— Не соблаговолите ли удалиться на покой? — вежливо осведомился сухопарый призрак, поднимаясь по лестнице и оказываясь почти на уровне глаз Джеремии.

Джеремия был бы рад удалиться на покой, то есть домой, но на это, как видно, надежды было мало.

— Да, — промолвил он.

— Прекрасно. Каллистра, проводи Его Величество в апартаменты. Ваше Величество, думаю, этот аспект власти придется вам по душе.

— Ты готов, Джеремия? — спросила Каллистра.

— Готов? — не понял Тодтманн.

— Я хочу сказать, к отбытию?

— А-а… — растерянно протянул Джеремия.

Мысли его пришли в совершенный разброд — он как никогда нуждался в отдыхе. Джеремия припоминал, хоть и смутно, что вроде бы с тех пор, как он спал в последний раз, прошло всего несколько часов, однако он все более убеждался, что время в мире Серых — субстанция чрезвычайно подвижная. По словам Ароса и Каллистры выходило, что он отсутствовал на службе уже два дня, если не больше.

— Да, я готов.

— Тогда я провожу тебя в твои покои. Помещения клуба больше не было.

Арос Агвилана не двигался с места до тех пор, пока двое — Каллистра и Тодтманн — не исчезли из виду, затем поднялся к трону. Этот смертный, решил он, проспит долго — отчасти тому должно было способствовать и его, Ароса, внушение. Тем временем ему предстояло заняться другими делами.

Пока новоиспеченный король проявлял себя хорошо, если не считать неприятностей с этим крылатым отродьем дьявола. Арос не знал, откуда ворон появился на сей раз. Ему казалось, что после инцидента с Томасом О’Райаном о вороне можно было забыть.

— В семье не без урода, — пробормотал он, не замечая, что изъясняется в стиле Серых. Главным для него было проследить, чтобы Джеремия Тодтманн не сошел с предназначенной для него стези; все остальное отступало на второй план.

— Мне он нравится. Он останется с нами?

Рядом с ним возникла обезьяноподобная фигура. Арос смерил своего сотоварища пытливым взглядом. С тех пор, как они последний раз обсуждали кандидатуру короля, материальности в нем не прибавилось, однако и не убавилось тоже. Одного присутствия среди них живого смертного оказалось достаточно, чтобы придать стабильность хотя бы некоторым из Серых.

— Разумеется, останется. У него нет другого выбора.

Угрюмое, приземистое существо на протяжении нескольких вздохов — мера времени, понимаемая в их призрачном мире весьма условно, поскольку как раз этой самой способностью дышать обитатели Сумрака были обделены, — обдумывало слова Ароса. Глаза его вспыхивали и гасли, точно огни семафора. Наконец каким-то извиняющимся тоном промолвило:

— Я думал, что право выбора остается всегда. Раньше так было всегда. Всегда…

Не в первый уже раз Арос приходил в ярость оттого, что не было в этом мире решительно никого, равного ему по силе творческого гения. Он взмахнул рукой и ладонь его рассекла высокую спинку. Воображаемый трон исчез, оставив после себя легкое туманное облачко.

Он впился взглядом в обезьяноподобное создание, взиравшее на него широко распахнутыми глазами, и изрек:

— Для Джеремии Тодтманна, мой дорогой друг, нет выбора… Никакого.

Его собеседник благоразумно предпочел промолчать.

VII

«Место, достойное короля короля», — так сказала Каллистра, едва они очутились в этом месте. В тот момент Джеремия был слишком измучен, чтобы по достоинству оценить его. Теперь, проснувшись, он с благоговением озирался вокруг. Он видел фотографии интерьеров замка безумного Людовика Баварского, что в Германии, и величественной королевской резиденции в Британии, однако в роскоши они явно уступали окружавшей его обстановке. Нигде еще он не видел такой огромной люстры, разве что в одном из фильмов сериала «Призрак Оперы», который по ночам крутили по телевизору. Как стены, так и потолок украшала великолепная — золото на красном поле — роспись; простенки занимали огромные зеркала. Из мебели было несколько старинных комодов, стол, книжные шкафы и ночная тумбочка — все красного дерева, ручной работы.

