Встав, Юлдуз запросто протянула командующему вытянутую ладошку.

— Якши, Василий Иванович! Спасибо! — Помедлила с минуту и сказала: — Вам не надо быть сердитым. Когда вы не сердитесь — очень хороший.

Командующий ответил, не улыбаясь:

— Рад бы повеселиться, да дела наши горьки… Время крутое.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В природе, как и в жизни, соседствуют силы добра и зла, нередко они переплетаются, вступают в борьбу, кончающуюся гибелью одной из них и торжеством другой.

Силы жизни могущественнее сил смерти.

Жизнь нельзя убить.

До поры до времени копятся сжатые теснинами воды, растут губительные силы — силы зла. И вот, собрав избыточную энергию, рушат они преграду. Ничего не способно противостоять в это время дикой стихии. Шальной поток раздвигает горы, ломает провисшие мосты, подминает под себя селения, под его напором падают вырванные с корнем деревья.

Кого пощадила, чей кров не задела необузданная ярь стихийных вод? И кажется, существует только один произвол диких сил. И нет им ни конца, ни удержу.

Ревут, стонут взбудораженные воды, метят путь свой порухой и гибелью. Но в неприметности своей навстречу им поднимается, защитно встает сила борения. Лобастый камень–валун, который не выдержал бы раньше напора воды, вдруг устоял, даже не сдвинулся с места… И каждый камешек, каждая тростинка сопротивляются…

Укрощенный поток задерживается на каждом шагу все больше и больше, сила разрушения теряет свою энергию.

В борьбе со смертью пробивается из–под асфальтовой корки еще не окрепший зеленый росток, на месте великих пожарищ вновь родятся леса, и на потравах военных полей зацветают хлеба.

Что толкало завоевателей на массовые кровопролития?

История знает много тому скрытых и явных причин: и жажда наживы, и страсть к захватам чужих земель, и тщеславие покорителей, и возможность хотя бы на время уйти от противоречий действительности, от гнетущих норм морали. А может быть, как утверждают некоторые зарубежные философы, дух разрушительства вообще присущ человечеству? Может быть, отрицание себе подобных движет человечество по пути прогресса?

Нет!

Все великие империи, огнем и мечом созданные, огнем и мечом поддерживаемые, не могли вечно существовать. Империя Александра Македонского, владения великого эмира Тамерлана, государства Карла Великого и Наполеона — г. все же в истории явления временные. Теперь такой же дорогой шла нацистская Германия. Шла против Советского Союза — с обнаженным мечом, навстречу своей гибели.

Полковник Эрих фон Крамер был в затруднении. Он собирался писать донесение в ставку.

«Как поступить? О чем докладывать?» — мучался он.

Неотлучно находясь в войсках, Крамер чувствовал себя в положении человека, который облечен властью и не может воспользоваться этой властью. К нему, офицеру для особых поручений фюрера, даже старшие начальники относились с изысканной и предусмотрительной вежливостью. Побаивались: а вдруг донесет в ставку? Ведь ему веры больше, чем им, окопным командирам.

Разъезжая по фронту и имея свободное, ни от кого не зависимое положение, Крамер составил довольно ясное представление о том, что происходит и в самом Сталинграде, и северо–западнее города. Представление это, весьма радужное вначале, теперь разочаровывало. Его удручало, что б-я армия, ее ударные дивизии и корпуса, заняв значительную территорию севернее Сталинграда и в самом городе, уперлись в Волгу и безнадежно застряли.

Правее армии Паулюса — к югу от города — на огромном протяжении раскинула бронированную подкову 4–я танковая армия. Замышленная ее командующим Готом цель — прорваться к Каспийскому морю и форсировать Волгу южнее Сталинграда — до сих пор не достигнута. Как ни печально Крамеру сознавать, он своими глазами видел: танки Гота застряли в продутых ветрами калмыцких степях.

На левом крыле 6–й армии пытался помочь немцам командующий 3–й румынской армией генерал Думитреску. Несколько раз обещал он своему главнокомандующему Антонеску, а тот, в свою очередь, Гитлеру, что армия форсирует Волгу и — поверьте же! — румыны раньше немцев прорвутся к Саратову!

