Общие затраты на строительство Золотого дворца, проведение вторых Нероний, похороны Поппеи и вот теперь на прием Тиридата привели к тому, что экономическая система Римской империи стала выходить из-под контроля. Чтобы избежать финансового краха, была проведена девальвация, а в 66 и 67 гг. н. э. Нерон пошел на более суровые меры. К тому времени Нерон начал опасаться, что аристократы, прельщенные его богатством, могут на него покуситься. Император полагал, что его усадьбы, дворцы и прочие владения служили доказательством его высокого положения в государстве, поэтому в богатых людях Нерон в первую очередь видел соперников, способных бросить ему вызов . Теперь же он стал их убивать, желая присвоить себе их состояния. Казалось, продолжается террор, развернувшийся годом раньше, однако теперь, в отличие от предыдущего раза, когда был раскрыт заговор, Нерон не стал даже думать о поисках оправданий новым преследованиям.
Орудием, с помощью которого проводилась новая чистка, опять стал Тигеллин. Процедура устранения неугодного была простой. Аристократа, чье богатство привлекало внимание императора, ложно обвиняли в измене: всегда можно было отыскать раба, приятеля будущей жертвы, подобострастного сенатора или же гражданина из сословия всадников, желавших либо снискать расположение Нерона, либо устранить соперника, либо свести старые счеты. Именно такие люди составляли доносы. Доносов было много, и обвинения отличались разнообразием. Кассий Лонгин был обвинен в почитании своего предка Кассия, убийцы Юлия Цезаря, являвшегося основателем династии Юлиев-Клавдиев, Луцию Юнию Силану Торквату вменили в вину то, что он слугам и рабам присваивает звания и раздает должности, названия которых совпадают с теми, что существовали при императорском дворе, и поэтому якобы мнит себя императором; других же обвиняли в кровосмешении, колдовстве и встречах с астрологами, у которых осужденные пытались узнать, когда умрет Нерон. Как утверждает Тацит, все эти обвинения были ложью.
Очень часто обвиненные совершали мужественный поступок и сводили счеты с жизнью, отписав большую часть своего имущества императору, чтобы защитить ближайших родственников — то малое, что осталось от их семей. Если же несчастный отказывался подписать завещание, как это было в случае Антея Руфа, Тигеллин приводил с собой адвоката или же свидетеля, и, прежде чем обвиненный умирал, завещание все равно составлялось либо в пользу императора, либо в пользу самого Тигеллина. Многие приняли смерть именно так, тогда как другим удалось ее избежать, «купив у Тигеллина жизнь».
По мере того как число злодеяний и убийств множилось, многие люди, стоявшие на социальной лестнице несколько ниже элитарной аристократической прослойки — родственники, товарищи, единомышленники, друзья и иждивенцы тех, кто был связан с подвергавшимися преследованиям сенаторами и гражданами из сословия всадников, — теперь тоже стали врагами Нерона. Простой народ Рима продолжал любить императора, восхищаясь роскошными празднествами, которые он устраивал. Представители же более знатных сословий смотрели на происходящее несколько иначе. Теперь они видели, что их обокрали, многих лишили наследства, а перспективы карьерного роста и достижения высокого положения в римском обществе становятся все более и более эфемерными. Ежели они испытывали необходимость в иных свидетельствах обнищания, им было достаточно взглянуть на храмы в Риме и остальной Италии. Храмы стояли разграбленными, а статуи, сокровища и святыни, накопленные за славные века республики, были переплавлены. У римлян словно вырвали сердце, а древние добродетели, коими они славились, подверглись поруганию.
Растущее недовольство Нерон воспринял как личное оскорбление. Его глубоко задела неблагодарность римлян после всех добрых дел, которые он им сделал. Вместо того чтобы встретить надвигающийся кризис с открытым забралом, Нерон еще более погрузился в мир иллюзий. Он заявил, что желает удалиться из пределов Рима, который нравился ему все меньше и меньше, и направиться в земли, где обитают близкие ему по духу люди, которые его уважают и в состоянии по достоинству оценить его таланты. Итак, в сентябре 66 г. н. э. Нерон в сопровождении свиты из слуг, вольноотпущенников, преданных сенаторов, граждан из сословия всадников, а также некоторых воинов из преторианской гвардии, возглавляемых Тигеллином, отбыл в Грецию.
