душа человека, умеющего сострадать. Не находит Лукич поддержки и у купца-ханжи

Пучкова, разбогатевшего на грабеже. Дешевые промыслы героя — изгоя общества

предстают ничтожными проделками перед грязными делами людей, имеющих власть и

деньги. Доведенный до отчаянья «маленький человек» прозревает, хотя и поздно,

понимает ужасный механизм разделения сословий на два враждующих лагеря:

«Кулак... да мало ль их на свете? Кулак катается в карете, Из грязи да в князья

ползет И кровь из бедняка сосет... Кулак во фраке, в полушубке, И с золотым шитьем, и

в юбке, Где и не думаешь, — он тут! Не мелочь, не грошовый плут, Не нам чета, —

поднимет плечи, Прикрикнет — не найдешь и речи, Рубашку снимет, — все молчи!

Господь суди вас, палачи!»

Происходит метаморфоза: достигнув края нищеты, герой из. заблудшего

подсудимого превращается в судью фальшивого и безжалостного общества,

отнимающего у падшего мещанина всякую надежду на нравственное спасение.

Не находит бедный Лукич утешения и у «слуги Божьего», профессора духовной

семинарии Зорова (его прототипом отчасти послужил одно время квартировавший у

Никитиных И. И. Смирницкий). Здесь монолог героя уступает место драматургической

сцене, рисующей апостола взяточничества и лихоимства. Окончивший духовную ака-

демию Зоров растерял все читанные ему духовные запо веди и беззастенчиво обирает

ближних. При этом дипломирб^ ванный святоша возводит на подопечных

семинаристов чуть ли не политические поклепы (один из исключенных учеников, за

которого просит родитель-священник, «воротнички носил», был «в чтенье погружен» и

т. п.). Если знать, что в те годы жизнь духовенства окутывалась непроницаемой тайной

и бдительно охранялась светскими и церковными цензорами, даже эти детали выглядят

дерзкими.

В одном из писем Никитин признавался на сей счет: «Жаль, что я мало затронул

особу профессора — боялся

3* .£7

^цензуры... Если бы Вы знали, сколько проклятий сыплют на меня некоторые

профессора Воронежской семинарии! Кстати, «Кулаку» еще повезло — он проходил

через «сито» известного своим либерализмом Н. Ф. фон Крузе.

Вернемся к Лукичу. Выход дочери замуж за скопидома-купца Тараканова не спас

«кулака» от окончательного разорения: он колет на дрова последние деревья в своем

садике, обрекает на непосильный труд жену Арину, которая вскоре умирает; чахнет и

40

Саша, не нашедшая счастья в чужом богатом, но холодном доме... Сломленный,

опустошенный семейный тиран перебирает в памяти свою никудышную жизнь, и

наступает покаяние за годы лжи, когда «крал без совести и страха», за загубленные

судьбы родных людей. «Что я-то сделал, кроме зла?» — клянет себя Лукич и не

находит себе прощения. Последние страницы поэмы наполнены поистине

шекспировскими страстями — недаром, кстати, Никитин берет эпиграфом к «Кулаку»

строки из «Ромео и Джульетты»: «Все благо и прекрасно на'земле, Когда живет в своем

определенье; Добро везде, добро найдешь и в зле...»

Образ главного героя поэмы далеко выходит за рамки бытовой пьесы. Недаром

критики-современники сравнивали «Кулака» даже с «Мертвыми душами.» Гоголя и

некоторыми драмами Островского. Уступая в художественно-ясихоло-гической

разработке характеров, в ряде лучших страниц произведения поэт поднимается до

подлинного трагедийного пафоса изображения русской жизни на ее переломном этапе.

Суров взгляд художника на окружающий жестокий мир:

Живи, трудись, людское племя,

Вопросы мудрые, .решай»

Сырую землю удобряй

Своею плотью!.. Время, время!

Когда твоя устанет мочь?

Как страшный жернов, день и ночь,

Вращаясь силою незримой,

Работаешь неудержимо

Ты в божьем мире. Дела нет

Тебе до наших слез и бед!

