Нет, не к счастью, а к моему сожалению, у меня слишком много конкурентов.

— Не горюйте, господин инспектор, рано или поздно вы найдете его, — успокаивает меня Маркантони, — а пока наслаждайтесь жизнью. Посмотрите, сколько вокруг прекрасных женщин, они так же хороши, как и деньги.

Я поворачиваю голову к залу, но даже женщины не могут отвлечь меня сегодня от мыслей о Бюиссоне. Я расплачиваюсь, пожимаю сильную руку Франсуа и выхожу на улицу. Где-то сейчас отмечает свой побег и первый вечер на воле маленький человек с черными глазами. Но я знаю, что полицейские из уголовной и летучей бригад прочесали сегодня в поисках его весь Париж.

Тридцать минут спустя я вхожу в свою скромную квартирку на Монмартре. Не успел я войти, как слышу голос Марлизы:

— Это ты?

— Да, я.

Марлиза выходит из кухни, целует меня в щеку и сообщает:

— Посмотри, что натворила плита.

Я вздыхаю. Эта плита постоянно действует мне на нервы: то не работает печь, то горелка, то она дает течь, но новая плита стоит семь тысяч франков, а я получаю в месяц только тринадцать тысяч. Пока нам это не по средствам.

— Как же мне готовить ужин? — спрашивает Марлиза агрессивным тоном.

В течение часа я чувствую себя хирургом, пытающимся спасти безнадежного пациента, впавшего в коматозное состояние. Несмотря на все мои старания, плита не подает признаков жизни. В конце концов, измученные и побежденные, мы съедаем консервированного тунца, салат, сыр, после чего я принимаюсь за мытье посуды. Эта работа почему-то нравится мне. Марлиза тем временем наводит порядок в квартире. Утром у нее нет на это времени, так как в восемь часов она уже убегает на работу. Пока я мою посуду, я думаю о том, что, если мне удастся арестовать Бюиссона, меня назначат старшим инспектором, а это решит многие наши проблемы, и я смогу наконец купить Марлизе новую кухонную печь. До сих пор, когда я арестовывал мошенников, выгоду из этого извлекал только Толстый. Когда я арестовал бандитов, ограбивших друга датского консула, когда я обезвредил гангстерскую банду Чокнутого Пьерро, когда я обнаружил похитителей драгоценностей мадам Муано, кто продвинулся по службе и получил премии? Патрон.

Заканчивая мытье посуды, я твердо решаю, что на этот раз Толстый меня не проведет. Общественный враг номер один — Эмиль Бюиссон будет моей добычей и моей гарантией перемены к лучшему.

Марлиза входит в кухню и, зевая, начинает вытирать посуду. В промежутке между зевками она говорит мне:

— Ты знаешь, Роже, я больше не хочу прикасаться к этой плите. Я все время боюсь, что она взорвется. Ты представляешь, что будет, если я останусь обезображенной?

Меня начинает все это страшно раздражать, но все-таки я пытаюсь успокоить ее.

— Не расстраивайся, — говорю я, — я постараюсь починить ее.

— Да, конечно, — скептически соглашается Марлиза.

Я нежно обнимаю ее за плечи и увлекаю в нашу спальню. Лежа в темноте на кровати, я рассказываю ей о Бюиссоне и о тех надеждах, которые возлагаю на его арест. Я с увлечением описываю ей плиту, которую мы купим, самую современную, сверкающую хромом… Я обещаю ей путешествие в Туке, на берег моря с белым песчаным пляжем, где мы досыта наедимся омаров и устриц, запивая их белым вином. Чем больше я говорю, тем больше увлекаюсь. Ничего не поделаешь, я — романтический полицейский.

— Что ты об этом думаешь? — спрашиваю я Марлизу.

Она ничего не отвечает. Моя муза спит.

На следующее утро в мясной лавке на улице Лепик, прислонившись к прилавку и читая газету, я узнаю о подробностях побега Бюиссона и Жирье.

7

Бюиссон быстро понял, что единственная возможность для побега может представиться ему, только пока он находится в парижской тюрьме Санте. Он должен попытать счастья по дороге во Дворец правосудия, куда его возят на допросы. Здесь, в Париже, у него есть семья и друзья, которые помогут ему укрыться. Чтобы избежать перевода в центральную тюрьму, где он должен был отбывать наказание, он решил, в случае если его виновность в убийстве на улице Виктуар не будет доказана, взять на себя другие преступления, которые он не совершал, и тем самым затянуть следствие.

