не хотел! Еще желанна Мне нагота твоих прекрасных плеч...

Чистый воздух сертана принес больной груди облегчение. На фазенде Оробо он

написал «Водопад Пауло-Афонсо», и это было возвратом"к его прежним

аболиционистским стихам. Его освободительная лира почти замолкла с тех пор, как он

заболел в Сан-Пауло. Дело освобождения рабов и республика жили поэмами, которые

он уже написал. Но он считал, что этого мало, что ему еще надо многое сделать. По-

этому, вернувшись из сертана в Баию, он решает еще раз бросить свой боевой клич.

Письма друзей, моя негритянка, говорили, что сборник «Плавающая пена» должен вот-

вот выйти в свет.

В один из первых вечеров после возвращения Кастро Алвеса у него в доме

собрались поэты — теперь вся Баия признала его, и он стал лидером самых молодых

интеллигентов города. Поэт прочел

118

собравшимся свою новую поэму, которую он привез из сер/тана. И был доволен тем

волнением, которое отразилось на их лицах. И он пространно объясняет им, что поэзия

должна отвечать чаяниям народа, должна служить делу народа, что никто не имеет

права запереть ее в башню из слоновой кости, будто она хрупкая девушка. И что даже

самая большая и самая несчастная любовь в мире не должна заглушить голоса поэта,

если он выразитель народных чаяний. Кастро Алвес создает в Баие свой литературный

кружок, как некогда в Ресифе и Сан-Пауло. На его зов откликаются голоса с севера и

118

юга и из центра страны. Поэзия, подруга, покинула башню из слоновой кости и

спустилась в народные массы.

На празднике «Литературного кружка» четырнадцатого октября, вскоре после того,

как Кастро Алвес прибыл из сертана, была прочитана его поэма, посвященная прессе.

Он написал ее накануне, специально для этого вечера, и попросил Жозе Жоакима да

Палма, чтобы тот продекламирЬвал ее вместо него. Чтобы прочел эти величественные

стихи, которые Кастро Алвес сочинил, чтобы приветствовать оружие прессы,

родственное оружию поэзии. Поэт стыдился декламировать перед публикой своим хри-

плым и глухим голосом чахоточного. Тот же стыд мешал ему ходить по улицам

пешком, опираясь на костыли. Ведь народ всегда видел его красивым, здоровым,

гордым, всегда слышал его ясный голос звучащим громко, четко долетавшим до самых

отдаленных уголков театров и площадей. Так пусть же народ запомнит' его только

таким, каким он был когда-то, пусть не увидит его на костылях, не услышит его

больным.

Он остался позади друга в ложе. Это было в театре Сан-Жоан, где поэт впервые был

еще ребенком. В тот день его дядя — младший лейтенант — разорвал на сцене

декорацию, и ребенок впервые созерцал это зрелище разгневанного, гордящегося своей

силой взбунтовавшегося народа.

Жозе Жоаким да Палма начал декламировать

119

«Бескровную богиню». Кастро Алвес, моя негритянка, коснулся всех благородных

тем своего времени. Он не мог забыть про прессу — силу века, связующее звено между

народом и интеллигенцией, этот таран, которым разбивали стены рабства и тирании:

Когда на страх владыкам и тиранам Народ всесокрушающим тараном Бастилии

мрачных стены пробивал; И Мирабо, как новый Квазимодо, От имени французского

народа Бурбонов самовластью угрожал;

Тогда впервые в мире эта сила, Богиня новая, свой лик явила: И то была свободная

печать.

Пресса — это бескровная богиня.

Нет, не мечом она врагов сражала. Она всегда бескровно побеждала, И суждено ей

мир завоевать!

Новый день начинается для человечества. И Кастро Алвес напоминает народу Баии,

каким мощным оружием является пресса.

