Я взглянула на Софину. Она казалась такой спокойной и равнодушной, словно речь шла о жаренье пизангов.

— Софина, я видела, что случилось прошлой

ночью, — произнесла я. — Один молодой человек прорвался в дом алима.

Женщина-пигмейка смотрела на меня, не мигая.

— О, конечно, Мадами, — согласилась она. — Но он тут же вышел через маленькую дверь на противоположной стороне дома.

Я налила ей еще чашку чаю, и мы заговорили о повседневных делах. Через некоторое время, сказав, что она должна приготовить детям ужин, Софина ушла, поблагодарив меня за гостеприимство. Я смотрела, как она пересекала поляну и как подпрыгивала ее эмалированная чашка, прикрепленная на поясном шнурке.

В эту ночь возле двери дома девушек вновь произошла схватка. Она не казалась такой энергичной, как предыдущая. Я подумала о том, что мне говорила Софина. Мне очень хотелось узнать, лицемерила женщина, разговаривая со мной, или нет. Однако в следующий раз побоище началось сразу же после ужина и продолжалось до глубокой ночи.

Я немного устала от всего этого и легла на кровать, чтобы почитать при свете штормового фонаря. Вероятно, было часа три ночи, когда я услышала доносившийся из глубины джунглей низкий звук, напоминающий мычание. Все звуки вокруг костров стихли. Снова раздалось мычание, похожее на доносившийся издалека звук горна, однако не такой мелодичный, как у настоящего инструмента. Отбросив книгу, я подбежала к двери как раз в тот момент, когда последние женщины спешили укрыться в своих хижинах. Мужчины сидели вокруг костров, пристально глядя прямо перед собой на пламя; никто из них не решался поднять головы и посмотреть в ту сторону, откуда доносился звук. Фейзи, который убил слона-самца копьем, сидел не шелохнувшись. Моке, лучший из охотников, точно прилип к земле возле костра. Херафу, слишком старый, чтобы думать о жизни, но достаточно молодой, чтобы не хотеть смерти, глядел только на пляшущие языки пламени. Я вспомнила ночь после похорон Базалинды, когда я стремглав, как последний трус, влетела в хижину Абазинги.

— Тот, кто смотрит на Эсамбу, — сказал он тогда, — должен умереть.

За речкой Лейло, которая была не шире проселочной дороги, вновь раздалось мычание. Оно доносилось с разных сторон. Я была белой женщиной, обладающей знаниями, которые дало образование. Мне следовало вооружиться и выйти в темноту, чтобы найти ответы на все вопросы, которые мучали меня. Но ничего подобного я не сделала. Я повернулась и вошла в хижину. Мне не хотелось увидеть лицо Эсамбы. На заре прибежал один местный житель с известием, что в лагере Валеси, расположенном недалеко, за речкой Лейло, умер один из родственников Андокалы. Я обратилась к Фейзи, который находился возле костра, где готовился завтрак.

— Что, прошлой ночью ходил Эсамба? — спросила я.

— Да, Мадами, — ответил маленький человек. — Все мы слышали его и боялись.

Не знаю, почему я это сделала, но я положила свою руку ему на плечо, посмотрела в его угольно-черные глаза и сказала:

— Я тоже боюсь. Я не желаю смотреть на лицо Эсамбы.

Фейзи только кивнул в ответ. Весь день я размышляла об этом странном, безвестном несчастье, называемом Эсамбой. Чем больше я ломала голову, тем меньше могла оправдать страх пигмеев и свои опасения.

На другой день, взяв мольберт, я пошла рисовать Анифу. Она сидела перед своей хижиной и скребла себя маленьким ножом. На ней был небольшой передник из тапы с узором в горошек, нанесенным краской коричневого цвета. На шее у нее висели бусы из шариков кораллового цвета, а на запястьях было по два браслета из ярко-голубых шариков. Более не было ничего, что могло бы скрыть ее совершенную женственность. Она была идеальной моделью для художника: женщина с восхитительными линиями тела, Анифа напоминала только что распустившуюся прекрасную розу. Вся она так и просилась на холст.

