— Они идут на цель с выключенными моторами, — сказал Вернер. — Наберут высоту и катятся вниз, как с горки. Тактика. Черная смерть…

Вернер шевельнул плечами — легко, что–то потерял. Ах, да, ранец забыл. Не дорог, хотя из телячьей кожи, — в нем лежали два куска конины. Глянул на хибарку: одни развалины. Ни огня, ни дыма, нечему гореть, только ржавая пыль вздыбилась. Загорчило. Набилась сухость в рот — не продохнуть. Пахло остывшим, лежалым пеплом и жженой пылью.

— Скорее надо убираться, — сказал Вернер. — Нас засекли, прилетят снова.

Взвод поглотила балка. Идти пришлось бездорожьем, то и дело попадали в занесенные снегом окопы и траншеи. Выбирались. Попадали снова. Вылезали, фыркая, как лошади. Шли дальше. Куда? Вернер знает. После того как он поднял тревогу и вывел из хибары, в него уверились. Не подай он голоса — всех бы накрыло. Пусть и спросонья. Надо же, такое совпадение… Дурак капитан — посмеялся над криком Вернера да еще обозвал сумасшедшим. Лежит теперь, пересчитали ему ребра. Жалко, бронетранспортер остался. Если бы умели заводить, можно было бы катить на нем по степи, ни один дьявол не угонится.

Ни дороги, ни людей; степь будто вымерла. Только что рассвело, потому и ни души не видно. Через час–другой начнут русские глушить. Интересно, куда же ведет Вернер?

Суженный овраг раздвоился, впадая в пологую долину. Совсем светло. Просматривался даже по той стороне долины пригорок. Он был покрыт снегом, и на белом фоне ясно показались черные фигурки. Они перемещались. Потом вспыхнули языки пламени, загрохотали орудия. Снаряды падали близко. Один рванул в расщелине оврага. Вернер с солдатами залег. Двое бросились бежать по оврагу назад — обоих разнесло на куски. Одного Вернер принял за фельдфебеля, пожалел, но тотчас обрадовался, услышав за своей спиной его голос.

— Дорогой Вилли, — родственно сказал обер–лейтенант. — Давай держаться вместе. Мы все–таки вдвоем в ответе.

— Когда на фронте дела плохи, всегда виноваты рядовые! — ответил фельдфебель.

Странно, как это он способен шутить даже в такой обстановке.

Они решают перевалить через гору. Взводом ползут настолько близко, что слышат друг у друга тяжелое, сиплое дыхание. Остановись, и будет слышно, как бьются сердца. Но передыхать некогда. Разгребают руками снег, цепляются за комья мерзлой глины, обдирают колени.

Гора на обратном склоне укрывает их от огня. Фельдфебель глубоко вбирает воздух, никак не может отдышаться. Он умоляет сделать привал.

— Нельзя. Ни в коем случае! — протестует Вернер, — Уйдем подальше от беды.

И они безостановочно бредут дальше. Временами оказываются близко к линии фронта, грохот боя накатывается, и. тогда Вернер поднимает нос, будто принюхивается к запаху пороха, и тянет взвод в другую сторону. Вспомнил, как однажды отец брал его охотиться на волков. На месте лежки волка расставляли по кругу красные флажки, которые были западней. И волк как огня боялся этих флажков. А нынешнее положение взвода мало чем отличалось от загнанных животных. Надо не идти на огонь. «Пусть воюют. Мне нечего торопиться на тот свет», — думал Вернер и кружил, держа взвод на удалении от опасности.

Оставалось неясным: как долго они будут так кружить? Вчера накрыли снаряды в овраге, сегодня — повторилось, вчера сыпались вокруг бомбы, нынче — едва не прикончили. Круг их возможностей и путей замыкался. Вернер это чувство испытывал, проснувшись иногда среди ночи и не зная, где находится. Возвращал себя к реальности, когда сознание делалось ясным. Теперь, как ни старайся думать, ничего не становилось на свои привычные и желаемые места; чувство обреченности угнетало, подтачивало. Придет час — и это неминуемо, — когда круг захлестнется и они упрутся в тупик. Но это будет завтра, может, еще позже… А пока надо идти. Уклоняться от огня. Западня пусть будет уготована для других, но не для обер–лейтенанта Рудольфа Вернера и его послушных солдат.

В лощине, куда они спустились, было безветренно. Укрывшись снежными валами, солдаты начали топтаться по кругу, чтобы хоть как–то согреться. Некоторые были в летних куртках, укутаны с головою платками. У многих под верхней одеждой лежали бумажные прокладки, присланные из Германии. Не грели и они. Размокли, и было неприятно телу.