Эмилю достаточно было нескольких часов сна, чтобы восстановить силы. Ночью он ходил по камере из угла в угол, обдумывая свой дерзкий план.

Стук его каблуков о цементный пол мешал уснуть заключенным в соседних камерах. Неожиданно в ночной тишине раздался яростный крик: «Да он просто спятил, надо отправить его в психушку!» Эмиль криво усмехнулся и подумал, что он действительно идиот, если такая простая мысль не пришла ему в голову раньше. Решение было найдено. Он будет симулировать сумасшествие, чтобы его перевели в психиатрическую лечебницу, а оттуда он легко сможет бежать.

Бюиссон с каждым днем становился все более странным. Он умывался баландой, дико смеялся во время прогулки, разговаривал сам с собою и с жадностью лизал стены и пол в камере. На смену этому веселому периоду пришел период мрачный, когда у него начались галлюцинации: ему виделись страшные чудища, от которых он защищался либо прятался. Он поочередно кричал, плакал, стонал, бился в конвульсиях, отбивался от злодеев, пытавшихся его душить, укусить или убить.

Он звал на помощь охранников и, когда они входили к нему в камеру, бросался в их объятия и начинал лизать им лицо.

Однажды утром за ним пришли двое надзирателей и повели его в санчасть. Он отбивался, попытался укусить врача, поцеловал одного из надзирателей, затем встал на четвереньки и принялся лаять. Молодой врач кивнул надзирателям, и они надели на Эмиля смирительную рубашку и повезли его в Вильжюиф. В клинике его уложили на кровать в стеклянной клетке и заперли дверь, на которой старший инспектор повесил табличку: «Буйно помешанный».

Бюиссон исподтишка изучал новое место пребывания и его рутинную жизнь. Дважды в день, утром и вечером, больных выводили на часовую прогулку во двор тюрьмы. Во время прогулок почти ежедневно между больными неожиданно, без видимых причин, вспыхивали ссоры, и драки. Двое санитаров, сопровождающих больных, с трудом усмиряли их.

Эмиль был маленького роста и тщедушным, поэтому старался держаться в стороне от остальных, но сумасшедшие были злыми, хитрыми и порочными, а главным образом непредсказуемыми. Эмилю пришлось в этом убедиться, когда его впервые повели в общие душевые кабины. Тридцать обнаженных жестикулирующих мужчин стояли в большом зале под струями то горячей, то холодной воды, в зависимости от желания санитара. Эмиль спокойно намыливал тело, когда почувствовал сбоку теплую струю, направленную на него. Один сумасшедший, осклабившись, мочился ему на ногу. Эмиль не стал выяснять с ним отношений, а просто отошел в сторону.

После душа группа душевнобольных поднималась по лестнице, ведущей в стеклянные камеры. Неожиданно Эмиль почувствовал острую боль в бедре и вскрикнул. Сумасшедший, который мочился на него в душе, яростно вцепился в него зубами. Эмиль резким движением освободил ногу, но чокнутый не унимался. Тогда Эмиль со всего размаха пнул его ногой прямо в лицо, которое тут же окрасилось кровью. Больной повалился назад, увлекая за собой тех, кто шел следом за ним. Началась суматоха, гвалт, вопли. В следующее мгновение безудержный гнев больных готов был уже обрушиться на Бюиссона, которому ничего не оставалось, как спасаться бегством. Расталкивая локтями толпу, работая кулаками и ногами, Бюиссон спустился по лестнице со скоростью метеорита и оказался в больничном дворе.

Он остановился, чтобы перевести дух, но приближавшийся топот дал ему понять, что он еще не ушел от опасности. Оглядевшись по сторонам и не найдя никакого укрытия, он стал карабкаться на дерево.

Выбежавшие во двор сумасшедшие решили последовать его примеру. Бюиссон пинками отбивался от них. Сумасшедшие не сдавались. Они принялись раскачивать дерево, пытаясь вырвать его с корнем из земли. Надзиратели, скрестив руки, стояли, опершись о стену, в ожидании конца свалки.