2. Американский самолет

Рассказ продолжает Яшар.

Пока я любовался равниной, тугаями, рекой, что, извиваясь, убегает вдаль, ко мне тихонько подошла куропатка. Я взял ее на руки. Грудка у ней крапчатая, а глаза немного похожи на глаза Гюльнаре. И вообще они чем-то похожи. Я всегда дивился этому: разве могут человек и птица быть так похожи друг на друга? И телка, которую мама недавно вывела из хлева и погнала в стадо чобана Хасана, тоже чем-то напоминает мне Гюльнаре. Ей-богу! Обхватив пальцами шейку куропатки, я поцеловал ее в голову и глаза. Лицо моей Гюльнаре тоже усыпано конопушками, как перышки куропатки. Я зажмурился и стал мечтать о Гюльнаре.

И тут вдруг донесся до меня какой-то гнусавый гуд. Глянул вдаль, а там самолет летит. Сначала тень от него скользнула по ущелью, потом по реке и тугаям. Я и глазом моргнуть не успел, как он уже оказался над Кашлы и Чайырлы. Я уж решил было, что он насовсем умчался. Так нет, дал кругаля и прямо на нас полетел. Самолет был кофейного цвета, а на крыльях виднелись звезды, как на американском флаге. У-у, чудище! Он летел прямо на нас, низко-пренизко. Сильное грохотанье прокатилось надо мной, и опять скользнула черная тень. На сей раз она помчала в сторону Чайоба, Коюнлу, Кавака, Акбелена.

— Яшар! — кричит не своим голосом дед. — Яшар! Спустись немедленно! Как бы они бомбу не сбросили, эти мерзавцы!

Вот те и на! Мой дед, который стал чавушем еще во время первой мировой войны, принимал участие в национально-освободительной войне[13], самый смелый на свете воин, вдруг испугался каких-то американцев! Чего ради станут они скидывать бомбу на нашу деревню? Разве они не друзья с нашим правительством? Пусть только попробуют бросить бомбу. Правительство в тот же миг шуганет их отсюда как миленьких. Мы, турки, все герои. В нашем учебнике по истории так прямо и написано. Просто дед чересчур подозрительный. Вот уж много лет как нудит: «Явились сюда незваные, вынюхивают наши секреты, американы проклятые». Пуще всего он сердится на Исмета-пашу[14]. А с Баяром[15] и Мендересом[16] он просто в принципе несогласный. «Будь у нашего стада справный пастух, я бы первый пошел за ним», — говорил дед. Сколько мне помнится, дед вообще на выборы не ходит. А если и ходит, то бюллетень в ящик не опускает. «Хватило б у нашего правительства пороху дать от ворот поворот американам, я отдал бы свой голос за него, — говорит он. — А так чего ради я должен голосовать „за“?» Пока бабушка была жива, он и ей не разрешал ходить на выборы. Но отец мой не очень-то его слушается, а мама делает так, как велит отец.

«Ну и дурень же ты, Сейит, — говорит дед отцу. — Умный если и даст промашку, так только один раз. А ты промашку за промашкой даешь. Сам посуди: сколько раз уж ты голосовал „за“, а что имеешь? Ты вон даже за этого говоруна Бёлюкбаши[17] голосовал. По мне, правительство должно быть умное и решительное, и чтобы гявуры[18] дрожали перед ним. И перво-наперво надо уметь врага от друга отличать. Меня силком не заставишь уважать правительство, которое с американами водой не разольешь. Тоже мне, свояков сыскали!»

В конце концов слова деда проняли отца. На последних выборах он отдал свой голос за Рабочую партию[19]. Дед ко многим иностранцам без большого доверия относится, но к американцам — в особенности. Такие у него принципы. Однажды учитель Халук в школе тоже высказался вроде дедушки, и его тут же, задолго до конца учебного года, выгнали с работы. Учитель так говорил: «При Ататюрке Турция обрела независимость; а сейчас независимость — только на словах. Америка нас по рукам и ногам связала. Мы даже не можем вести самостоятельную торговлю с другими странами. Не можем им продать ни медь, ни железо, и купить не можем ни боеприпасы, ни оборудование. Американцы нас дурачат и обжуливают, делают так, чтобы мы покупали товары только у них, и сами скупают у нас сырье по дешевке».

