Положение существенно меняется, когда прилагатель­ное получает значение качественного (точнее — качест­венно-относительного) , то есть употребляется в перенос­ном значении.

Следует отметить, что далеко не от всех реалий мож­но образовать прилагательные, которые имели бы и пря­мое, и переносное значение. Из приведенных выше верш­ковый и фунтовый могут значить только «длиною в один вершок» и «весом в один фунт» соответственно и упот­ребляются редко; с другой стороны, копеечный, наряду с прямым значением «достоинством в одну копейку» (ко­пеечная монета), имеет еще два, а то и три переносных значения: «стоящий недорого» (копеечная вещь), «низ­кооплачиваемый» (копеечные уроки) и «мелочно-рас­четливый» (копеечный ум). При этом довольно трудно вывести определенную закономерность: переносные зна­чения получают, с одной стороны, названия «мелких денег», разменной монеты (копейка, су, стотинка, пен­ни), с другой — крупные меры (пуд, ока); от них не от­стают и какие-то «средние» — аршин и сажень. Возмож­но, что это связано с их большей употребительностью. Между тем, такие реалии послужили основой для образо­вания множества фразеологических единиц.

Здесь, однако, важнее отметить, что в некоторых, да­же, может быть, в большинстве прилагательных, приоб-

22

ретших переносное значение, оно как бы преобладает над прямым и часто настолько, что прямое почти пере­стает чувствоваться; это в свою очередь отражается на яркости колорита: он «выцветает» иной раз до такой степени, что переводчик серьезно подумывает об упот­реблении данного слова просто как синонима к прилага­тельному, определяющему его качество. Например, пу­довый значит просто «очень тяжелый», и никому из рус­ских, наверное, не придет в голову взвешивать сапоги, о которых сказано, что они «пудовые»; аршинный и сажен-_ныи— «очень большой» («писать аршинными буквами», «саженные шаги»); «богатырский рост» не обязательно связывать с героями былин и т. д. Приблизительно такая же картина наблюдается в отношении сложных прилага­тельных стопудовый и тысячеверстный.

Итак, независимо от того, будем мы считать прилага­тельные, произведенные от реалий, реалиями или нет, обращаться с ними при переводе следует чрезвычайно осмотрительно: даже при утрате значительной доли на­циональной окрашенности или временной патины, в са­мих словах сохраняется достаточно аромата места и эпо­хи, чтобы заставить переводчика отказаться от нейтраль­ных замен.

2. Войдя в ПЯ, одни из чужих реалий полностью ак­климатизируются на новом месте и, чувствуя себя как дома, начинают пользоваться всеми правами и испол­нять все обязанности хозяев, т. е. получают определен­ный род (существительные) и способность изменяться, в зависимости от роли в предложении, по падежам и чис­лам (ср. такое относительно новое в русском языке слово, как хунвейбин). Другие, благодаря своей форме, отли­чающейся от формы, присущей словам ПЯ, оказываются менее гибкими и «контактными», приживаются труднее и остаются в категории несклоняемых, как например, дацзибао; большинство этих слов — среднего рода.

Многие транскрибированные реалии получают в ПЯ вполне правильные формы рода и числа: рубль в англий­ском множественном числе roubles, в немецком Rubels, во французском roubles; копейка приобрела во фран­цузском форму мужского рода kopeck и, соответственно, множественное число kopecks. Правильно транскрибиро­ванное на болгарском кану употребляется с постпозитив­ным артиклем в единственном числе кануто, а во мно­жественном числе канутата, что звучит достаточно не­складно.

23

Если все это — словарные реалии, то переводчик лег­ко справится с их «грамматическим оформлением»; если же ему приходится вводить такое слово, то, согласно на­шим  наблюдениям,  может  быть два  пути:  либо слово подгоняется под какую-нибудь модель ПЯ, так сказать, русифицируется грамматически  (если речь идет о рус­ском языке), либо независимо от оригинальной формы принимается как несклоняемое, т. е. употребляется в име­нительном падеже на протяжении всего текста. Впрочем, так же поступает и автор, вводя в свое произведение лю­бые заимствованные впервые слова. Таким образом по­ступила Л. В. Шапошникова в упомянутых выше очер­ках, вводя, например, некоторые этнические реалии; рас­сказывая о мифическом происхождении своего племени, старейшина говорит: «Пусть будут отныне роды. Род мы назовем иллом    (разрядка наша — авт.) и добавим к нему названия тех частей оленя, которые получили наши охотники»'. При такой конструкции фразы русский чи­татель должен считать,    что    род — это илл, поскольку «-ом» каждый примет за окончание творительного паде­жа. Однако из дальнейшего следует, что «так и возникли первые десять родов: Мут иллом, Каи иллом, Мен иллом и т. д.»; так что оказывается, что это не илл, а иллом.

Бывает, что чужая реалия входит в язык не в своей исходной форме, иногда по причине неупотребительности этой исходной формы, но, пожалуй, чаще по недосмотру или незнанию переводчика. В «словариках» Н. В. Гого­ля встречаются существительные во множественном чис­ле (дрибушки, клепки, чумаки, дивчата, наряду с дивчи­на и т. д.), введенные в такой форме вполне сознательно; естественно дать во множественном числе имя существи­тельное, не имеющее единственного  (джинсы или близ­кое к ним болг. дынки]. Любопытна   в этом отношении реалия комикс. Англ, comics  (по существу множественное число от прилагательного comic) принято в русском языке со значением существительного в единственном    числе, как и приведено в НСиЗ; однако там не дается ни одно­го примера в форме этого мнимого единственного: везде употребляются комиксы — прямо-таки   множественное в квадрате. Если верить БАРС, то это правильно;    будем считать, что слово прижилось в таком виде. Но уже явно неправильно транскрибировать в переводе на болгарский множественное число германской административно-тер-

¹ Шапошникова   Л.  В. Указ, соч., с. 224.                   ''                      7

24

риториальной единицы Land (в русских переводах — «земля», например, «земля Гессен») в значении единст­венного числа — «лендера Хессен». Думается, что это ис­ключение. Как правило, нет основания вводить заимст­вованные реалии во множественном числе, когда вполне употребительно и единственное. Как употребляется в русском языке степь (единственное число) или близкая к ней венгерская пушта, так же нужно употреблять и пам­па, не превращая ее в пампасы. Такие примеры нам встре­тились преимущественно в заимствованиях из испанско­го: «пончос» вместо пончо, «гаучос» вместо гаучо, «боде-гонес» вместо бодегон (своего рода харчевня) и пр.

В интересной статье В. Д. Андреева говорится, в част­ности, о склонении болгарских имен существительных в русских переводах и высказывается   пожелание   остав­лять в именительном падеже слова типа   пара (мелкая монета) и ага (господин — почтительное о турке) ввиду их «невразумительности» при изменении формы   в рус­ском тексте: «А мне папа    дал пять    пар    (разрядка наша — авт.), или родительный падеж множественного числа от ага — «аг» ^]. С этим нельзя не согласиться, но следует сделать небольшое уточнение. Решающим фак­тором в этих случаях является не грамматика ИЯ, т. е. тот факт, что эти слова «не знают падежных окончаний» в своем родном языке, а правила ПЯ: в русском языке существительные,  оканчивающиеся на    гласную,    типа бистро, альпака (с ударением на окончании), маки и др. относятся, в силу своей графической    и    фонетической структуры, к несклоняемым. В остальных случаях, на­пример, если существительные оканчиваются на соглас­ную, оставлять их несклоняемыми можно лишь в поряд­ке исключения.