Начало кампании Марцина сопровождалось дурными знамениями. Так, цыплята, которых он собирался принести в жертву богам, разлетелись из клетки; затем, когда он садился на корабль, чтобы плыть в Испанию, ему послышался голос, кричащий «Мане Манцине» («Останься, Манцин»); после смены кораблей и даже порта отправки несчастный военачальник вынужден был вновь отложить отплытие, так как, взойдя на борт, заметил змею, которую к тому же не удалось поймать.

Как кампания началась, так она и продолжалась. Уже в Испании Манцин проигрывал нумантинцам одно сражение за другим. Единственным проблеском надежды служило присутствие в армии молодого квестора. «Среди необычайных несчастий и на редкость тягостных обстоятельств особенно ярко просияли и острый ум, и отвага Тиберия».[19] Вдобавок молодой аристократ проявил прекрасную выдержку, неизменно выражая «глубокое уважение» к своему начальнику, несмотря на ужасающие результаты его командования. Однако вскоре им обоим предстояла подлинная проверка на прочность.

Как-то ночью Манцин получил ложную информацию о том, что к нумантинцам готовится присоединиться значительное подкрепление от некоторых соседних испанских племен. Поддавшись панике, римский военачальник решил под покровом ночи сняться с лагеря и перевести армию на более выгодные позиции. Когда огни были потушены и римляне начали передислокацию, нумантинцы, прознав об этом маневре, молниеносно заняли брошенный римский лагерь и оттуда атаковали отступающую армию. В результате пехотинцы, шедшие в арьергарде, понесли большие потери, однако дело этим не ограничилось. Очень скоро 20 000 римских воинов оказались в настоящем капкане: враги, чья численность не превышала и четверти от их числа, заперли римлян на клочке земли с крайне неблагоприятным для защищающейся стороны рельефом. Путей к отступлению не было.

Манцину ничего не оставалось, как отправить к нумантинцам парламентеров с целью заключения мира. Испанцы объявили, что они не станут разговаривать ни с кем, кроме Тиберия. Столь высоко они ценили его личные качества и столь велико было их уважение к его отцу, что Тиберий оказался единственной приемлемой кандидатурой для ведения переговоров. В связи с этим уместно будет вспомнить 178 г. до н. э., когда отец Тиберия сумел договориться с нумантинцами и при этом внушил им такое расположение к себе, что они доверили ему защиту их интересов в Риме. Таким образом, ради сохранения мира он поставил на кон собственные имя и репутацию. Поэтому Гракх Старший, заключивший этот мир, «всегда старался, чтобы римский народ твердо и нерушимо его хранил».[20] И вот теперь Тиберий Младший на правах наследника достойного политического мужа вступил в переговоры с лидерами нумантинцев. Отвергнув часть претензий и сделав уступки по другим, он в конечном счете заключил с ними соглашение о перемирии на «условиях равенства нумантинцев и римлян».[21] Этот акт был скреплен торжественными клятвами.

Тем самым Тиберий спас жизни 20 000 римских солдат, не говоря о многочисленных рабах и войсковых маркитантах. Римскую армию выпустили из капкана и дали свободно вернуться в Рим. Правда, сначала нумантинцы отобрали у них все оружие и прочее имущество, а также заставили Манцина повторить слова клятвы в подтверждение мира. Однако по отбытии римской армии Тиберий проявил сознательность в отношении своих обязанностей квестора. Он в одиночку отправился в Нуманцию, где обратился к испанцам с просьбой вернуть отобранные у него ранее книги для записи финансовой отчетности. Лидеры нумантинцев были рады встретиться с ним снова, пригласили войти в город и объявили, что он может доверять им, как своим друзьям. После совместной трапезы с ними он отбыл в Рим, везя с собой драгоценные «гроссбухи». Вполне возможно, он рассчитывал на то, что его примут на родине как героя. Увы, он жестоко просчитался.

