Это предложение было слишком выгодно, чтобы я мог от него отказаться. Соглашение было немедленно составлено и заверено, Бентер дал мне знать, когда и в какой карете они собираются ехать, а я заказал себе место в той же почтовой карете и, наняв лошадь для Стрэпа, радовавшегося нашим видам на будущее, пустился в путь.

Мы выехали до рассвета, а потому я сначала не имел удовольствия увидеть мисс Снэппер и даже не мог определить количество и пол моих дорожных спутников, хотя и установил, что карета битком набита, так как мне стоило труда усесться. Первые пять минут прошли в полном молчании, как вдруг карета сильно накренилась и раздался громовой возглас.

— Направо, налево! Проклятье! Прикрывайте фланги! Фью!

По тону и смыслу этого возгласа я сразу угадал, что оно вырвалось у сына Марса, и так же легко было определить занятия другого путешественника, сидевшего против меня и заметившего, что нам надлежало хорошенько удостовериться в гарантиях, прежде чем заняться вступительной частью договора. Эти две шутки не возымели желаемого действия. Довольно долго мы оставались немы, как и раньше, покуда, наконец, джентльмен-воин, недовольный затянувшимся молчанием, сделал вторую попытку и с проклятьем заявил, что попал на собрание квакеров.

— Я тоже так думаю, — раздался пронзительный голос слева от меня, — потому что здесь уже витает дух глупости.

— В таком случае вытащим его отсюда, мадам, — отозвался воин.

— Вы как будто не нуждаетесь в повивальной бабке! — воскликнула леди.

— Будь проклята моя кровь' — вскричал тот — Стоит мужчине заговорить с женщиной, как она тотчас же начинает думать о повивальной бабке!

— Правильно, сэр, — подтвердила она. — Я жажду поскорее избавиться…

— От кого? От мыши, мадам? — вопросил он.

— Нет, сэр, — сказала она, — от дурака.

— А далеко ли зашло у вас дело с дураком? — осведомился он.

— Еду с ним уже третью милю, — ответила она,

— Клянусь богом, мадам, у вас острый ум! — вскричал офицер.

— Хотела бы я, не греша против истины, вернуть этот комплимент, — сказала леди.

— Проклятье, я сдаюсь! — заявил он.

— Как гласит старая пословица: дурак скоро расстреливает свои стрелы, — сказала она.

Воин растратил последний порох; законник посоветовал ему отказаться от судебного преследования, а важная матрона, сидевшая по левую руку от остроумной победительницы, сказала ей, что не следует так бойко разговаривать в незнакомом обществе. Сей выговор, смягченный обращением «дитя мое», открыл мне, что сатирическая леди была не кем иным, как мисс Снэппер, и я решил сообразовать с этим свое поведение. После такой суровой расправы вояка перенес огонь своей батареи и начал разглагольствовать о совершенных им подвигах.

— Вы говорите о стрельбе, мадам… — сказал он. — Будь я проклят, было время, когда и я стрелял и в меня стреляли! Я был ранен в плечо пулей из пистолета при Деттингене, где… я молчу, но, клянусь богом… Если бы не я… впрочем, все равно… я презираю похвальбу, будь я проклят! Фью!

Он начал насвистывать, а затем напевать песенку о Черном Джоке, после чего, обратившись к законнику, продолжал:

— Не кажется ли вам, что дьявольски тяжело приходится человеку, рисковавшему жизнью, чтобы отбить потерянное полковое знамя, если он не получает за свои труды никакого повышения по службе? Провалиться мне сквозь землю, я не хочу называть никаких имен, но, клянусь богом, кое-что я все-таки скажу! Мушкетер французской гвардии отнял знамя у некоего корнета некоего полка и устремился с ним прочь с такой быстротой, на какую только способны были ноги его коня. Тогда я схватил кремневое ружье одного из убитых и, чорт возьми! фью! пристрелил под ним коня, будь я проклят! Мушкетер поднялся на ноги и сделал выпад шпагой, а я приставил ему к груди штык и пронзил его насквозь, клянусь богом! Один из его товарищей подоспел на помощь и ранил меня в плечо, о чем я вам уже говорил, другой контузил меня в голову прикладом карабина. Это им не помогло, чорт побери! Я убил одного, обратил в бегство другого, взял знамя и преспокойно унес его! Но вот что самое смешное; когда корнет, который струсил и отдал знамя, увидел его в моих руках, он потребовал его у меня перед всем фронтом. «Клянусь кровью, — сказал он, — где вы нашли мое знамя?» — «Клянусь кровью, — сказал я, — где вы его потеряли?» — «Это не ваше дело, — говорит он, — знамя, — говорит, — мое, и, клянусь богом, я его возьму». — «Будь я проклят, если вы это сделаете, — говорю я. — Сперва, — говорю, — я передам его генералу». И вот после боя я отправился в главную квартиру и передал знамя милорду Стэру, который обещал позаботиться обо мне, но я и по сей день остаюсь бедным лейтенантом, будь проклята моя кровь!

После такого залпа проклятий, сделанного капитаном, законник признал, что тот не был вознагражден по заслугам; потом заметил, что каждый труд должен быть вознагражден, и спросил, было ли обещание дано при свидетелях, так как в таком случае закон принудил бы генерала его исполнить. Но, узнав, что обещание было дано за бутылкой вина и без указания условий и сроков, объявил его не имеющим силы по закону, стал расспрашивать о подробностях битвы и заметил, что хотя сначала англичане были втянуты в premunire^{84}, однако в процессе споfhhhhhhfg ffапара французы весьма неумело защищали свое дело, и в иске им было бы отказано noli prosequi[83].

Несмотря на такие весьма интересные разъяснения, разговор снова грозил прерваться надолго, но воин, не желая скрывать те свои таланты, какие мог теперь обнаружить, предложил усладить компанию пением и, истолковав наше молчание, как желание послушать его, начал напевать модную песенку, первый куплет которой звучал у него так:

Смысл остальных куплетов он также исказил с изумительной легкостью, и я невольно подумал, что ему стоило немалых трудов сочинить такую пародию. Но мисс Снэппер угадала подлинную причину, а именно невежество, и когда он спросил, понравилось ли ей его пение, ответила, что, по ее мнению, оно соответствует словам.

— О, клянусь кровью! — вскричал он. — Я это принимаю как наилучший комплимент. Ведь все признают, что слова чертовски хороши.

— Не знаю, может быть, и хороши, — отвечала леди, — но они недоступны моему пониманию.

— Я не обязан искать у вас понимания, мадам, будь я проклят! — воскликнул он.

— Да к тому же не обязаны говорить разумно, — сказала она.

— Проклятье! Я буду говорить все, что мне угодно, — заявил он.

Тогда вмешался законник и сказал, что не все можно говорить. И в ответ на требование привести пример упомянул о государственной измене и клевете.

— Что до короля, да благословит его бог! — вскричал воин. — Я ем его хлеб и проливал за него кровь, а стало быть, мне нечего ему сказать, но, клянусь богом, всякому другому я смею говорить все, что мне вздумается!

— Отнюдь нет, вы не смеете называть меня мошенником, — возразил законник.

— Чорт подери, почему? — осведомился тот.

— А потому, что я возбудил бы против вас дело и выиграл бы его, — пояснил юрист.

— Ну, что ж, — сказал капитан, — если я не смею назвать вас мошенником, то, чорт возьми, я смею считать вас таковым!

Эту остроту он сопроводил громовым самодовольным смехом, к несчастью, не заразившим присутствующих, но заставившим умолкнуть противника, который не раскрывал рта и только откашлялся три раза, что, однако, ни к чему не привело.