Генерал Думитреску со своими замыслами сел в галошу. Полковник Крамер не так давно побывал в этой армии. И смех и зло разбирали его при виде, как румынские кавалеристы в высоких барашковых шапках жгли в придонских оврагах костры, варили мамалыгу и поругивали королеву–мать, которая благословила их на этот вовсе не райский поход….

А что делают солдаты итальянского экспедиционного корпуса? Собираются ли они когда–нибудь серьезно ввязаться в драку и помочь немцам? Что–то не похоже. Видно, так и будут до конца битвы держаться где–то у черта на куличках — под Новой Калитвой и Усть—Хоперском. «А под конец сядут за стол победителей и будут хватать куски пожирнее, — подумал, усмехнувшись, Крамер. — Плуты эти итальянцы, а не союзники».

Крамер не находил места в землянке. «Как же всетаки поступить? О чем докладывать ставке?» — терзался он. В душе его совершался какой–то непонятный ему самому надлом.

Сейчас он испытывал недовольство и Паулюсом, которого считал кабинетным стратегом, и вообще всем этим убийственным топтанием громадной армии в развалинах города. «А может, поехать в ставку и сказать: «Победы нам в Сталинграде не видеть как собственных ушей!» Крамер вздрогнул. Ему показалось, что кто–то тихо приоткрыл дверь и подслушивает. Шагнул к выходу: нет, дощатая дверь плотно прикрыта. Просто почудилось.

Фон Крамер не любил да и не привык открывать свою душу нараспашку. Откровенно предостерегал и близких друзей, и строптивого тестя: «В дом можно впускать любые суждения других, но свои мысли дальше порога не должны выходить». Таких правил он держался строго: уж слишком много развелось доносчиков.

Крамер снова задумался. Сражение за город медленно, но неукротимо затухает. Цель оказалась недостижимой. Эх, если бы он встретил даже тестя, как бы он излил перед ним свою душу! И пусть бы тесть возражал, пусть бы пророчил гибель всей армии на Восточном фронте, а не одному ему, Крамеру, — все равно было бы на душе легче, определеннее. Нельзя носить груз сомнений одному, в самом себе. Надо с кем–то поделиться. А может, поехать к командующему армией и узнать, что он думает. Уж кто–кто, а Паулюс, некогда по личному заданию фюрера разрабатывавший план нападения на Россию, знает больше, чем кто–либо другой. Как он себе мыслит завершить битву за Сталинград?..

И в тот же день полковник Крамер приехал к нему в штаб, находившийся в овраге, неподалеку от станицы Перелазовской.

Внешне Паулюс выглядел, как и раньше, — таким же строгим, поджарым, лишь худоба щек еще более заострила и озаботила лицо. Скользнувшая при встрече улыбка командующего как–то обнадежила Крамера, и он, вздохнув, спросил:

— Я собираюсь поехать в ставку. Что, господин генерал, посоветуете доложить о положении дел?

Паулюс помрачнел. Еще сильнее обозначились провалы вокруг глаз, и мелкие морщины сделали лицо совсем усталым.

— Надеюсь, положение дел в 6–й армии вы знаете не хуже, чем командующий, — заговорил Паулюс и угрюмо добавил: — А что касается русских, то могу вас свести с глазу на глаз. Может, и пригодится для доклада.

После звонка командующего в блиндаж скоро ввела русского пленного. Входя, пленный покосился на верхнюю перекладину двери, потом, ссутулясь, шагнул в блиндаж и еще с порога усмехнулся.

— Перекладина у вас больно низкая. Удирать будете, лбы посшибаете.

Следом за ним юркнувший в блиндаж и успевший сесть возле стола переводчик из пленных, работавший при Штабе Паулюса, это колкое замечание русского солдата хотел было замять.

— Что говорил пленный? — потребовал Паулюс.

Переводчик передал в более сдержанном тоне то, что сказал пленный. В свою очередь, русскому предостерегающе заметил:

— Вы думайте, что говорите, если хотите выжить.