Это Карами и Пашаджик подстроили так, чтобы учителя Халука уволили. Был он не нашенский, из Афьона. Потом занятия у нас стали вести временные учителя — офицеры запаса. Вот и получилось, что школу мы окончили с очень слабыми знаниями. Мудрено ли, что я провалился на экзаменах в Хасаногланскую фельдшерскую школу?! Дедушка меня утешает, говорит: «Вот в армию пойдешь, там и научишься какому-нибудь делу». Да моего старшего брата Али еще в армию не призывали. Когда ж мой-то черед придет! Очень хочется научиться делу какому-нибудь. Скорей бы, а то время идет…

Американский самолет сделал круг и опять вернулся. И все повторяется сызнова — пролетает над нами, потом над Кашлы, опять разворот, и летит в сторону Кавака и Акбелена. Летит низко-пренизко. Кажется, вот-вот я разгляжу лица летчиков, с голубыми глазами и тяжелыми подбородками. Неужто опять вернутся? Что они тут высматривают? Я, задрав голову, следил за самолетом. Дедушка подбежал к лестнице и крикнул во все горло:

— Яшар! Сколько раз повторять: слезай немедля! Что-то у меня веко дергается — не к добру это. От этих негодников только и жди какой-нибудь пакости.

Тут я смотрю, сын Карами, Невзат, вскарабкался на крышу своего дома и давай размахивать флажком. Обрадовался, что прилетели американцы, приветствует их. Только припозднился больно — улетели американцы, тю-тю, больше не вернутся.

— Смекнул, внучек, зачем они прилетали? — спрашивает дед.

— Не, не смекнул.

— Высматривают диких кабанов в тугаях. На охоту собрались.

Я и сам так подумал, но уверенности не было. Здесь у нас какой только живности нет — лисы, зайцы, куропатки, фазаны, кабаны. Давно уже к нам охотники приезжают. Раньше на минибусах[20] из Кырыклы приезжали, но то наши, турки, а сейчас американцы повадились.

— Всю нашу дичь изведут, с них станется, — ворчит дед. — Не оставят нам ни единой пичуги, ни зайца, ни кабана. Сейчас в доме у Карами начнут к встрече готовиться, муку просеют, свежего хлеба напекут. А у Пашаджика надраят хрустальные стаканы, вытащат из погреба старые вина. Что за продажный народ! Тьфу!

Дед у меня — гордый. Я сильно уважаю его за это. И моя бабушка, мамина мама, такая же гордая, с таким же ясным умом и чистым сердцем. Я очень по ней скучаю, она живет в деревне Акбелен. А родом бабушка из Коюнлу. Давным-давно, после смерти первого мужа, она снова вышла замуж и перебралась в Акбелен. Мухаррем-чавуш, второй бабушкин муж и мой дед, тоже умер, но она так и не вернулась в родную деревню. Она присматривает за внуками Мухаррема-чавуша от первого брака — он ведь уже вдовым был, когда женился на бабушке. Однажды мы с мамой ездили к ней на праздник. Акбелен — деревня зеленая-презеленая, утопает в ореховых и тутовых рощах. А какие сыры там варят! Перед отъездом они нам столько всякой вкуснятины подарили — плетеную корзину доверху набили и еще кучу всяких кульков, пакетов, свертков всучили. Вот кто не жадный, так это они. И мы не с пустыми руками к ним заявились. Мама напекла гёзлеме[21], мы набрали боярышника, диких груш, и пшеницу везли с собой, и булгур[22].

Там-то, в Акбелене, я и полюбил по-настоящему нашу реку. С тех самых пор и мечтаю добраться пешком до верховьев в Имранлы, а оттуда по течению спуститься вниз.

Видя, что дед так тревожится за меня, я слез с крыши и вошел в дом. Отец сидел, привалясь к стене, тут же был и Али. Мама успела перемыть всю посуду, прибраться в комнате и сейчас укладывала во дворе дрова и лучины. Бургач погнал на реку гусей, а Дуду убежала на улицу.