Хотя я отказался от мысли бежать вместе с ним, меня все же осаждали опасения, когда я размышлял о том, каково будет разочарование разбойника, твердо решившегося завладеть товарами коробейника. Да и мой спутник был отнюдь не спокоен: напротив, его так одолел страх перед Райфлом, что он горячо молил меня последовать примеру нашего земляка и таким образом ускользнуть от страшной для нас злобы отчаянного негодяя, который безусловно отомстит нам как сообщникам бежавшего коробейника. Но я доказал ему, насколько опасно давать Райфлу повод думать, будто нам известна его профессия, и объяснил, что, если нам снова придется когда-нибудь встретиться с ним в пути, Райфл будет считать нас опасными знакомыми и предпочтет в собственных своих интересах убрать нас с дороги. Я подкрепил это уверенностью в доброте Бетти, с чем Стрэп согласился, и мы провели остаток ночи, обдумывая план действий, чтобы поутру отвести от себя всякие подозрения.

Как только рассвело, Бетти вошла в нашу комнату, увидела открытое окно и закричала:

— Вот-те на! Видно, у вас, шотландцев, горячая кровь, раз вы всю ночь спите в такой холод с открытым окном.

Я притворился, будто только что проснулся, и, отдернув полог кровати, крикнул:

— Что случилось?

Она указала мне на окно, а я представился удивленным и сказал:

— Господи помилуй! Когда мы легли спать, окно было закрыто.

— Пусть меня повесят, если коробейник Сауни Уэдл не сделал этого спросонья! Я слышала, как он орал во сне. А ведь я поставила ему горшок под кровать.

С этими словами она подошла к его кровати и, найдя ее пустой, закричала:

— Провалиться мне на этом месте! Плут удрал!

— Удрал? — воскликнул я, прикинувшись изумленным. — Помилуй бог, уж не обокрал ли он нас!

Вскочив, я схватил мои штаны и высыпал себе в руку пригоршню серебра; пересчитав его, я сказал:

— Слава богу, все деньги целы. Стрэп, погляди дорожный мешок.

Тот повиновался, все оказалось в порядке. Мы осведомились с притворным беспокойством, не стянул ли он чего-нибудь в доме.

— Нет, нет, — отвечала она, — только не уплатил по счету.

Об этом благочестивый коробейник, увлекшись молитвами, должно быть, и думать забыл. Бетти, помолчав, удалилась, и мы тотчас услышали, как она будит Райфла, который, едва услыхав о бегстве Уэдла, вскочил с постели и, одеваясь, изрыгал тысячу проклятий и клялся убить коробейника, попадись только тот ему на глаза, потому что, как он сказал, «негодяй уже навел на мой след».

Торопливо одевшись, он вскочил на лошадь и на этот раз избавил нас от своего общества и от тысячи опасений, из сего проистекавших.

Пока мы завтракали, Бетти с присущей ей хитростью старалась выпытать, нет ли у нас каких-нибудь подозрений против того, кто сейчас ускакал.

Но мы были настороже и отвечали на ее лукавые вопросы с простодушием, внушавшим ей доверие, как вдруг услышали топот копыт. Этот шум так встревожил Стрэпа, чье воображение было целиком поглощено Райфлом, что, побелев, как молоко, он вскричал:

— О господи! Разбойник вернулся!

Вздрогнув при этих словах, наша хозяйка спросила:

— Какой разбойник? Вы что, молодой человек, думаете, здесь разбойничий притон?

Хотя я и был застигнут врасплох этой неосторожностью Стрэпа, но у меня хватило присутствия духа сказать ей, что накануне мы встретили всадника, которого Стрэп, по глупости, принял за разбойника, потому что при нем были пистолеты, и с той поры он приходит в ужас от топота копыт.

Бетти заставила себя ухмыльнуться, услышав о простодушии и робости моего приятеля, но я не без страха заметил, что это объяснение отнюдь не удовлетворило ее.

