Дондог утер залитые потом щеки. К чему продолжать, подумал он. Сну бабушки, на котором строились его последние надежды, никогда не совместиться с реальностью. Джесси Лоо сгорела дотла в берлогах Черного коридора, и там, на пепелище, конец всей истории. Джесси Лоо уже не впадет в транс, чтобы восполнить его угасающую память, не поможет выследить виновников бедствия — или, скорее, виновников его, Дондога, бед; ему так и не удастся выследить с ее помощью и наказать их после стольких бесполезно — ибо без мести — потраченных лет.

С полминуты он с отвращением слушал шелест лопастей освежающего конуру вентилятора, клацанье насосов в подвале и обрывки отдаленного телевизионного диалога, доносившиеся из примыкавшего к улице Ло Ян здания. Не успел он вытереть лицо, как на веках и щеках снова начали скапливаться капли.

— А еще бабушка говорила, что Джесси Лоо обещала: она никогда, что бы ни случилось, не умрет, — сказал Дондог.

Старуха рыгнула. Помимо рыбного соуса, в ее пище не было недостатка и в чесноке.

— Ну да, в день пожара… — начала она было и вновь рыгнула.

К Дондогу вернулась надежда.

— Она жива? — спросил он.

— Жива ли — не знаю. Во всяком случае, умереть она не умерла, это точно.

Пот без передышки прошибал Дондога, все его тело. Его ослеплял. Он попытался вытереть лицо полусогнутой в локте рукой.

— А вы? — спросил он.

— Что я? — пробурчала старуха.

— Нет, ничего, — сказал Дондог.

Приближался какой-то мужчина в шортах. На плече он нес коромысло, и из-за этого ему приходилось сгибаться в три погибели, поскольку по концам к деревянному приспособлению были прицеплены доверху наполненные плещущей водой бидоны. Дондог посторонился, пропуская водоноса. Он прижался в тени к почтовому ящику рядом с решеткой. Заточенный у него под каблуком таракан воспользовался случаем, чтобы освободиться. Он продолжал взбрыкивать ногами под неусыпным присмотром близнецов-братьев, караулящих момент, когда он окончательно превратится в пищу.

Под самыми ногами водоноса по пятну пробивающегося из старухиной конуры света просеменила и скрылась с глаз долой крыса.

— Это Тонни Мун, — сказала старуха, когда мужчина удалился по коридору, которого Дондог не заметил, ибо тот отходил под прямым углом у самой лестницы.

— Мун, — повторил Дондог. — Жалко. Я ищу другого Тонни.

— Я не покупаю у него воду, — сказала старуха. — Он просит за нее слишком дорого. По доллару за ведро — за эту воняющую нефтью гадость!

— У вас нет проточной воды?

Старуха пожала плечами.

— Раньше сюда доходила резиновая труба, — сказала она с досадой. — Но ее перерезала мафия. У меня были долги. Либо отдавай им деньги, либо сиди без воды.

— Да, — сказал Дондог. — Подчас у тебя нет выбора.

— Значит, если я правильно поняла, кроме Джесси Лоо вы ищите какого-то Тонни?

Старуха провела рукой по волосам. Под ее пальцами сиреневое серебро обрело черные отблески.

Внезапно Дондог решился поговорить с ней так, как мог бы говорить с Джесси Лоо.

— Я вышел из лагеря, — сказал Дондог. — Могу сказать вам это, потому что вы… Я же могу сказать вам это?

— Да, — подтвердила старуха.

— У меня не так уж много времени, от силы несколько дней, но прежде чем умереть окончательно, хотелось бы свести счеты с двумя-тремя типами. Прикончить двоих или троих и уже потом угаснуть.

— Программа-минимум ничуть не хуже других, — подтвердила старуха.

— До лагерей я входил в организацию, которая хотела покончить с сильными мира сего, — изливался Дондог, — ну и нас почти всех расстреляли. Потом жил в особой зоне. Да и, собственно, зря мы пытались их уничтожить: виновники бедствия воспроизводятся со скоростью, совладать с которой нам не под силу. Я пришел сюда с мыслью, что смогу по крайней мере порешить двоих-троих, чьи имена еще не истерлись у меня из памяти.

— Близких? — спросила старуха.

