Теперь он лежал на спине, барахтаясь в грязной жиже. Потом попытался выползти из нее, подтягиваясь на локтях и плечах, а грязь все пропитывала и пропитывала его уже задубевшую одежду.

— Гляди, Лоло, гляди, как он барахтается.

— Ведь ты считал себя умником, а? Считал, что всех наколол?

— Подымайся!

Петух стал приподниматься, не спуская глаз с оружия. Уже почти встав, он споткнулся о камень и упал ничком, лицом в грязь.

— Подымайся! — снова заорал Малыш. — Мы добрые, можешь откинуть копыта стоя, как настоящий мужчина.

— Я? А при чем тут я? За что вы хотите прикончить меня? Я ни при чем. Меня не за что убивать.

Широко раскрытые глаза на его залепленном грязью лице сверкали.

— Ублюдок! — заревел Малыш и снова плюнул в него.

Раздался сухой металлический щелчок — Лоло поставил свой пистолет на боевой взвод.

— Обожди!

— Я хочу проветрить ему мозги.

— Не вмешивайся, возьми его автомат.

Лоло поднял автомат и надел на плечо. Потом погладил его, погладил свой автомат и хмыкнул.

— Дешевка ты, Петух. Из—за тебя коммунисты Шакала укокошили да и нас чуть не пришили. Нам просто повезло. Знаешь, почему я тебя не кончаю? Когда мы доберемся до Гумы, ты нам покажешь дорогу к берегу. Если все обойдется, мы тебя не тронем. Но если по дороге с нами что—нибудь случится, я из тебя все потроха выну, понял? Любая заварушка — и ты первый поплатишься. Это я тебе обещаю. Можешь не сомневаться.

— Я никого не выдавал, Малыш. Мы ведь с Шакалом были друзья, просто я…

— Дерьмо ты, и больше ничего.

— Малыш…

— Заткнись! Двигай вперед, и без шуток.

За ручьем начиналось взгорье. Они стали подниматься по склону. Шли молча, согнувшись, то и дело вертя головами в разные стороны и облизывая пересохшие губы. Глаза у всех блестели. Лоло, который с трудом двигал левой ногой, немного отстал. Он вытащил фляжку и попытался отхлебнуть, но сумел сделать лишь один глоток — фляжка была пуста. Он отшвырнул ее и бросился догонять остальных.

— Они могут быть где—то здесь.

— Наверняка — у этих гадов нюх, как у ищеек.

— Шагай—шагай, не каркай!

Они снова двинулись в путь, и снова воцарилось молчание. Окрестности были все так же однообразно красивы. Внезапно Петух остановился, и они уставились на него. Так и стояли, сузив глаза, нервно вздрагивая, пытаясь кожей почувствовать опасность.

— Что?

— Ш—ш–ш…

— Что такое?

— Мне послышался шум.

Они вскинули автоматы на изготовку.

— Я ничего не слышу.

— И я.

— Да, вроде бы все спокойно.

— Пошли быстрей!

Они шли еще часа два, не проронив ни слова. Иногда, особенно когда дышать становилось совсем невмоготу и приходилось идти медленнее, они переглядывались. Дойдя до развилки, Малыш схватил Петуха и показал направо. Тот и не пытался высвободиться. Он только глядел на Малыша и на тропинку, не решаясь идти по ней.

— Двигай.

— Ты что, хочешь идти в Гуму через Каньитас?

— А почему бы нет?

— Но там же равнина, Малыш. Целых пятнадцать минут придется идти по полю.

— Зато на два часа быстрее.

— А если заметят…

— Если заметят — нам крышка. Но рискнуть стоит.

— А может, через Сагарру — там ведь горы, а, Малыш?

— Еще два часа по этому аду? Лишних два часа, чтобы они нас укокошили?

— А если схватят?

— Только не меня. Такого удовольствия я им не доставлю. Меня можно только убить.

— Я не могу бежать через Каньитас, Малыш, — подал голос Лоло.

— Мы должны добраться до берега, должны. Черта с два они меня поймают!

— Да ты посмотри на мою ногу, я…

— Ничего, Лоло, ничего. Давай, Петух, двигай. Петух не пошевелился.

— Давай, говорю!

В конце тропинки показался просвет. У подножия начиналось заросшее сорняками поле, а чуть дальше — плантация сахарного тростника. Изнемогая от усталости, они с трудом добрались до дороги и остановились на мгновение, чтобы осмотреться.

— Бежим!