— В фатерланде экстренно объявлен сбор зимней одежды для нас, — сказал Вернер.

— Знаю, — кивнул Вилли. — Писали, что среди вещей пожертвованы были меховая шуба старого рейхсканцлера фон Бисмарка и охотничья муфта Гинденбурга.

— Вот бы достались! — воскликнул обер–лейтенант Вернер.

— Их бы сюда самих, в котел.

— Так они уж покойники.

— Только и спасает это!

Кто–то появился из–за поворота дороги, жмущейся к балке. На лошади. У солдат глаза расширились от удивления. Живот прирастает к спине с голодухи, а тут — лошадь. Прелесть какая. Мясо… Вот оно, само движется…

Между тем всадник, ничего не подозревая, пришпоривая тощую лошаденку, ехал прямо на голодный взвод. У всадника возвышалась копной черная баранья шапка. Он бурчал себе под нос не то молитву, не то заунывную песню.

Увидев подступающих солдат с лопатами, кирками, автоматами, румын помахал рукой и вскрикнул:

— Буна диминяца11!

— Гутен морген12, доблестный союзник! Тебя–то как раз нам и не хватало! — Обер–лейтенант в два прыжка подскочил к коню и с размаху рубанул саперной лопатой по крупу. На спине сделал рубец. Лошадь тупо лягнула ногой и заржала истошно.

Румын закричал:

— Транспорт! Милитаришь транспорт!

— Транспорт! Мы будем кушать твой транспорт. Понимаешь! — кричал Вернер.

Румына стащили с седла. Еще стоявшую лошадь продолжали рубить, сечь отовсюду.

— Да пристрелите! — пожалел Вилли и, отойдя, свалил лошадь одиночным выстрелом.

Бедный румын не успел очухаться, как лошадь исчезла, будто растворилась в воздухе. Лишь в сугробе торчала костлявая голова да ветер разметывал по снегу рыжую гриву.

Откуда–то появился хворост. Запылал костер. Солдаты жарили на шомполах и кинжалах куски мяса.

— Не кобыла, а одно объедение. Спасибо королю Михаю! — захлебывался смехом Вернер, щеки его были мокры от слез.

В это время по протоптанной дороге в лощину спустился броневик. Впереди у него торчали стволы спаренного пулемета. Сидевший в кабине офицер что–то сказал водителю, и тот ходко подкатил к костру, чуть не подмяв пригревшихся солдат.

— Что за сброд! Откуда? Почему не в сражении? — спрыгнув, закричал полковник с пистолетом в руке.

— Мы… Я… господин полковник… — заплетающимся голосом начал Вернер. — Меняем место дислокации.

— Куда идете? В какой район?

— Туда, — неопределенно махнул рукой Вернер.

— Вы дезертиры. Предатели. Там идет сражение, а вы отсиживаетесь в балке. Жарите ромштексы… Вас расстрелять за это… Ну, да черт с вами! Не до этого… Слушай приказ! — брови полковника взметнулись. — Постройте солдат и следуйте впереди меня.

Солдаты взвода трусцой, не в лад поплелись по дороге, а сзади подталкивал их, наезжал, готовый раздавить, броневик со спаренным пулеметом.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Постылый и неутешливый наступал рассвет. Лишенный жизни и теплых красок рассвет. Чужой рассвет. Это понимал генерал–полковник Паулюс. Там, на передовой, с рассветом начиналась канонада, несущая горе и смерть солдатам, а тут, в штабе армии, время будто остановилось в тягостном ожидании обещанной помощи, в раздумьях мятежных и безвольных, в чтении унылых донесений и сводок, сводящих с ума.

Ночью в цементном подвале Фридрих Паулюс продрог, ворочался, думая о наступлении утра, ничего доброго не сулящего. Тяжело вздыхал, терзался: как всетаки оборачивается фортуна! Когда–то рассвет был восходящим для Германии. В какие страны ни предпринимались походы, всюду начинались они с рассвета; так пала Чехословакия, в утренний час грянула война в Польше, таранили немецкие ганки испуганную Францию. Вторжение в Россию тоже началось чуть свет. Заря утверждала победу немцам. «Лучшим средством защиты является нападение», — сказал Шлиффен. Старый штабист Шлиффен. Не раз вспоминая эти пророческие слова, Паулюс добавлял к ним свое изречение. «Ключ для нападения — внезапность». А достичь этого можно только на рассвете, когда все вокруг еще спит…