Она уткнулась в плечо женщины.

- Ну что ты, милая? - ласково утешала ее старушка. - Я ведь тоже на другой день, как ты уехала, попала под бомбежку. Да вот уже скоро месяц, как валяюсь здесь. У молодых-то раны скоро затягиваются, а мы, старики, и бока пролежим, пока кость срастется. Ну, садись, голубушка, садись.

Зина присела на койку рядом со старухой, лихорадочно собираясь с мыслями и пытаясь нащупать нить беседы. Она вспомнила, что эта женщина до войны работала в сберкассе уборщицей. А помнит ли ее старуха?

- Мне соседка и говорит: "Зина, а тетя в больнице".

Старуха оживилась. Словно угадав намерения девушки, она не- ожиданно подмигнула ей заговорщически и погладила худенькой желтой рукой волосы Зины. И снова у нее выступили слезы, сердце екнуло и застучало ровно.

- Ну, ну, голубушка. И чего ты плачешь? Это мне надо плакать. Думала, никто ко мне и не придет. Думаю, конец тебе, Наталья Архиповна. Вот дал бог, и свиделись мы, Зиночка. И все хорошо. А только, детка, тебе пора. Сейчас обход начнется. Врач тут немец, такой строгий, не приведи господи!

- Уж ты завтра в этот же час наведайся.

Зина попыталась было возразить. Ведь она ничего не узнала о пленном. Но "тетя" решительно остановила ее.

- Ничего, ничего. Завтра свидимся. Я вот тебя провожу до двери, расскажу, как лучше часового-то улещивать.

- Куда какие секреты! - вмешалась соседка. - Я же говорю: подарок дай - и весь тебе пропуск.

Когда дверь в палату закрылась и обе они оказались в коридоре, старуха быстрым шепотом спросила:

- Кого ищешь, девонька?

- Лейтенант тут где-то, раненый. Пленный.

- Видала. В том крыле коридора. Завтра придешь - сведу. А теперь беги, голубушка. Христос с тобой. Да не забудь: Зиной-то назвалась.

- А я и есть Зина, тетя... Наташа, - улыбнулась благодарно Зина. - Спасибо вам...

- А не за что, голубка. Чай, мои-то оба там, на фронте. - Старуха неопределенно махнула рукой. - Беги, беги, Зиночка. С богом!

Зина наклонилась к старушке, поцеловала ее и опрометью выскочила на крыльцо. Солдат глянул на нее вопросительно, потом неожиданно улыбнулся:

- Гут! Нох айн вурд гекоммен... Яйки! Сало! Приходить завтра.

На другой день Зина с одобрения Островерхова вновь отправилась в лазарет. Теперь она смело подошла к крыльцу и... похолодела. Часовой был другой. Девушка, подавив растерянность, молча протянула солдату сверток с яйцами и лепешками. Немец молча принял подношение как должное.

- Гут, Давай-давай! - и показал на дверь в лазарет, а сам быстро рассовал по карманам яйца, яблоко и чеснок и, как ни в чем не бывало, принялся вышагивать по веранде.

Теперь старуха встретила Зину по-настоящему как родную.

- А, Зиночка, голубушка моя! Здравствуй, родная, здравствуй! Ну как, пригодился мой совет? То-то, племяшка...

Зина радостно затараторила, развязывая узелок и раскладывая перед Натальей Архиповной свои гостинцы.

Старуха перекрестилась, перекрестила пищу и поднесла ко рту вареную картофелину. Зина угостила и соседку Натальи Архиповны, протянула ей картофелину и лепешку, но та отказалась.

- Берите, берите, голубушка, - просто сказала Наталья Архиповна. Соседка приняла угощение и с аппетитом стала есть. Наталья Архиповна предложила Зине присесть на койку и сообщила ей больничные новости.

- Нынче на перевязке я была. Привезли одного. Молоденький совсем. Худой, бледный. А глаза синие-синие. И большие такие, грустные-грустные. Поздоровался со мной, а сам смотрит, будто попросить о чем-то хочет. Ну, начали его перевязывать - у него правая рука прострелена и в шее осколок. Ох, господи! Как же они его мучили! Не перевязка, а пытка. И молчит бедный паренек, только пот с него градом катится да глаза потемнели. Перевязали его, встал он, бедный, качается. Подошел ко мне, оперся о стенку здоровой рукой, улыбнуться пробует. "Вот, говорит, мать, в кого Сашка превратился". Ты, видать, военный, спрашиваю. Стало быть, не по доброй воле лечиться к ним пришел? "Верно, говорит, все верно подметила, бабушка. А подлечиться мне край надо. Окрепну, говорит, тогда мы с ними поговорим".

Наталья Архиповна вздохнула, помолчала. Соседка по койке вдруг зарыдала. Зина внимательно посмотрела на нее.

- Хотела я расспросить его, с кем это он говорить собирается, и не успела. Подошли двое здоровенных санитаров, халаты внакидку, а под ними мундиры. Схватили Сашу, дернули, толкнули так, что он, сердешный, сразу будто мелом покрылся. Больно ему дюже. А сам оглянулся на меня, подмигнул. Его волокут те санитары, а он кричит мне: "Давай, говорит, мать, посоревнуемся, кто быстрее на волю попадет!"

Наталья Архиповна тяжело вздохнула:

- Так-то. Пойдем, голубушка, провожу. А то заболтались мы. Пойдем.

В коридоре старуха прошептала Зине:

- О Сучкове я говорила, Александре. А ты, Зина, денька два-три не появляйся. Все равно Сучков слаб еще. Ну, иди. Христос с тобой.

Зина решила сразу сходить к Островерхову, еще раз посоветоваться. Ясно одно: лейтенант в тяжелом состоянии, спасать его надо быстрее.

Зина уже подходила к конторе общины, когда из ворот вышел Островерхов и за ним два полицая.

Все трое перешли улицу и направились в сторону полицейского управления. Островерхов все так же вышагивал впереди полицейских, и Зина поняла: повели... забрали.

Ложная

тревога

Господин Кроликов не любил вспоминать тот унизительный разговор у коменданта. Хоть свои и не знали подробностей, а всетаки очень уж скверно на душе. Страх теперь не покидал его ни на минуту. Страх перед Райхом, перед Гофманом, Шмидтом. Страх перед теми матросами на Мысхако, страх перед грохочущими за хребтом советскими пушками, страх перед партизанами, которые, как рассказывал Крамер - а уж он-то знает! - незаметно прошли через весь город, ударили с тыла по немцам и помогли десантникам взять Колдун-гору, а потом снова бесследно растаяли.