являлась одной из опор той самой монархии, которая отстранила ее от власти.

И вот теперь слово за Кастро Алвесом. А у него, подруга, нет обязательств по

отношению к либералам. У него обязательства перед свободой. И он не только

осуждает монархию, он предлагает заменить ее республикой. Республика — это новое

слово, новая идея. И он своими стихами приводит в зал Педро Иво, героя борьбы за

республику на северо-востоке. Его устами он призывает к новым идеям, разрушает

старые принципы. Когда смолкли апло

99

дисменты, которыми встретили появление поэта на трибуне, он заявил:

«Господа! Алварес де Азеведо некогда бросил свои стихи на ковер короля, прося

жизни для героя: я бросаю свои стихи в сердце молодежи, прося у нее немногого:

бессмертия для незаконного сына королевского достоинства» '.

И когда аплодисменты позволили ему начать чтение стихов, величественный Педро

Иво снова заговорил перед народом Сан-Пауло:

Ответил призрак Педро Иво: — Народ не может жить счастливо, Пока послушно он

и льстиво Тирану служит своему.

И в волнах музыкальных стихов начинается восхваление республики, пропаганда

республики. Если монархия плоха, если от власти отстраняются достойные люди, тогда

пусть будет создана республика:

Пусть люди в новые просторы На крыльях кондоров вспарят. На лике сумрачном

Табора Лучи зари уже горят.

И снова, подруга, он говорит о свободе, — ее нельзя повергнуть наземь, все равно

она поднимется с еще большей силой. Так говорил он в этот вечер в Сан-Пауло. И Сан-

Пауло слушал его, и с митинга монархических либералов люди выходили настроен-

ными в пользу республики.

В связи с продолжением кампании либералы устроили политический банкет. После

выступлений лидеров партии поднялся Америко де Кампос, которому выпала честь

приветствовать собравшихся. И если большинство присутствующих он мог привет-

ствовать как стойких приверженцев членов либеральной партии, то для Кастро Алвеса

ему пришлось подыскать другое определение: «представитель демократической

мысли», — сказал он. И поистине Ка-

Речь идет о Педро Иво.

99

стро Алвес был демократом в самом высоком значении этого слова. Он шел впереди

своего времени, впереди и консерваторов и либералов. Отставка За-кариаса

взбудоражила общественное мнение, усилив настроения в пользу республики. В эти

дни Кастро Алвес, больше чем политические деятели, стал вожаком народа Сан-Пауло.

Седьмого сентября, когда город еще переживал борьбу между двумя партиями, он

на торжественном собрании в честь Дня независимости сообщил о предстоящем

99

опубликовании его крупнейшей аболиционистской поэмы — «Негритянский

корабль»*.

Кастро Алвес превзошел самого себя в этой поэме, где от самых нежных тонов при

рассказе о море и моряках он переходит к самым страшным крикам души при рассказе

о жуткой пляске негров; где от чистого лиризма при описании девушки негритянки в

хижине он переходит к трагическому обращению к Андраде и Колумбу, светлые дела

которых запятнаны рабовладельцами. Почти непостижимо, как он сумел соединить в

этой поэме столько красоты и столько чувства. Это песня страдания и мятежа, каких

вообще немного в мировой литературе. В его творчестве с этой поэмой можно сравнить

лишь гигантское полотно, которое представляют собою «Голоса Африки» *. И та и

другая поэмы — это крик, в который слились все вопли страдания, все стоны, все

проклятия, которые в течение веков посылали своим хозяевам негры в Бразилии.

Кастро Алвес явился родоначальником негритянской поэзии Америки, первым и самым

сильным из всех голосов, в которых слышится горестный голос негра. Песня страдания

и мятежа, песня отчаяния, но и надежды; песня смерти, но и жизни во имя будущего.

Никогда никто из поэтов ни в его время, ни в наши дни не описывал столь зримо и с

таким мастерством трагедию черного раба в Америке. С силой урагана, с силой океана

эти стихи «Негритянского корабля» пронеслись над залом в Сан-Пауло.

