Судьбы», толкал к дальнейшему художественному шагу — построению

конфликта на взаимоотношениях характеров. Новый опыт, и в особенности

работа Блока-публициста, требовал сейчас, в «Песне Судьбы», не просто

групповой социальной характеристики, но введения социальной

характеристики уже в индивидуализированный характер героя. Иначе не могла

возникнуть в самом действии драмы сложная социально-историческая

динамика общественных проблем, решения которых искал Блок Единство тем

публицистики и лирики могло быть художественно реализовано только в

сложном, динамическом соотношении личного и общественного в самих

индивидуальных характерах драмы. Иначе не мог реализоваться конфликт

драмы. Сам характер героя должен был проникнуться историзмом. Очевидно, к

этому и стремился Блок.

Однако в рукописном варианте пьесы прямое историческое обоснование

имеется только в поступках Германа, и то частично. Одно в его поведении

понятно: то, что он стремится порвать со своей средой, уйти в новое

историческое окружение. Этот мотив в характере Германа является

единственным действенным элементом в конфликте драмы Все остальное в его

индивидуальности находится вне конфликта. Поэтому-то и выпадает из

действия Елена, и поэтому так беден характер самого героя. В драме он делает

только одно: рвет с семьей и тянется к Фаине. Как бы то ни было, кульминация

и развязка держатся лишь на «действиях» Германа.

Совсем иначе, но также парадоксально обстоит дело с характером Фаины.

Блок попытался перенести в драму лирический характер, складывавшийся в его

поэзии, но не придал ему при этом сколько-нибудь действенного

драматического мотива. В общем это характер несколько более индивидуально-

красочный, но в нем нет главного для Блока на этом этапе: ясного социально-

исторического мотива поведения. Поведение Фаины мотивируется

психологически — личной причудливостью, эксцентричностью, восходящей во

многом к характеру Настасьи Филипповны. Немотивированным остается

главное: причины ее влечения к Герману и отталкивания от него. Первое еще

как-то может быть обосновано сказочными мотивами. Второе же —

окончательный отход от Германа — не мотивировано. По-видимому, были у

Блока попытки социально конкретизировать поведение Фаины в уничтоженной

сцене в игорном доме — об этом мог бы дать представление только

кропотливый анализ черновиков, здесь невозможный и неуместный. В итоге

центральный персонаж социально не раскрыт в кульминации и в развязке, т. е. в

решающих пунктах конфликта.

При таком построении связать воедино вереницу персонажей драмы можно

было только посредством драматургических суррогатов. Таких ложных

драматических приемов в пьесе два: во-первых, персонажи постоянно

характеризуют себя самих и своих партнеров посредством цитат из стихов и

публицистики Блока, превращая сами эти цитаты из первоклассных вещей в

риторику. Такова в драме судьба всякой цитаты, не становящейся элементом

действенного раскрытия героя. Во-вторых, герои становятся двойниками друг

друга, подсказывая читателю тем самым возможные мотивы их поведения. Так,

двойником Германа оказывается Монах, в первых вариантах пьесы

аллегорически объясняющий тревогу Германа и его уход из дому «кометными»

мотивами, извлеченными из лирики Ап. Григорьева. В сложные «двойниковые»

связи вовлекаются далее Фаина и Елена и т. д. Все это никак не может

способствовать тому, чтобы кульминация и развязка были идейными центрами

произведения, но, напротив, ослабляет драматизм в пьесе.

В творческой истории «Песни Судьбы», как это засвидетельствовано самим

Блоком, исключительную роль сыграло общение автора с руководителями

МХТа, к постановке на сцене которого предназначал он свою новую пьесу. В

мае 1908 г., в связи с гастролями МХТа в Петербурге, Блок читал пьесу

руководству театра, и «Станиславский страшно хвалил», однако «велел

переделать две картины» (VII, 187). Блоковская работа по переделке,

документальный материал свидетельствуют о том, что речь шла о

неудовлетворительности характеров и их связей в основной коллизии, т. е.

практически о том, что было в пьесе самым слабым, — о ее кульминации.

Сопоставление второго варианта пьесы с первым не оставляет сомнений в том,

что решающие изменения произошли в пьесе после бесед со Станиславским.

Вновь созданная кульминационная сцена — на пустыре — стала ядром

нового варианта пьесы. Именно содержание сцены на пустыре продиктовало

автору и другие изменения в пьесе, ту перестройку структуры поведения,

которая была единственно возможна для Блока в границах намеченного им

конфликта и характеров. Перелом к развязке, новое расхождение Фаины и

Германа является здесь не результатом словесной перепалки между Германом и

его друзьями-интеллигентами по вопросу о современной семье и о праве на ее

разрушение. Именно спор такого рода оставлял в стороне от конфликта Фаину,

делал ее просто свидетельницей коллизии, но не участницей. Нужно было

найти мотив, объясняющий и ее поведение, то, почему же она в конце концов

уйдет от Германа. В сцене на пустыре драматически взаимодействуют Фаина и

Герман, а не Герман и интеллигенты, как это было раньше, и происходит это не

в присутствии друзей-интеллигентов, не имеющих отношения к внутренней

жизни Фаины, но в присутствии нового для пьесы персонажа — Спутника

Фаины. Этот символический персонаж имеет необъяснимую власть над

Фаиной, и попыткой вырваться из-под его воздействия и связать свою судьбу с

Германом и объясняется поведение Фаины в новой кульминации драмы.

Создавая образ Спутника Фаины, Блок попытался непосредственно, прямо

скрестить в образе центральной героини лирическое и историческое начала.

Тем самым этот сплав общественно-исторического и психологического

элементов должен был войти органически в конфликт пьесы, по-новому — в

большой исторической динамике и перспективе — организовать и отношения

Германа как с Фаиной, так и со всеми другими персонажами пьесы. Л. Д. Блок

утверждала, что образ грузного, зловещего человека, сопровождающего Фаину,

одновременно рабски поклоняющегося ей и имеющего темную, недобрую

власть над центральной героиней, был навеян автору фигурой царского

сановника Витте269. Во втором варианте пьесы сама Фаина так характеризует

эту власть над ней Спутника: «А он, ты знаешь, хоронит меня от всех напастей,

никому не дает прикоснуться, и сказки мне говорит, и лебяжью постелю стелет,

и девичьи мои сны сторожит. Только — не хочу я, не хочу я спать! »270 В таком

освещении фигура Спутника чрезвычайно значима не только и не столько для

неудачной в целом драмы «Песня Судьбы», но прежде всего для всей

творческой эволюции Блока. Этот образ имеет символическое значение для

Блока. Он связан, вероятно, со сложным и глубоко лирическим восприятием

Блока творчества Гоголя, и в особенности с образами «Страшной мести». В

«Песню Судьбы» этот образ вошел для исторического обоснования поведения

Фаины, для объяснения того, что же отделяет ее от интеллигента Германа. В

этом контексте он может обозначать только темное, жуткое самодержавие,

«заколдовывающее», «усыпляющее» красавицу Россию. Дальнейшим

развитием этого образа, в «Песне Судьбы» аллегорически тяжеловесного и

странно неловкого, будет гениальная поэтическая характеристика

269 Медведев П. Н. В лаборатории писателя. Л., 1971, с. 223.

270 Литературно-художественные альманахи издательства «Шиповник».

СПб., 1909, кн. 9, с. 230.

«победоносцевского периода» в поэме «Возмездие». В связи со своими

театральными поисками Блок открыл здесь для себя нечто необычайно