– У вас у всех будет работа, – провозглашает он, – мы построим для вас 1000 предприятий по всей стране. А разве вас не тошнит от красного цвета? Вам не надоели социалисты-коммунисты?
А вот это – грубая работа. Во всяком случае, для Я. Дальнейшее Баронесса со смехом описывала Б.
– Никогда не видела его таким. Он побледнел, встал и стал кричать: “1000? Не 999? Не 1001? Именно 1000? Вы видите во мне быка на арене? Достаточно махнуть передо мной красной тряпкой, и я побегу с выпученными глазами туда, куда вы меня направите?”
Я. тоже смеялся, слушая этот рассказ, но выбор был сделан. Как часто бывает, решение принимается на основе не только рациональных доводов, но и личных эмоций.
– Они хотят видеть нас стадом, управляемым эмоциями, – не вполне логично жалуется Я.
Еще долгие годы он будет испытывать непреодолимое отвращение к Лагерю Горячих Патриотов. Заодно он злится на раздражающие трансформации, происходящие иногда с новыми репатриантами. Он выделяет особо группу, которую условно называет “походниками”. С бородами и гитарами сидели они у лесных костров в Советской Империи, пели славные песни и были бы очень милы, если бы не были так безнадежно банальны. Борода здесь стала больше, гитара ушла в тень. Ее заменил караван на “территориях”. Вместо песен появились крутые шутки, которые по недосмотру редакторов даже попадают в газеты. Вот два свежих героических еврея проезжают мимо богатой арабской деревни.
– А хороши у них дома, особенно вот этот, – говорит недавно прибывший житель каравана, – этот я беру себе, – круто шутит он.
– Э, брат, не заносись, – в тон ему отвечает старожил каравана, – у нас очередь.
Впрочем, большинство репатриантов настроено на этом этапе (если вообще как-то настроено) на противоположный лад. Никогда больше партии Борцов За Права не получить такого количества голосов. Я. тоже симпатизирует им, но предпочитает испытанную партию Экс-Социалистов – основателей государства.
Они даже помогают Экс-Социалистам в предвыборной кампании, заходя к таким же, как они, новым репатриантам. За одной из дверей их встречают с отсутствующим видом, на стенах таблички с английскими словами.
– Мы скоро уезжаем, – объясняют им. Минутная горечь, но, вздохнув, Я. и Баронесса идут по следующему адресу. Видимо, не только они сделали выбор в пользу Дела Мира. В 1992 году в Еврейском Государстве происходит переворот, к власти приходит Лагерь Вечного Мира с новой надеждой договориться с Соседями, провозглашенная цель которых – сбросить евреев в море.
В своем тесном съемном жилище с отвратительно серым каменным полом, напоминающим дешевую мостовую, они впервые в жизни чувствуют себя не в оппозиции. Впервые они “во власти”. Тогда же и накаркал уходящий в отставку Премьер из Горячих Патриотов по поводу прогнозов на будущее.
– Соседи – те же Соседи, море – то же море, – то ли сказал, то ли буркнул и никакой обеспокоенности не выказал.
Пессимистам вообще жить легче, утверждает Я., их ожидают только приятные сюрпризы. Наверняка это кто-нибудь уже говорил, предполагает он, ведь эта мысль просто лежит на поверхности.
N++; О СРЕДИЗЕМНОМ МОРЕ И НАЦИОНАЛЬНЫХ ИНТЕРЕСАХ
– Я давно ношусь с одной идеей, – говорит Я. – Господь создал человека злопамятным. И мы, конечно, не забыли пакостей англичан, не впускавших выживших в Холокосте в подмандатную Палестину. Правда, мы можем сделать вид, что во всем виноват этот английский министр Бевин (чего еще ожидать от бывшего профсоюзного лидера?) и этот премьер-министр Эттли, но все-таки перед другими англичанами мы в долгу – я имею в виду битву при Эль-Аламейне. Если бы англичане не остановили тогда Роммеля в Африке, погибла бы полумиллионная закваска будущего государства, а без нее ничего бы и не состоялось. И вот что я предлагаю. Я предлагаю на море против Тель-Авива построить громадный плавучий футбольный стадион.
– Что-то вроде “Титаника”? – предполагает А.
– Зря ты о “Титанике”, – ответил Я. и постучал трижды по стеклянному столику.
– И назовем мы этот стадион, естественно, стадион “Эль-Аламейна”, – продолжил Я.