Уплатив по счету и распрощавшись с хозяйкой, нежно поцеловавшей меня при расставанье, мы снова отправились в путь, радуясь, что так дешево отделались. Не прошли мы и пяти миль, как заметили всадника, галопом скакавшего за нами, в котором скоро узнали не кого иного, как грозного героя, уже доставившего нам столько волнений.

Он осадил лошадь около меня и спросил, знаю ли я, кто он. Я был ошеломлен до такой степени, что не расслышал его вопроса, и он повторил его, сопровождая залпом проклятий и угроз, но я оставался нем, как и раньше. Стрэп, видя меня в таком расстройстве чувств, упал на колени прямо в грязь и жалобно возопил:

— Ради Христа смилуйтесь, мистер Райфл, мы вас очень хорошо знаем.

— Ого! — крикнул грабитель. — Знаете? Ну, на этом свете вам не придется показывать против меня на суде, собачьи морды!

С этими словами он выхватил пистолет и выстрелил в злополучного цырюльника, который, не вымолвив словечка, упал плашмя на землю.

Судьба моего приятеля и мое собственное положение пригвоздили меня к месту и лишили способности соображать, так что я не сделал ни малейшей попытки бежать или умилостивить злодея, направившего на меня второй пистолет; но, не успев поджечь порох, он увидел группу приближавшихся всадников и ускакал, оставив меня недвижимым, как статуя, в каковой позиции меня нашли спасители моей жизни. Группа состояла из трех хорошо вооруженных ливрейных слуг с офицером, который, как узнал я впоследствии, был тем самым, у кого накануне Райфл отобрал карманные пистолеты; он поведал о своем злоключении встреченному на дороге нобльмену и, заверив его, что не сопротивлялся тогда только потому, что боялся за ехавших в карете леди, получил в подмогу слуг его лордства, чтобы пуститься в погоню за грабителем. Этот трусливый капитан подскакал ко мне галопом и спросил, кто стрелял из пистолета; я еще не оправился и не успел ответить, как он увидел лежащее на земле тело, при виде которого изменился в лице и произнес запинаясь: — Джентльмены! Здесь свершилось убийство. Сойдем с коней.

— Пустимся-ка лучше в погоню за убийцей, — сказал один из его спутников. — Молодой человек, в какую сторону он поехал?

Я уже пришел в себя и сказал им, что он не мог ускакать больше, чем на четверть мили, и попросил одного из них помочь мне перетащить в ближайший дом тело моего приятеля для погребения. Предвидя, что, в случае погони, ему скоро придется драться, капитан затянул мундштук коня и в то же времяпришпоривал его; когда же лошадь от такого обращения поднялась на дыбы и захрапела, он крикнул, что конь его испугался и не может итти, а сам заставлял его кружиться на одном месте, поглаживал по шее, свистел и улещивал его приговаривая: «Иди же, иди, тише, тише» и т. д.

— Чорт возьми! — крикнул один из слуг. — И в самом деле Гнедой милорда что-то не идет.

С этими словами он хлестнул лошадь по крупу, и Гнедой, невзирая на поводья, рванулся вперед, унося капитана с такой быстротой, что быстро настиг бы грабителя, если бы, к счастью для капитана, не лопнула подпруга, благодаря чему он плюхнулся в грязь, а двое его спутников продолжали преследование, не обращая внимания на его положение. Тем временем один из трех слуг, оставшихся по моей просьбе со мной, перевернул тело Стрэпа, чтобы найти рану, оказавшуюся смертельной, и обнаружил, что тот еще теплый и дышит; после этого я немедленно пустил ему кровь, и, к невыразимой моей радости, он опамятовался: никакой раны он не получил кроме той, которую нанес ему страх. Подняв его на ноги, мы побрели вместе в придорожную гостиницу, расположенную на расстоянии полумили, где Стрэп, еще не совсем окрепший, лег в постель; вскоре вернулся третий слуга с лошадью и оружием капитана, предоставив последнему плестись за ним, как ему вздумается. По прибытии своем сей воинственный джентльмен стал горестно жаловаться на ушибы, полученные им при падении, и по совету слуги, поручившегося за мою ловкость, предложил мне отворить ему кровь, за что вознаградил меня полукроной.