— В общем-то, нет, — сказал Дондог. — На самом деле не помню. Я с детства страдаю провалами памяти. В детстве это помогло мне выжить, но теперь стало заметной помехой.

— Близких убивать всегда не просто, — нравоучительно изрекла старуха.

Дондог пустился на пару минуту в политические теории касательно недоступности всех остальных, неблизких — мафиози, что заправляют бедствием среди бела дня или под покровом тени, — и о необходимости их наказать, необходимости, впрочем, неосуществимой. Тем самым он вплотную подошел к идее, что не мешало бы пересмотреть свою месть в плане ее смягчения. Но очень скоро умолк. Его речь не имела никакого смысла здесь, среди зловония и удушья, перед тараканами и старой нищенкой, над пустой банкой из-под пива или колы. Его речь не имела никакого смысла, никакой идеологической базы, ее не вдохновляли никакие моральные ценности, она служила лишь довольно неуклюжему оправданию личной жажды мести, вынашиваемой пятьдесят лет потребности в мести, которая основывалась на сто раз пережеванных на протяжении целой жизни в лагерях невероятных воспоминаниях.

— Те, кого я ищу, может, тоже кончили в Сити?.. Как Джесси Лоо? — с надеждой сказал он после молчания.

Старуха обратила к нему изборожденное морщинами лицо и спросила их имена. Она вся обратилась в слух.

— Тонни Бронкс, — сказал Дондог. — Элиана Хочкисс. Гюльмюз Корсаков.

— Гюльмюз Корсаков… — с трудом, словно стараясь запомнить, повторила старуха, как будто это было важно для нее, что, конечно же, было не так.

— Этот скорее для того, чтобы отомстить за бабушку, — пояснил Дондог.

— А-а… — с подозрением произнесла старуха.

— А что касается Элианы Хочкисс, тут я не уверен, — сказал Дондог.

— Все трое жили до поры в Сити, — вспомнила старуха. — Тонни Бронкс на Обводной дороге. Про остальных не помню. Они пожили тут какое-то время и начали стареть. А потом умерли.

— Умерли… — пробормотал Дондог, не в силах скрыть разочарования.

Если эта информация была точна, она раз и навсегда расстраивала все планы мести.

— Да, — сказала старуха. — Так оно и бывает.

Что-то затрещало у нее за спиной, в глубине комнаты. Странно захрипел вентилятор, замигала неоновая лампа, а другая, та, что в конце коридора, померкла и вовсе потухла. Из незнамо какого бредового разветвления кабелей разнесся запах горящего пластика.

— И все же мне надо их прикончить, — упорствовал Дондог. — Невозможно, чтобы они за просто так из всего этого выпутались.

— А, отключение, — сказала старуха.

Вокруг все погрузилось во тьму. Без единой отдушины наружу все сильнее сгущалась ночь.

Дондог положил руку на решетку. Ему не хотелось прикасаться к стене, получать в сплетении проводов и канализации удар тока. Его рука нащупала старухин замок и вцепилась в него.

— Что вы делаете? — забеспокоилась старая.

— Ничего, — сказал Дондог. — Пытаюсь удержаться в темноте на ногах.

Он пытался удержаться в темноте на ногах. Во тьме было тем тяжелее дышать, что невольно казалось, будто она пронизана ядовитой гарью. В подвалах не сотрясались более насосы, нигде не орало радио, ни по-монгольски, ни по-американски, ни на лагерном блатняке. Теперь наконец-то можно было расслышать грубую, сырую ночь, хруст жалких теней, пытающихся поживиться чем-то в конце коридора тварей и, совсем рядом, тараканов, каждый из которых лез на другого в надежде его прикончить. Повсюду капала вода.

Какое-то время они молчали по обе стороны железной решетки, вдыхая и исторгая влажный, горячий воздух, зловонный и затхлый до мозга костей. Они настороженно принюхивались к расходящимся от плавящегося винила клубам, пытаясь понять, насколько реальна угроза пожара. Порой разделяемая ими тревога усиливалась, порой отступала.

— Значит, Джесси Лоо была одной из ваших соседок? — спросил Дондог в промежутке, когда перспектива поджариться стала менее очевидной.

— Я с ней никогда не разговаривала, — сказала старуха.