Их доля — вечное забвенье!

Ты дашь широкий -оборот —

И ляжет прахом пбколенье,

Другое очереди ждет!

Никитинский приговор своему времени — это не тупик жизни, а' надежда на

очищение общества от нравственной й социальнё:з>кономической скверны, призыв к

внутреннему возрождению каждой самой малой личности. Предъявляя некоторые

эстетические претензии к произведению, Н. А. Добролюбов тем не менее оценил его

как «полное истинно гуманных идей». Позже С. М. Городецкий также отмечал «высоко

социальное значение гуманистического в духе русского всепрощения рассказа о самом

раннем, может быть, типе городского мелкого мещанства». Споря в частностях,

большинство критиков сходились на мысли о глубоко человечной идее поэмы,

высказанной с большой силой вдохновения и страсти.

В финале «Кулака» Никитин выступает поэтом-публицистом, открыто говорит о

себе как духовном заложнике «тюремной» эпохи. (Строки «Как узник я рвался на во-

лю...» и т. д. в 1918 г. украшали пьедестал временного памятника поэту в Москве).

Заключительные стихи поэмы оставляют веру в торжество высоких идеалов:

Придет ли наконец пора, Когда блеснут лучи рассвета; Когда зародыши добра На

почве, солнцем разогретой, Взойдут, созреют в свой черед И принесут сторичнадй

плод; Когда минет проказа века И воцарится честный труд; Когда увидим человека —

Добра божественный сосуд?..

Создание центрального образа-типа .городского пролетария было, несмотря на

некоторую декларативность, большой удачей Никитина. Сочные колоритные сцены

(ярмарка, домашний ужин Лукича, сватовство дочери и др.) усилили правдивость и

живость натуры реалистического героя. «...Тяжко преступны», по выражению Н. А.

Добролюбова, эпизодические характеры провинциальных хищников (Ско-беев, Пучков,

41

Зоров). Другие персонажи поэмы выглядят бледнее. Явно не удались автору носители

идеи любви и добра: Саша и ее жених-неудачник столяр Василий; они бестелесны и

статичны, выполняют лишь заданные автором гуманные функции. Несколько сложнее

обстоит дело с образом безответной семейной рабыни Арины. Одни критики находят в

ней черты жизненного характера, другие упрекают это создание поэта в схематизме.

Живописец И. Н. Крамской, земляк Никитина, тогда ученик Академии художеств,

говорил, что поэма «принята была с восторгом» и что в судьбе Арины он узнал

печальную судьбу своей матери. Очевидно, «долюшка русская, долюшка женская»

была нарисована поэтом с присущей ему искренностью и состраданием.

В «Кулаке» есть еще одна героиня — природа, естественно аккомпанирующая

событиям и характерам; она и фон, и соучастник драмы, и авторский посредник, и

мудрый философ-наблюдатель. Великолепна пейзажная интродукция 1 поэмы (ею

восхищался Я. П. Полонский), в которой читатель без труда узнает исторические

реалии города Воронежа эпохи Петра I:

Тому давно, в глуши суровой, Шумел тут грозно лес дубовый, С пустынным ветром

речи вел, И плавал в облаках орел...

Но вдруг все жизнью закипело, В лесу железо зазвенело — И падал дуб; он отжил

век... И вместо зверя человек В пустыне воцарился смело. Проснулись воды, и росли,

Гроза Азова, корабли.

Прошло полтора столетия:

Но город вырос. В изголовье Он положил полей приволье, Плечами горы придавил,

Болота камнями покрыл. Одно пятно: в семье громадной Высоко поднятых домов, Как

нищие в толпе нарядной, Торчат избенки бедняков...

Перед нами не просто исторические декорации, а картины, говорящие о широком

временном видении художника, способного соединить в одно целое прошлое и

настоящее, вечное и преходящее, — природа в этом отношении его надежное

связующее звено, своеобразный пробный камень поведения человека. Так же, как

всякое живое существо, она любит и ненавидит, спорит и соглашается, радуется и

негодует. Вот лишь одна пейзажная иллюстрация, тонко рисующая настроение