Посидев немного молча, Анифа не очень громко запела своим звонким контральто. Она пела ту самую песню, которую исполняла у входа в обрядовую хижину, когда отважный юноша прорвался сквозь кордон женщин внутрь. Во время работы у меня возникло желание спросить ее о второй маленькой двери обрядовой хижины. Но я подавила свое любопытство. В конце концов я была в глубине лесов Итури. Кто я такая, чтобы раскрывать секреты алима? Почему я должна пытаться опровергнуть версию Софины? Какие у меня имелись основания для этого? Лишь несколько слез, скатившихся по щеке старого пигмея да слабый крик девушки, утонувший в грохоте грома.

Глава пятнадцатая

С берега реки Лейло мы перебрались на берег Макубы. Неподалеку отсюда находилось скопление большого количества соли на поверхности земли, часто посещаемое антилопами, окапи, буйволами и хищными животными, которые охотились на травоядных.

Бабуины и шимпанзе встречались здесь так часто, как кошки возле бойни. Обезьяны рассматривали нас, укрывшись в полумраке леса или забравшись на верхние ветви деревьев. Фейзи сказал, что неподалеку находятся слоны, но я не видела ни одного.

Мне казалось, что ввиду такого обилия дичи охота будет удачной каждый день. Но все получилось наоборот. Три дня подряд Моке, Саламини, Фейзи, Анголи, Ахеронга и другие охотники, полные надежд, уходили утром на охоту, а вечером возвращались с пустыми или почти пустыми руками. На третий день старики, вооружившись луками и стрелами, отправились к выходам соли. Там они соорудили из веток и листьев укрытия, в которых спряталось большинство их. Остальные, стараясь создать впечатление, что удаляется вся группа, с шумом вернулись в лагерь. Вскоре после их ухода на верхних ветвях появилась шумная ватага обманутых обезьян. Пигмеи стреляли по ним деревянными стрелами, сохраняя ценные стрелы с железными наконечниками для более крупной дичи. Стрелы летели беззвучно, и глупые обезьяны с любопытством наблюдали, как одна за другой падают вниз их подруги. Так было убито шесть обезьян. Спустя некоторое время они все же решили укрыться в более безопасное место.

Впервые за три дня в лагере появилось мясо. Женщины не стали ожидать возвращения охотников, ушедших с сетями; они приготовили мясо, и все с удовольствием стали есть его.

Я также отведала обезьяньего мяса, но не смогла доесть свою порцию. Оно имело тошнотворный сладкий вкус, отличный от всего, что я когда-либо ела.

Томаса и Анифа посмеивались надо мной, с аппетитом уплетая свои куски. Пока остальные лакомились обезьяньим мясом, я уничтожала жареные пизанги с салатом и земляные орехи, которые были обернуты листьями и запечены на углях.

Ночью вернулись охотники с одной дикой свиньей и цесаркой. Я заметила, что остававшиеся дома пигмеи не претендовали на мясо, добытое охотниками, считая, очевидно, что последние вполне заслужили право расправиться с ним сами.

Ходившие на охоту с сетями негодовали.

— Кто-то заколдовал наши сети, — сказал Моке после ужина.

Анголи и Саламини согласились с ним. Фейзи отрицательно покачал головой.

— Возможно, неудача преследует нас на охоте потому, что мы использовали в качестве загонщиков девушек, проходящих обряд алима, — сказал он. — Нам следовало послать женщин постарше.

Они начали бесполезный спор, обсуждая различные предположения. Перед тем как я отправилась спать, мужчины вынесли решение — добиться удачи, изменив запах охотничьих сетей.

На следующий день, ранним утром, пока женщины были заняты приготовлением маниоки, мужчины расстелили сети в центре поляны. Затем они послали нескольких мальчиков-подростков в лес за листьями. Принесенные листья они растерли и перемешали с водой. Моке поймал курицу, выдернул несколько перьев у нее из хвоста и сжег их. Затем полученный пепел был подсыпан в смесь из растертых листьев и воды. Приготовленная паста была еще раз разбавлена водой, и полученным раствором обрызгали сети точно таким же образом, как увлажняют белье перед глаженьем.

Как раз в тот момент, когда я решила, что процедура закончена, Моке сказал мне, что они собираются использовать более сильное средство, чтобы снять колдовство с сетей.