Перед отъездом Нерон на прощанье еще раз унизил римскую аристократию, в очередной раз продемонстрировав, сколь мало она для него значит. Отношение императора проявилось в выборе человека, которого он оставил управлять Римом. Этим человеком стал не консул, даже не сенатор, а жестокосердный вольноотпущенник по имени Гелий, бывший некогда рабом, принадлежавшим императорскому двору. Император предоставил Гелию безусловное право отправлять в изгнание, конфисковывать имущество и даже приговаривать к смерти римских граждан, всадников и сенаторов. Комментируя решение Нерона, историк Кассий Дион саркастически замечал:
«Таким образом, в те времена Римская империя сделалась рабыней двух владык, Нерона и Гелия одновременно, и мне нелегко сказать, кто же из них был хуже. Во многом их поведение было весьма схожим, разнились же они лишь в одном — потомок Августа пытался подражать актерам и музыкантам, играющим на лирах, тогда как вольноотпущенник Клавдия стремился превзойти Цезарей».[63]
Удалившись из столицы, Нерон решил воспользоваться поездкой, совпавшей с начавшимися в Греции грандиозными играми, и продемонстрировать все глубины своего актерского дара. Греческие города-государства принимали римского императора с распростертыми объятиями. Несмотря на то что некоторые из игр, в частности Олимпийские, не попадали на время, выбранное Нероном для визита, греки ничтоже сумняшеся перенесли их, чтобы римский император смог в них участвовать. Для Нерона же состязания являлись не только проявлением творческой свободы, это был способ заставить замолчать критиков и сокрушить противников в Риме. Римская империя представляла собой милитаризированное общество, в котором превыше всего ценились доблесть и совершенство. Таким образом Нерон собирался еще раз доказать свое право на титул императора, однако, в отличие от Августа, для демонстрации своего превосходства он выбрал не театр военных действий, а просто театр.
На Пифийских, Немейских, Дельфских и Олимпийских играх Нерон, принимавший участие в гонках на колесницах, состязаниях драматических актеров и музыкантов, играющих на лирах, выигрывал приз за призом. Необходимо отметить, что устроителям Олимпийских игр пришлось добавить в список состязаний музыкальный конкурс, поскольку прежде эти игры ограничивались исключительно спортивными соревнованиями. Этими победами Нерон пытался продемонстрировать свое превосходство над сенаторами. Однако страх и неуверенность в прочности своего положения никогда не оставляли его. Так, в частности, он отправил приказ Гелию умертвить Сульпиция Камерина и его сына только за то, что их фамилия была Пифий, поскольку полагал, что это неким образом может обесценить в глазах народа его победу, завоеванную на Пифийских играх. Однако самое гнусное злодеяние Нерон совершил в Греции. Он пригласил к себе в Грецию Корбуло, военачальника, которому Рим был обязан успехами на своих восточных рубежах. В письмах Нерон называл воина «отцом» и «благодетелем». Когда безоружный Корбуло сошел на берег в Коринфе, его ждал прием, совершенно не соответствовавший тому, которого заслуживал прославленный воин. Корбуло встретил один из приспешников Нерона, заставивший полководца совершить самоубийство. Пошли слухи, что как раз в это время Нерон готовился выйти на сцену и, будучи одетым в длинную, без пояса, тунику актера, просто не мог предстать перед героем, установившим мир на востоке, на границе Римской империи и Парфии, героем, воплощавшим в себе образец доблести и добродетели.
В ходе поездки Нерона, помимо подозрений о кознях соперников, терзали и другие страхи. Так, например, во время пребывания в Афинах он отказался посетить святилище Фурий, опасаясь навлечь на себя гнев призрака собственной матери. Не переставали Нерона беспокоить и воспоминания о Поппее, поэтому он специально потребовал, чтобы маски женских персонажей, чьи роли он играл на сцене, напоминали черты лица убитой им жены. Кроме этого, Нерон назвал Сабиной (как Поппею) одного из своих вольноотпущенников по имени Спор, поскольку тот очень напоминал ее внешне. Более того, Нерон через некоторое время приказал кастрировать Спора, после чего устроил с ним церемонию бракосочетания, на которой Тигеллин был посаженым отцом. С тех пор Нерон нежно звал Спора своей «царицей» и «госпожой», будто Поппея на самом деле была жива и сопровождала императора в поездах. Как отмечает Светоний, постель с Нероном одновременно делили два человека: вольноотпущенник Дорифор, игравший роль мужа, и Спор — находившийся на положении жены.[64]