Эймери Шум решил взглянуть, нет ли на вилле каких-нибудь других свидетельств, раскрывающих или — как танка на шкатулке — намекающих на разгадку тайны. Изыскивая манускрипты, дубликаты, записи, Эймери изучил бумаги в секретерах, перебрал книжный шкаф, где Август хранил беллетристику, публицистику и научные трактаты.
Все разыскания были тщетны. Эймери вышел в парк. На небе уже сверкали звезды. Температура была средняя — не замерзнешь и не перегреешься. Эймери закурил вкусную сигару, взятую в ящике из кабинета Августа, и зашагал, вдыхая чистый вечерний эфир, придающий табаку легчайший запах лаванды.
«Даже не верится, — думал Эймери, — как в таких дивных местах, где все взывает к миру и счастью, свершилась целая серия убийств? Неужели сюда, в эти райские кущи, где все кажется таким нежным и трепетным, являлась Смерть?»
Вдали заухал филин. И тут Эймери выудил из памяти — сам не зная, зачем психический механизм связывает священную птицу Афины Паллады с этими расплывчатыми реминисценциями, — как лет десять или двадцать назад читал рассказ, где некий пьяница нашел смерть в саду. Любил ли пьяница сад? Если да, так значит ухаживал за ним? Где же Эймери читал эту притчу?
В финале книги пьяницу выгнали — ведь никакая славная самаритянка не пришла и не спасла, — а затем застрелили. Труп кинули в глубину ущелья.
Эймери уселся на мшистую скамейку у акации, чья пышная листва трепетала и без перерыва шелестела, нежнейше вздыхая, тишайше пришептывая, как куманская сивилла или эпирский жрец.
Эймери сидел и пытался ухватить запутанную нить, приведшую к притче. Эймери терял нить и злился. Рассказ? Ведь была же в записках Антея Гласа аллюзия на рассказ, дающий ссылки на решение задачи? И тут Эймери захлестнул целый вихрь из мельтешащих реминисценций: «Белый кит»? «Путешествие к вулкану»? «Мир Нуль-А»? Увиденные в зеркале три шестерки — эмблема издательства Кристиана Бургуа? Страшный знак Инклюзии — прямая линия, разрезающая на равные части рваный эллипс, — выбранный для названия книги Рубауда в издательстве «Галлимар»? «Бланш, или Забвение» Элюара? «Тщетный крик»? «Исчезание»?
Вдруг Эймери встрепенулся. Заежился. Теплынь уже спала, и Эймери слегка замерз.
Сделал финальную затяжку и швырнул скуренный фильтр вдаль — маленькая искра, едва высветившая на краткий миг черные владения Никты. Эймери встал. И задумался: куда же идти? Кажется, сбился с пути. Сейчас туфли уминали траву лужайки, а ведь ранее вышаркивали гравий аллеи. Эймери стал чиркать кремнем зажигалки, а та не зажглась: выпал кремень или нет бензина? Взглянул на часы: без двадцати двенадцать. Приставил их к уху и не услышал тиканья. Выругался. Испугался. Занервничал.
Устремился, не разбирая куда. Сначала врезался в стену. Затем упал в яму, где — не сразу уразумел — скапливалась влага для былых мистических купаний Августа. Затем забрел в густые тернистые кустарники, где смешивались резкие запахи малины и туи; сумел выбраться, весь истыканный шипами, в царапинах и ссадинах.
Заблудившийся Эймери уже начал представлять себе, как сгниет в этих растительных дебрях, и вдруг вышел к вилле. Правда, фасад здания казался ему нежилым. Темень скрывала здание, свет был везде выключен.
— Наверняка, — решил Эймери, — где-нибудь замыкание.
Зашел внутрь, свернул в кулуар. Щупая стены, нашел дверь в living, уткнулся в диван, плюхнулся и замер.
Царила страшная тишина.
— Где же Верси-Ярн и Сиу? — разнервничался Эймери. — Куда делся Алаизиус Сайн?
Эймери впал в панику. И вдруг в желудке начались жуткие рези. Тут же вернулась и мигрень.
— Наверняка траванулся чем-нибудь несвежим! — заскулил Эймери. — Съел какую-нибудь гниль на ужин!