– Ну и зачем строить его в море? – спросил А.
– В этом вся изюминка, – отвечал Я. – Рядом со стадионом построить ристалище, на котором болельщики после матча могут разрядиться в грандиозной драке по правилам с какими-нибудь водяными перчатками и сапогами. Кто сбросил противника в море, тот и победил. Победитель награждается Куфией Арафата, проигравший – надувной лодкой с двумя парами весел и компасом, всегда показывающим направление прочь от Святой Земли.
– А ристалище назвать в честь генерала Монтгомери – ристалище “Монти” (так его звали солдаты). Не все же англичанам спортивные игры придумывать, – гордый собою, закончил Я.
Его последние слова Кнессет встретил овациями.
– Сбор от матча Англии и Германии – в фонд поощрения искусств в Уганде, – предлагает Б.
– Что-то в этом есть.
– В этом есть message.
– В этом есть vision.
– Так мы что же, зажимаем в зубах сигару, наливаем стакан коньяку и начинаем битву за Англию? – спрашивает Я. – Забиваем осиновый кол в крысиную нору под Ла-Маншем, – он обращается к Баронессе, но кивает в сторону Б.
– Почему бы и нет? – оживляется Б. – Но и Остров Пингвинов в итоге будет с нами, он в зоне наших культурно-эстетических интересов.
– Так широко горизонты интересов Еврейского Государства не раздвигал даже сам Господь Бог во времена Авраама и Моисея, дальше Нила и Евфрата он нам ничего не заповедовал, и Россия и Китай не должны нас опасаться, – возражает Я. и добавляет: – Опасный политик этот Б., хуже Черчилля.
И тут разошелся Кнессет.
– Уж если мы профукали для расселения Америку и Уганду, давайте хоть Средиземное море не прошляпим, – говорит А. – Стадион “Эль-Аламейна” и “Ристалище Монти” нужно соединить понтонной дорогой не только с Тель-Авивом, но и с Римом. Представляете, английский футбольный хулиган утром садится в свой Rover, пересекает Ла-Манш, первую банку из-под пива вышвыривает из окна, проезжая по Шампс-Элизе. Подзаправляется ящиком свежего пива в Риме и к вечеру, обгоняя “мерседесы”, достигает нашей “Эль-Аламейны”.
Вокруг понтонной дороги, как вокруг всякой Большой Дороги, вырастают предприятия высоких технологий, новую провинцию можно назвать Иудея-на-Воде, жители Еврейского Государства построят там дачи, и теперь у каждого будет два дома – один на суше и другой на воде, в котором можно будет укрыться от семейной ссоры или очередного обстрела Соседей.
ВРАСТАНИЕ В ПОЧВУ
Неустроенность съемных квартир, неприкаянность претят Я. и Баронессе. Их съемный домик хоть и жалок, но стоит на земле. Они оценивают достоинства клочка природы при доме. Придя с работы, можно бросить сумку в угол, и едва переодевшись, завалиться для вечерней беседы на уличном диванчике среди кустов. Сюда, не стесняясь, заглянут и соседи, такие же репатрианты, и затеется спор о том, куда мы попали, можно ли считать шекель конвертируемой валютой и что будет с нами дальше. Сюда забредают однажды сразу три котенка. Двое резвых и крепких вскоре убегают, а третий, с подламывающимися от слабости лапами, остается на поправку. Он и вправду вскоре поправляется и растет, но в равнодушного взрослого кота не превращается. Баронессу, когда она возвращается пешком одна, кот сопровождает на дорожке к дому фамильярным похлопыванием лапой по ногам.
– Наглец! Он просто не может дотянуться повыше, – утверждает Я.
Кот плетется за ними по улочкам, когда они выходят погулять в один из тех бархатных вечеров, когда все вокруг тонет в ложном умиротворении. Он бредет за ними, отступив на два-три метра, до йеменской синагоги, в которой тихо бубнят по вечерам и которая просто маленький домик, такой же, как тот, четвертую часть которого снимают Я. и Баронесса. И даже не весь домик отведен под синагогу, а только тоже четверть его. Менее решительно кот сопровождает их до синагоги иракской, которая выделилась из ряда обычных домов на улице и даже несет на себе большой семисвечник над парадной дверью. Но дальше он не пойдет за ними, потому что до ашкеназской синагоги еще далеко, и стоит она особняком, на площади. Коты в таких открытых местах чувствуют себя неуютно, а тем более невыросший полукот-полукотенок.