Кровать, на которой возлежал Джеремия, вместила бы семью из десяти человек и еще осталось бы место для кошки и собаки. Ничего более мягкого невозможно было себе вообразить, и Джеремия с радостью провел бы весь свой королевский срок, валяясь в этой постели. Как и прочие предметы мебели, кровать — вместе с огромным балдахином на резных столбиках — являла собой подлинное произведение искусства.

Джеремии доводилось видеть заложенные особняки на Северном берегу, которые стоили несколько сот тысяч долларов, но каждый из них разместился бы в одной этой спальне.

Он зачарованно разглядывал полог балдахина, украшенный художественной вышивкой. Там были сюжеты, заимствованные из античной мифологии: кентавры и фавны резвились с пышногрудыми нимфами. Средневековые рыцарские турниры и любовные сцены — готовые иллюстрации шекспировских пьес. Эти картины странно тревожили душу. Наконец Джеремия понял, в чем дело… Ему вдруг померещилось, что лица некоторых персонажей определенно знакомы ему. Однако, сколько он ни пытался получше разглядеть их, они всякий раз — будто нарочно — ускользали из-под его взгляда. Хотя эти подозрения никак не могли найти подтверждения, Тодтманн был почти уверен, что по меньшей мере двое явно похожи на него; в других он готов был узнать то Каллистру, то Ароса, то кого-то из своих знакомых по прежней жизни, то Серых, которых видел в клубе.

Не испытывая ни малейшего желания встречаться с Аросом, Джеремия продолжал разглядывать жанровые сценки, и чем дольше он смотрел, тем более живыми они казались ему. Фавны гонялись за нимфами, оглашая поля радостным смехом. Античный герой — должно быть, Геракл, с лицом известного голливудского актера, — самоотверженно боролся с разъяренным львом. Справа от них двое влюбленных — женщина на балконе, мужчина на улице — клялись друг другу в верности. Лицо женщины все время менялось, и все же Джеремии казалось, что перед ним Каллистра.

Закрыв глаза, он попытался представить на месте мужчины себя. Фантазия, впрочем, позволительная лишь во сне, опьяняла: с его уст слетают исполненные поэзией слова любви, она упивается его пылкой речью. Затем она касается его губ своими, ласкает их…

Поцелуй был долгим и страстным… и очень настоящим. Так же, как и внезапная, навалившаяся на него тяжесть.

Ожидая увидеть Каллистру — возможно, привлеченную силой его воображения, — Джеремия открыл глаза и увидел склоненное над ним совсем другое лицо. Известное всему миру обольстительное Лицо, обрамленное обесцвеченными локонами.

— Привет, любовь моя, — прошептала Мэрилин своим будоражащим плоть, чуть хрипловатым голосом, который Джеремия столько раз слышал в кино. Она была абсолютно голой, как, впрочем, и он сам, — последнее обстоятельство Джеремию немало изумило и обескуражило.

— Про… простите! — промямлил он, пытаясь выскользнуть из-под нее. Для этого ему потребовалось собрать волю в кулак, поскольку, хоть он и имел дело не с оригиналом, а с его призрачной копией, тело ее было соблазнительно мягким и гладким, как шелк.

— Куда же ты, любовь моя? — Она цепко держала его, и ей почти удалось снова затащить его в постель. Джеремия понял, что вторая попытка улизнуть из ее объятий может и не состояться. Как бы сильно ни влекло его к Каллистре, она ему не принадлежала, и — как знать? — возможно, ему вообще было не суждено обрести ее. В глубине души его терзали сомнения: не лучше ли взять то, что само плывет в руки, чем тешить себя надеждой, которая может оказаться несбыточной?

— Прошу прощения, но вы, кажется, ошиблись!

Куда же подевалась его одежда? Он не помнил, как раздевался — к тому же не мог же он снять трусы.

— Милый, меня хотят все мужчины! Томас хотел… и ты тоже хочешь, не притворяйся! — Она перевернулась на бок, чтобы он мог получше разглядеть, что ему предлагают. Предложение было монументальным.

«Томас хотел…»

Арос, кажется, говорил, что она была одной из фавориток его предшественника. Уже не в первый раз Джеремия пожалел, что так мало знал о Томасе О’Райане.