Над морем ночью лунных блесток вспышки — Как мотыльки с серебряной

пыльцой.

100

Их ловят волны — резвые мальчишки, Что разыгрались в этот час ночной.

Он говорил о море, подруга, с таким дружелюбием, какое могут питать к нему лишь

те, кто родился на земле Баии *, где порт таинствен и глубок, где женщины-морячки

красивы, как ты, негритянка, где рыбаки каждый день совершают подвиги. Он говорил

о море, зная все его тайны. С каким нежным восхищением пишет он о моряках,

пересекающих океан:

О моряки! Как мать, вас любит море... , Вы солнцем всех широт обожжены.

Как в отчем доме вы — в морском просторе; Вам люб и ветра шум и всплеск волны.

С какой лирической силой рисует он картину моря, звучащую издали музыку,

свободную любовь в беспредельной синеве неба и океана! И как музыкальны его слова,

когда он говорит о моряках; об испанце, вспоминающем «смуглых девушек»; о «цве-

тущих андалузках»; об итальянце, который «воспевает спящую Венецию»; об

англичанине, «холодном моряке, который с рождения в море»; о французе, «у которого

на роду написана его судьба»; о греках, «красивых смуглых пиратах моря, которое

пересек Одиссей»; о «мореплавателях всех стран». Ко ах! моя негритянка, на этом

бриге, который плывет по спокойному морю и на котором такой храбрый экипаж, поэт

видит картину прямо из дантова ада:

Они плывут в пустыне водной... Ребенок матери голодной К сосцам сухим ее

приник. Люден несчастных, исхудалых И от лишений одичалых Мчит по волнам

зловещий бриг.

Вся эта призраков громада Страшнее дантовского ада, Тряпьем не скрыта нагота. А

на гелах нагих и черных — Работорговли жертв позорных — Следы хозяйского кнута.

Пред ними дали голубые, Вокруг — свободная стихия,

100

Но здесь — плавучая тюрьма. Вот этот песню вдруг затянет, А тот браниться злобно

станет, Хохочет гот, сойдя с ума!

Дело в том, моя подруга, что этот негритянский корабль везет живой груз — черное

мясо для невольничьих рынков Бразилии. За этот • товар работорговцы получат

большие деньги. А поскольку за эти деньги покупается также и совесть, все молчат о

100

путешествии быстроходного брига. Все, за исключением Кастро Алвеса, который на

крыльях альбатроса парит над судном *.

Он обращается к морю, к небесным светилам, к ночам, к бурям, к ураганам. Раз

люди не хотят ничего видеть и слышать, он призывает силы природы расправиться с

этим судном, стереть с земли этот позор. Он обращается к силам природы, ибо

слишком велико преступление. Вчера еще это были свободные люди леса и пустыни.

Но пришел караван, и вот уже они идут с цепями на ногах, в которые их заковали на

многие годы. «Вчера — полная свобода, воля распоряжаться собой... Сегодня — предел

жестокости, они не вольны даже в смерти...»

Золотисто-зеленое знамя Бразилии — самое славное и любимое для нас из всех

знамен — они загрязнили с тех пор, как подняли его на своем бриге. Под его сенью

совершается чудовищное преступление. В морях, которые бороздил в свое время Ко-

лумб, ныне путешествует это позорное судно. «Это больше чем позор», — восклицает

поэт и голосом древнего пророка, мстителя за страждущих, призывает:

О позорное судно, исчадие ада! Христофора Колумба достойно ль морей?

Золотисто-зеленое знамя, Андрада, Ты спаси от бесчестья, сорви с этих рей!

Самые бурные аплодисменты, подруга, это еще не все — их, правда, было много,

никогда не было столько, — но это даже ничто, если подумать, что люди, прослушав

стихи, уносили навсегда выжженное в сердцах зрелище этой адской картины пленен

101

ных негров, которые в эту желтую лунную ночь пляшут на потеху матросам на