ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Мрачное настроение передалось и генерал–фельдмаршалу Кейтелю. Последнее время он ходил сам не свой, тревожась, что попадет в немилость фюреру. Он знал, что Гитлер разгневан, мечет гром и молнии на высших штабных работников, на генералов полевых войск и Замышляет со многими разделаться. И это в то время, когда немецкая армия все еще наступает, войска Паулюса прочно стоят на Волге.

«Странно, что его так коробит, — подумал Кейтель. — Только бы радоваться, награждать за рыцарские подвиги, а он, наоборот, грозится снимать, разжаловать…» Конечно, Кейтель знал, что у фюрера есть причины гневаться. Это было ясно даже из туманных намеков рейхсмаршала Геринга. Когда Кейтель вчера в частной беседе попросил его сообщить, как намерен поступить фюрер с Йодлем, рейхсмаршал, развалясь в широченном кожаном кресле, заметил, что таких самочинных генералов, как Иодль, нужно сажать в карцер, а ему, Кейтелю, дал понять, что ион серьезно повинен. «Я не уполномочен разбирать ваше дело. Сумеете уговорить его — спасете себя!» — подчеркнул Геринг й, поглаживая руку с перстнем, посмотрел на портрет фюрера, как бы подчеркивая этим, что нужно и душою и телом быть ему верным.

Весь остаток дня Кейтель находился в отчаянии. Идти или не идти к фюреру — для него был вопрос решенным. Надо идти, и как можно скорее, потому что завтра будет поздно, завтра может попасть в опалу ион, главный военный советник. Но, зная жесткий, вспыльчивый характер фюрера, Кейтель побаивался: а вдруг не сумеет отвести от себя удар? «А все из–за этого Иодля, — злился Кейтель. — Хватило у него ума отменить приказ фюрера. Какая наглость?»

Закрывшись у себя в кабинете, он допоздна не переставал обдумывать, как выгородить себя в глазах Гитлера. Занимая пост начальника штаба верховного командования, Кейтель знал, что фюрер недоволен отдельными высокопоставленными лицами. «А что, если подобрать ему характеристики и явиться по вопросу перемещения… Это будет очень кстати», — соображал Кейтель. И он ухватился за эту спасительную мысль. За долгие часы раздумья Кейтель перебрал в памяти многих генералов, припоминал допущенные ошибки теми или иными командующими группами и армиями, работниками крупных штабов. Больше всего доставил хлопот генерал–полковник Иодль. Он был в подчинении у Кейтеля, и это особенно раздражало. «Значит, я тоже виноват. С меня в первую очередь спросят за поступки подчиненного, — размышлял Кейтель, но тотчас и отмахнулся: — А впрочем, почему я должен отвечать? У него своя голова на плечах, пусть и отдувается. В конце концов, это поможет мне разделаться с ним!»

Поступить таким образом диктовало Кейтелю и его личное уязвленное самолюбие. Последнее время слишком резко бросалось в глаза, что Иодль держит себя высокомерно, хочет подмять его, Кейтеля, под себя. Кейтелю и раньше не нравилась в Иодле его надменность. Бывали моменты, когда Иодль лез через голову Кейтеля с докладами к фюреру, пренебрегал мнениями своего начальника, и все ради того, чтобы возвыситься самому, а других, а Кейтеля, оттеснить. Теперь есть случай прижать Иодля к ногтю. «Валить надо на него. Расправиться по всем правилам!» — подумал Кейтель и направился к фюреру.

Был полдень 18 сентября, когда фюрер принял Кейтеля.

Перешагнув порог кабинета, генерал–фельдмаршал взбросил руку кверху и держал ее дольше обычного, внутренне колеблясь, — подойти к столу, спросить соизволения сесть или вот так стоять, пока фюрер не предложит сам. Не сдвинулся с места, ноги будто скованы.

Недовольно и, кажется, с неприязнью посмотрел на него Гитлер и отвернул взгляд холодных глаз. Молчание становилось в тягость, и Кейтель принужденно заговорил:

— Мой фйрер, я должен переговорить с вами по вопросу о кадрах в свете событий последних недель. Я смею доложить… — произнеся эти заученные фразы, он запнулся и начал говорить не о том, что думал, и только потом, все еще стоя, навытяжку, вернулся к тому, главному, ради чего прибыл.