Поэма воспламенила толпу. Присутствующие требуют, чтобы сам поэт показался в

ложе. И без устали рукоплещут, выкрикивают его имя, как имя друга, которого долго не

было и который, наконец, неожиданно вернулся. Присутствие в зале поэта плодотворно

для дела освобождения. Уже оно одно вызывает воодушевление. И Кастро Алвес,

подруга, вернулся в этот вечер домой более счастливым, чем обычно. Любовь народа

— это великое благо, и оно еще осталось поэту, лишившемуся здоровья и любви.

Болезнь все больше донимает Кастро Алвеса. Городской воздух вреден для его

слабой груди. Его голос становится все глуше, лицо бледнее и худее, он теперь

передвигается с трудом. Он выезжает лишь верхом и выглядит отличным наездником;

так, на коне его чаще всего и встречают на улицах города. Он радуется, подруга, при

виде отпечатанной «Плавающей пены», и первый экземпляр посылает Жозе Аленкару,

другому писателю, революционизировав

119

шему бразильскую литературу. Он уже не, декламирует на праздниках и редко

бывает в театрах. И уж если решается появиться там, то приезжает первым. Чтобы все

видели его уже сидящим и не заметили изменений, которые претерпела его фигура. Он

все еще тщеславно гордится своей красотой. А с каждым днем легкие его разрушаются.

119

И вот наступает этот день 9 февраля 1871 года. Французская колония проводит в

Торговой ассоциации митинг, чтобы собрать пожертвования в пользу семей солдат,

погибших во франко-прусской войне. И когда собрание в разгаре, произносятся речи и

читаются стихи, Кастро Алвес приезжает на своем сером в яблоках коне: Он одет во

все черное, и глаза его лихорадочно блестят. Поэт входит, все устремляют на него

взоры. Он просит слова, и на этот раз говорит сам — в зале по-прежнему звучит его

голос. Однако он знает, что говорит для своего народа в последний раз:

Замутнены все чистые купели: В Европе ныне духом Макьявелли Сменился

благородный дух Руссо; И грубой силы торжество все ближе, На шею злополучного

Парижа Она взметнула подлое лассо.

А раз так, то нужно, подруга, чтобы в защиту свободы и будущего подняла свой

голос протеста печать Америки:

В защиту мира, вольности, прогресса, Звуча сильней, чем грсхот канонад, Ты

подними свой мощный голос, пресса, Печать Америки, ударь в набат!

За два тысячелетия Европа Сумела драгоценный клад скопить. Наш долг — спасти

его от нового потопа, Для поколений новых сохранить.

Свободы палачи, вы слишком рано Над ней собрались ставить крест. Так пусть же

вольный ветер с океана Домчит до вас наш гнев и наш протест! *

Толпа, поскольку он уже не был в состоянии ходить, отнесла его домой на руках.

Этот последний

120

триумф был его крупнейшим триумфом, подруга. Над городом Баия громче, чем

бой барабанов атабаке, разносится голос Кастро Алвеса, голос протеста, борьбы и

возмущения. Голос свободы против угнетения.

Ему трудно выступать из-за болезни, но у него еще остается перо. И так как он

создает вместе с другими поэтами и агитаторами Аболиционистское общество, он

пишет баиянским женщинам послание *. Женщинам, которые всегда его поддерживали

и любили. Он просит их в своем послании о пожертвованиях на общество, чтобы оно

могло существовать. Он обращается к ним от имени рабов. Но он не просит у

«банкиров или миллионеров, богатых и могущественных. Нет! У меня, — говорит он,

— есть в этом отношении инстинкт и стыд». Заметь, подруга, это тот же голос, что

звучал в театре. То же бесстрашное мужество, та же правда водят его пером, это

человек, который борется. Это письмо, революционное и лирическое, обращенное к

женщинам его родины, — самая красивая страница в его прозе. Его последний клич в

пользу рабов, последнее звено разрываемой им цепи, которая сковывает ноги, руки и

сердца негров. Затем — неосуществленная мечта написать поэму о Палмаресе. Он

умрет с этой мечтой, подруга.

Среди этих кондорских декламаций, этих аболиционистских посланий, этих

перемен в состоянии его легких он как-то прочитал на одном вечере стихи о любви.