Бедняга вздумал искать лекарства и не сумел встать: члены не слушались, пальцы немели. Тут ему пришла жуткая мысль: а вдруг ему в фужер влили яд?
— Значит, теперь — я?! Теперь взялись за меня! Все! Эти твари пришли за мн…, за мн…! — замычал Эймери, завывая и не зная даже, каких тварей следует винить.
Мысли сбились и уплыли в странную дрему: глаза слипались, чувства притуплялись. И все же, предприняв немыслимые усилия, Эймери слез с дивана, встал и двинулся к двери.
— Каким же наивным я был! — плакал Эймери в душе. — Мне же раз двадцать предлагали сделать прививку!
— Неужели наступил фатальный миг? Нет! — чертыхнулся Эймери. — Я найду какие-нибудь лекарства.
И тут в памяти выплыла четкая картинка: на этажерке шкафа в чулане мансарды, где спал Артур Верси-Ярн, Эймери видел склянку с Activi spasmicum
Препарат вмиг устранил бы все страдания.
Вытянув вперед руки, щупая предметы, утирая с лица экссудат, Эймери пересек кулуар, нашел узкую витую лестницу и, цепляясь за перила, начал карабкаться на третий этаж…
Часть VIII
Эймери Шум
Глава 28
чей финал излагает, как к уже ранее встречавшемуся действующему лицу заявляется Смерть
Алаизиус Сайн и Аттави Аттавиани прибыли в Азинкур на темень глядя. Выехав с утра из префектуры участка Сен-Мартен (куда стекались все сведения, касающиеся дела Антея Гласа), Сайн гнал «плимут-барракуду» как Грехэм Хилл, Джузеппе Фарина, Джим Кларк или Джек Брэбхэм. И, тем не менее, кажется, сама судьба решила играючи чинить ему всяческие препятствия, навязывая превратные пертурбации (в значении «передвижения тела», а не в смысле «перемещения души» [см. Вартбург, Литтре, Сенеан] так как даже самый фанатический приверженец Вишну вряд ли сумеет представить себе реинкарнацию, пресуществление или превращение Алаизиуса): как минимум десять раз машина вставала в силу неясных причин, и Аттави Аттавиани был вынужден каждый раз перебирать двигатель и трансмиссию, а также предпринимать длительную и въедливую ревизию всех деталей механизма, начиная с плунжера и заканчивая шасси.
Затем Алаизиус заехал в канаву, чья глубина, к счастью, была невелика.
Затем задавил ежа, затем сбил зайца и, уже выезжая на финишную прямую, зацепил грека (ехал грека через реку, видит грека: в реке — рак, сунул грека в реку руку, рак за руку греку цап, ну а «плимут-барракуда» греку за икру царап); инцидент вызвал гнев местных жителей, а струхнувший Алаизиус едва избежал расправы.
— Уф, — перевел дух Аттавиани, видя, как Алаизиус паркует машину у решетки парка, вздымая гигантский клуб пыли. — Все, приехали. Финиш. Увы, наш приезд нельзя назвать чересчур ранним!
— Ты бы лучше переживал, как бы наш приезд не был напрасным, — задумался вслух Алаизиус. — Видишь, света нигде нет, все в темени, как если бы все исчезли.
— Да будет вам, — сказал Аттавиани. — Наверняка спят.
— Ну-ну! А лучшее время для сна не нашли? Ведь знали же: мы приедем, как же не встретить?
— Так давайте их разбудим, — намекнул прагматичный Аттавиани.
Трижды дернул за шнур, висевший у двери: раздался звук бубенца, мягкий, нежный, чистый. Минуты летели, за дверью — ни звука: встречать приезжих вилла не спешила.
— Видишь? — не сдержался Алаизиус. — Все мертвы.
Затем, кинув хитрый взгляд на Аттавиани, шепнул как бы внутрь себя:
— Нет, наверняка не все; как минимум единственная душа еще пребывает в теле, и, думаю, надышавшись винными парами, сейчас спит как убитая!
— Не будем расстраиваться раньше времени, — сказал Аттавиани, кажется, так и не вникнув в намек Алаизиуса.
Затем агент приступил к решительным мерам. Размахнувшись, ударил в середину скважины и выбил шурупы из накладки замка, а затем, внедрив в щель лезвие, сумел выгнуть запирающую планку и зацепить задвижку. Дверь распахнулась.