С телами мы спустились в нижний трюм корабля. В трюме было жарко, как в печи. Матрос, который ненавидел хлюпиков, раскачивал судовым фонарем, рассматривая металлическую стену в поисках шифрованного кода. По правую руку от нас находился ряд прямоугольных люков, герметически закрытых. Когда световое кольцо совпало с отметкой М891, матрос, казалось, успокоился.

— Открыть надо вот это, — сказал он.

В течение нескольких минут мы стучали по гайкам, которые блокировали ставни. Баярлаг нам не помогал. Отверстие находилось как раз над ватерлинией, и, как только мы отодвинули пластину, нас обступил слабый сине-зеленый свет. Вода перед нами была вся в мазуте и черного цвета. В ней плавали крошки полистирола. Отверстие было достаточно широким для того, что нам предстояло сделать. Надо было шагнуть в воду с трупами на спине, уцепившись за ржавую лестницу, которая в трех метрах отсюда выводила на берег. Вода была столь неподвижна, что ни один всплеск не прозвучал в полутьме.

Мы были оснащены веревками. Я не буду описывать здесь все действия, скажу только, что веревки пригодились нам, чтобы мы смогли перенести тела, не дав им упасть в док. Шероке Баярлаг был последним, кто ступил вместе с нами и своими друзьями по несчастью на бетон. В течение пятнадцати секунд он стоял перед ними, нервничая и будучи не в состоянии сосредоточиться. Теперь с него стали стекать крупные капли пота. Нам надо было еще доставить наш груз до места, указанного нам капитаном: в пятидесяти метрах отсюда, за перегонным кубом. Положенные туда, мертвецы останутся навсегда сокрытыми от взглядов, которые могут быть обращены на них с корабля.

Шероке Баярлаг не говорил ничего. Мы наблюдали за ним снизу, пытаясь высчитать момент, который он выберет, чтобы внезапно отчалить и прочертить затем зигзаги по пустынной эспланаде между проржавленными контейнерами и подъемными кранами до складского лабиринта, где ему без труда удастся скрыться.

Поскольку он не трогался с места, мы потащили пассажиров за контейнеры. Набережная была знойной и молчаливой. Бывшие пассажиры раскинули руки. Их головы сонно потряхивались на неровностях почвы. Под мышками у них скопилось небольшое количество крупинок цемента и шариков пыли.

За контейнером мы нашли кучу тряпья и два матраца, в которых жили с полдюжины крыс и старая попрошайка, такая поблекшая, что на ней уже не было лица. Она видела, как мы положили трупы в метре от нее, и не стала нас за то укорять, но потом она потребовала от нас все доллары, что были у нас в карманах. Они были у одного Шероке Баярлага, без сомнения, потому, что он собирался ими воспользоваться во время своего бегства и перехода на оседлое положение в новой жизни на новой земле. У него было два полных доллара и еще полдоллара. Сначала попытавшись увильнуть, он бросил их затем в протянутую руку и наклонился. Его бил озноб. Перед старухой он стал вдруг выглядеть, как испуганный соучастник, словно он когда-то раньше ее уже встречал.

— Если ты действительно Малека Баярлаг, погадай мне, — попросил он.

Старуха неловко пыталась поймать монеты. Одна из них покатилась к краю набережной и тут же упала в воду.

— Да, сегодня не мой день, — сказала старуха.

— Скажи мне, каковы мои шансы выкарабкаться, — настаивал Шероке Баярлаг.

Старуха подняла на него свои лишенные выражения глаза. Зубы у Шероке Баярлага застучали. Старуха колебалась, начать ли ей говорить в нашем присутствии. Я пробурчал погребальную песнь над телами, затем мы ушли. Старуха уже шептала предсказания Шероку Баярлагу, который часто дышал и дрожал.

И в то время как мы готовились снова спускаться по лестнице, Шероке Баярлаг отошел в сторону от контейнера и позвал нас. По-видимому, старуха сказала ему, что сегодня также был не его день. Он издал второе бесформенное восклицание. Можно было понять, что мысль о том, что сейчас мы оставим его одного за бортом корабля, приводит его в ужас. Он крикнул еще раз, и, поскольку мы не ответили, он засеменил нам вдогонку, чтобы догнать нас.