Большинство сенаторов отнеслось к мирному договору между римлянами и нумантинцами с ядовитым презрением. Разгорелись жестокие дебаты. Насика, двоюродный брат Тиберия и Эмилиана, озвучил точку зрения «ястребов», владевших большинством в Сенате: речь идет не о мире, а о жалком, постыдном предательстве интересов Рима. Нумантинцы никак не могут претендовать на звание «равных», собственно даже на мирный договор они рассчитывать не вправе. Речь идет скорее о мятежниках, посмевших нарушить покой в одной из римских провинций, и их необходимо подавить во что бы то ни стало. К ответу призвали Манцина. Он попытался оправдаться, напомнив о спасенных жизнях римских солдат, а также отметив, что, даже если соглашение само по себе не было удачным, нельзя было не принять во внимание обстоятельства, при которых оно было заключено. Тиберий, стоявший подле Манцина, также вступил в дебаты, стараясь защитить своего командира с помощью ораторского искусства. Но Сенат оставался неколебим в своей вере в римскую непобедимость. После разрушения Карфагена единственной сверхдержавой и хозяином Средиземноморья стал Рим. И он может делать все, что захочет и с кем захочет. Если во имя республики для победы над мятежниками-нумантинцами требуется гибель 20 000 солдат, значит, так тому и быть!

В ответ Манцин попросил Сенат принять во внимание слабый уровень личного состава армии, сражавшейся под его началом в Испании. Собранное воинство отличалось плохой подготовкой, скверной дисциплиной, проблемами с материальным обеспечением, причем все эти трудности достались Манцину «по наследству» от предыдущего начальника римской армии в Испании — Квинта Помпея, который ничего не сделал для исправления ситуации. Но и тут доводы защищающейся стороны оказались недостаточными. В частности, по причинам чисто субъективным. Дело в том, что у Помпея был и влиятельные друзья среди сенаторов, в то время как род Манцина имел куда меньший политический вес. Для тщательного рассмотрения дела была создана специальная комиссия во главе с Эмилианом и его друзьями. Следуя ее заключению, Сенат разорвал мирный договор — к ужасу Манцина и Тиберия.

Строго говоря, это решение не противоречило закону, поскольку любое соглашение такого рода должно было проходить процедуру ратификации со стороны римского Сената. Однако оставалась проблема морального порядка: непринятие мирного договора бросало тень на репутацию республики с ее принципом «фидес» — добросовестности и верности данным клятвам. Такое попрание собственных моральных принципов неминуемо должно было навлечь на Рим гнев богов. Чтобы сгладить ситуацию, комиссия вынесла на суд римлян следующий вопрос: следует ли предать нумантинцам Манцина как военачальника, командовавшего римскими войсками в Испании, или в качестве жертвы должны быть выбраны члены его штаба. Здесь в дело вмешался Эмилиан. Он приложил все свое влияние, чтобы выгородить двоюродного брата, в результате чего Сенат склонился к первому варианту развития событий, и его решение затем было ратифицировано Народным собранием. Согласно нему, вся вина была возложена на Манцина. В исполнение старинного военного обычая бывший консул был раздет донага, закован в цепи и под конвоем отправлен в Испанию, где был передан ну-мантинцам. Кельтиберийцы отказались принять эту жертву, и Манцин вернулся в Рим, покрытый позором.

Хотя Тиберий избежал столь сурового наказания, это было слабым утешением. Жизнь молодого человека казалась сломанной. Начать с того, что его двоюродный брат, притом шурин, да еще и человек, на которого он сам не так давно равнялся в Карфагене, отказался спасти Манцина. К тому же именно Эмилиан вынес на решающее голосование вопрос о мирном договоре, заключенном Тиберием. Дружеские узы, связывавшие двоюродных братьев, были разорваны. Гнев и взаимные обвинения навсегда омрачили их отношения.

Ничуть не менее болезненным был отказ Сената принять мирный договор, так как это автоматически означало крушение карьеры Тиберия. Заключая этот договор, он поставил на карту собственные честь и достоинство, а также имя своего покойного отца. Теперь же получалось, что он предал доверившихся ему нумантинцев. Это повлекло глубокие и очень ощутимые для него последствия. Решение Сената, отвергшего мирное соглашение, нанесло непоправимый ущерб репутации семьи Тиберия: и его самого, и его отца. В Римской республике фамильная честь всегда была существенной составляющей успешной политической карьеры, открывающей путь наверх. Аристократические семьи накапливали ее веками — благодаря рвению сыновей, стремившихся быть достойными детьми своих благородных отцов. И вот Тиберий навсегда лишился права на уважение и приязненность родственников, друзей и всего римского народа. По крайней мере, так казалось.