Сахарный тростник бьет в грудь и обжигает лица, и солнце слепит глаза, и трескаются запекшиеся губы, и скрипит на зубах пыль, и не хватает воздуха, и беспрестанно мелькает под ногами земля, и испуганно озираются глаза, и боязливо раздвигают тростник руки…

Задыхаясь, они добежали до горы, которая поднималась сразу за плантацией. Они тяжело дышали, на губах у них выступила пена.

Лоло отстал. Он бежал прихрамывая, волоча ногу и два автомата. Он даже не бежал, а плелся, как—то странно перебирая руками. Губы у него вспухли, глаза воспалились. Он навалился на какой—то пень, издавая глухие протяжные стоны. Задрав штанину до бедра, он принялся осматривать свою кровоточащую рану. Малыш открыл рот, собираясь что—то сказать, но передумал. Он сел и положил оружие рядом с собой. Петух, который все еще стоял, рухнул на ближайший пень.

На тропинку выбежала облезлая собака и стала обнюхивать незнакомцев. Малыш запустил в нее камнем, и собака оскалила зубы.

— Не трогай пса.

— А ты что, Лоло, испугался?

— Кого это?

— Некого? А чего же затрясся, когда я сказал про Каньитас? Все обошлось, как видишь.

— Я не трясся.

— Кому ты рассказываешь? Мне? А ну—ка… покажи, что у тебя там в штанах!

— Ничего, — сказал Лоло и нагнулся.

— Дай посмотреть, не бойся, — подошел к нему Малыш. — Сними штаны.

— Отстань.

— Сними, сними… А, напустил в штаны! Смотри, Петух, он напустил в штаны.

— Это от раны, — засуетился Лоло, показывая на темную линию, которая брала начало у самой ширинки.

— От раны… — заржал Петух. — Рана—то у тебя на лодыжке.

— Говорят тебе, от раны.

— Ну конечно, Петух, от раны. Просто если Лоло ломает ногу, то кровь у него идет из задницы.

— Кончайте, черт бы вас… Пошла отсюда, псина! Собака подбиралась к Лоло с высунутым языком, собираясь облизать его рану.

— Убирайся!

Он хотел ударить ее по морде, но промахнулся. Собака отскочила, зарычав, и снова стала подбираться к нему.

— У—у, сволочь!

Пес уже подпрыгнул, когда раздались два выстрела. Он взвизгнул, кувыркнулся и рухнул на землю. Из двух маленьких отверстий струилась кровь.

— Вот это сальто! — захохотал Лоло.

— Дерьмо собачье! Паскуда! — заорал Малыш.

— Вон там!.. Там!.. Там!.. — прогремел в горах чей—то возглас.

Они бросились на землю и тяжело задышали. Малыш глазами отыскал Лоло. Он буравил его яростным взглядом до тех пор, пока тот не опустил голову.

— Паскуда!

Малыш говорил глухим голосом, медленно пережевывая каждый слог. Потом он взглянул на Петуха и, резко выдохнув сквозь зубы, издал тонкий свист. Глаза у него сверкали. Петух ответил ему долгим взглядом. Рот у него был открыт, по лицу стекал пот. Малыш вонзил ему дуло в бок и, пока тот не отступил, почувствовал, как он дрожит.

— Я здесь ни при чем. Это все он, этот ублюдок. Не зря же он напустил в штаны. Я не виноват, Малыш. Это он, он…

— Паскуда! — медленно, будто пережевав, выплюнул тот знакомое слово.

Тишину разорвал оружейный залп. Он спугнул тех немногих птиц, которые еще здесь оставались, и опустился к земле вместе с листьями. Затем несколько раз повторился, с каждым разом все глуше и дальше, пока не затих совсем.

— Сдавайтесь, вы окружены!

Малыш затылком ощутил его взгляд, почувствовал его учащенное дыхание. Они взглянули друг на друга.

— Сдавайтесь!

Они снова переглянулись.

— Иди бери! Иди, если ты такой смелый!

Прозвучал еще один залп. На этот раз — почти над самой землей. Эхо винтовочных выстрелов быстро стихло, но треск автоматной очереди все отдавался в горах. Наступившая вслед за тем тишина казалась наэлектризованной.

— Слушайте внимательно, слушайте внимательно! Вы окружены, у вас нет выхода. Если не сдадитесь, мы вас перестреляем. Внимание! Даем вам на размышление пять минут. По истечении пяти минут открываем огонь. Засекаем время…