35. РАШЕЛЬ КАРИССИМИ

В квартале, расположенном в самой западной части, за улицей Прерий, есть подвалы, в которых люди прячутся вместе с собаками и едят их. В квартале, который примыкает к нему на северо-востоке, воровская шайка контролирует дом, где можно научиться убивать людей молотком или отравленной стрелой. Еще дальше на северо-запад пустынные улицы скрещиваются на квадратных километрах, но ни одной бредущей по ним живой души вы не увидите там. В следующем квартале, когда сворачиваешь к юго-востоку, можно встретить восемь английских беженцев и одного перемещенного китайца, а также двух удмуртов. Когда поворачиваешь на юг, то попадаешь в зону, где некогда рабочий кооператив пытался продавать туристам высушенный яд и резные кости, на которых были вырезаны портреты коммунистов и лозунги. От этой деятельности ничего не осталось, кроме складного железного стола, на котором раскладываются сувениры, и туриста, который окончил там свои бесконечные странничества и не шевелится вот уже более двухсот одиннадцати лет со статуэткой Дзержинского из искусственной слоновой кости на шее. Еще южнее простирается озеро, вода которого горяча и зимой и летом и нездорова. Некоторые ее потребляют, все еще сожалея, что она не остывает, даже если оставить на земле в течение многих часов бак, в котором она содержится. Во рту она омерзительно пенится. На восточном крутом берегу озера нужно пересечь заброшенную, лишенную растительности зону, чтобы попасть в квартал, где живет шаман, известный тем, что он изготовляет мазь, которой он возвращает к жизни мертвых белок и воскрешает выдр. Как только он их воскрешает, он съедает их. На южном берегу находится то, что осталось от завода, атомный реактор которого горит вот уже триста шестьдесят два года. Если продолжить путь на юго-восток, то попадешь на участок, который в прошлом занимал большой пассажирский вокзал и множество железнодорожных путей. В подвале, который был обустроен позже, можно действительно увидеть одиннадцать или двенадцать метров шпал, идущих от стены к стене. Он представляет собой сводчатый зал, в котором собираются газы, нарушающие психику. Когда бродяги находят себе там на ночь пристанище, нередко им приходит в голову шальная мысль начинать соитие уже с вечера, даже еще не познакомившись. Затем они друг друга пожирают. Дальше расположены цистерны, где гниет жидкость, которую некоторые старухи используют как шампунь. Как только этот квартал остается позади, возникает улица Убеленных Небес. Если пройти ее по всей длине, то попадаешь в квартал, где живут сыновья Штерн, которые откармливают свою мать, чтобы ее съесть. За улицей Убеленных Небес, если пройти мост, который часто называют Буффало, находится тигровая ферма, попасть в которую можно только в снах. Тигры эти белые, красоты немыслимой. Они находятся под стеклом в земле. Они ходят взад и вперед, задрав головы, в то время как своими хвостами они нервно хлещут себе бока. Они ждут, пока стекло не провалится под тяжестью прогуливающегося. Посещение фермы при этих обстоятельствах привлекает немногих, и редкие посетители, принимая все сказанное во внимание, отваживаются на это. Еще более к северу можно заметить рощицу. Две ивы, софора, три осины, один вяз. За полукилометровой зоной песка начинается район, где нувориши, всего за два доллара в год, нанимают женщину, которая вместо них подметает им комнаты и стирает рубашки. Эта женщина, Рашель Кариссими, уже убила нескольких капиталистов, но она их не съела. Неподалеку начинается изрытый рытвинами бульвар, вдоль который идет ряд домов, в которых никто не живет. Тем не менее в третьем из этих домов, с непарной стороны улицы, проживает человек, что помнит все речи Варвалии Лоденко и может рассказать их, если его попросят. На самой северной точке проспекта попадаешь в новые зоны, абсолютно опустевшие. Когда я говорю попадаешь, то я имею в виду скорее Untermensch’a, например Улана Раффа, то есть меня. На тысячах гектаров царит чернота, окрашенная в синеватый цвет, окалина и ветер, и сразу же после этого, на юго-западе, начинается пространство серой тундры. Если идти по направлению восток-юг-восток в течение приблизительно трех тысяч семисот километров, то можно попасть в место, которое называется «Крапчатое зерно», где когда-то ветеринары держали взаперти старых женщин, которые не умирали, не изменялись и которых невозможно было съесть. Дом для престарелых находился вдали от всего, даже от лагерей. Рассказывают, что эти бессмертные совершили страшную ошибку, которую они никогда не переставали желать исправить впоследствии. Говорят, что они извлекли из небытия тряпичного человека, который восстановил обращение долларов и мафию на земле. Но если, вместо того чтобы выбрать этот длинный путь, решишь вернуться к Буффало, то надо вначале войти во двор, где заунывно, день и ночь скрипит ветряное колесо, ни к чему не прикрепленное. Там живет Улан Рафф.