— В течение этого года, — говорил он, притворно выдавая себя обиженным и оскорбленным, — дело пошло так, что генерал Иодль, ранее бывший моим помощником, стал выступать на первый план. Он выполнял ваши задачи и, минуя меня, брал на себя больше, чем было на него возложено. Я признаюсь, что неоднократно напоминал ему о его месте, о том, что он не имеет права принимать самостоятельных решений… Вы, мой фюрер, придерживались того же мнения…

Кейтель говорил явно угодливо и, конечно, рассчитывал на снисхождение. Но Гитлер сидел все так же с искаженным злобой лицом — все, о чем говорилось, раздражало его.

— Не знаю, как вы намерены поступить, мой фюрер, — продолжал Кейтель, — Когда возникали какие–либо затруднения, вы давали мне полномочия… Из этого я всегда заключал, что вы и от меня ожидали инициативы. Мне не требуется напоминать о том, что я уже докладывал однажды относительно перевода генерала Иодля на другую должность, дав ему возможность действовать в другой области. А вот теперь, во время поездки на Восточный фронт, Иодль поступил просто подло. Имелся ваш ясный приказ. Нетерпимо, когда недвусмысленное ваше решение самовольно изменяется. И то, что это сделал представитель верховного штаба, тем более непростительно, и я считаю дальнейшую работу с ним невозможной. Однако воля ваша… — Кейтель на мгновение замолчал, ожидая, какое впечатление произведут его слова на фюрера.

Выражение лица Гитлера было сердитое и упрямое. Он нервно покусывал губы. Казалось, вот–вот взорвется и весь гнев обрушит на него, Кейтеля,.чего генерал–фельдмаршал страшно боялся.

— Правда, я не снимаю с себя ответственности. Я виноват, — понизив голос, поспешно добавил Кейтель. — Я слишком много прощал Иодлю за его самовольные действия. Разбираемый же случай, без сомнения, является абсолютным самовольничанием. Возможно, мне следовало предупредить последнее поведение Иодля, но, поскольку я не сделал этого, я считаю себя виновным. — Кейтель кончил и потупился, чувствуя себя подавленным.

Гитлер встал, начал ходить, поскрипывая сапогами. Этот скрип показался Кейтелю осадчиво–жестким, царапающим за душу. Потом шаги затихли. Кейтель виновато поглядел в угол. Гитлер стоял в тени, и оттуда, из темноты, послышался угрожающий. голос:

— Я должен предполагать наличие у работающих со мной офицеров стопроцентной лояльности. Когда лояльность отсутствует, совместная работа немыслима. — После этих слов Гитлер стал приводить на память точные даты, факты, события. Не раз фюрер покорял приближенных своей удивительной памятью, и они порой даже терялись, как он мог держать в голове столько, кажется, совсем не обязательных цифр, фактов и эпизодов, что у иного бы государственного и военного деятеля мозги пошли навыворот.

Почему он сегодня так резко говорит и кто повинен в том, что ему приходится гневаться? Оказывается, произвол допустили многие генералы, и даже из верховного штаба. Он, Гитлер, в самом начале наступления немецких войск на юге требовал наносить молниеносный удар на Туапсе. Он хотел скорейшего выхода к побережью Черного моря. Туда, на Кавказ, к побережью вели три грунтовые дороги. Одна, западная, от Майкопа на Туапсе, вторая — это Военно—Грузинская дорога и третья — в восточной части Кавказа, на Баку.

Из этих трех путей Гитлер считал наиболее важным первый — на Туапсе, поскольку лишь овладение городом Туапсе давало возможность использовать майкопскую нефть. Кому–кому, а Гитлеру было известно, что Германия остро нуждается в нефти, в бензине, без этого трудно будет вообще продолжать войну. И он требовал от своих генералов ударом подвижных соединений внезапно прорваться через Майкоп на Туапсе. Что же касается перехода по Военно—Грузинской дороге, то об этом не шла речь. Ее легко можно запереть; на ней есть очень большие искусственные сооружения, но зимой ее невозможно очищать от снега, так как для этого у немцев нет сил.

— Итак, я говорил: решающим является прорыв на Туапсе!. — возбужденно повторил Гитлер и, шагнув к столу, уставился злыми глазами на Кейтеля, отчего тот поежился. — А Иодль изменяет это просто по собственному усмотрению. Это невозможно! Я должен ожидать, что господа из моего штаба будут всеми средствами отстаивать мою точку зрения. Невероятно, когда кто–то из них едет и заявляет: «Я лично придерживаюсь другого мнения». Если я посылаю кого–либо от своего имени, то он не имеет права воспринимать взгляды других лиц, коль он послан представлять мое мнение.