Как бы я желал застать тебя во Владимире! Я приеду туда может быть около 22 или 23 мая — будешь ли ты там, или мне искать тебя в Петербурге? Отвечай мне в Мазу Симбирской губернии Сызранского уезда, и поцелуй за меня у княгини ручку 19.
Преданный тебе Денис Давыдов.
18 апреля, Маза 20.
Второе письмо Дениса Давыдова от 18 апреля 1839 года адресовано двум его старшим сыновьям — Василию и Николаю. В это время оба они находились в Петербурге. Старший. Василий Денисович, 1822 года рождения, состоял юнкером Гвардейской пешей артиллерии, а следующий за ним Николай Денисович. 1824 года рождения, был воспитанником Училища правоведения. Приводим полный и достоверный текст последнего письма Давыдова сыновьям:
Милые друзья мои, Вася и Николинка! Я вам пишу в одном письме потому, что и нечего писать и некогда: почта отходит, и я спешу.
Что-то у вас делается,— а у нас все еще зима, несколько дней тому назад как начала на полях кой-где показываться земля, а то все было бело, как в глубокую зиму. Если еще такие дни, как теперь, простоят, то через неделю авось снег сойдет и тогда можно будет и на охоту ездить и из дому выходить.
В половине мая я отсюда выеду — и пробуду несколько дней во Владимире, чтобы устроить все дела для перевоза в Бородино праха князя Багратиона. Я хотел непременно быть в Петербурге, но теперь наверное не знаю: это будет зависеть, как я устрою дела для перевозу праха. Я думаю, успею и то и другое сделать '.
Ты тогда будешь, Вася, в лагере — уведоми меня, как бы мне проехать прямо к тебе в лагерь с последней станции Московского шоссе, из Ижоры?
Простите, милые друзья, - благословляю вас.
Отец ваш Денис Давыдов.
18 апреля (1839 г.).
Командовать почетным конвоем при перенесении праха П. И. Багратиона было поручено командиру Киевского гусарского полка полковнику Кенскому.
3 июля 1839 года Киевский гусарский полк в полном составе собрался в селе Симы. В 6 часов вечера начали поднимать из могилы гроб, пролежавший в ней 27 лет, однако хорошо сохранившийся. Его поставили в приготовленный заранее свинцовый склеп, который, в свою очередь, сам был помещен в «новую, великолепную гробницу».
5 июля 1839 года в 8 часов утра после литургии офицеры полка вместе с отставными заслуженными воинами, соратниками П. И. Багратиона, специально прибывшими на траурные торжества, вынесли гробницу из церкви и бережно поставили ее на богато украшенную колесницу под балдахином. Народ попросил у начальства разрешения тащить колесницу на себе за пределы села, что и было позволено. И только за селом в колесницу впрягли лошадей, и траурная процессия двинулась в путь. За колесницей двигался Киевский гусарский полк в летней парадной форме под звуки оркестра, игравшего погребальный марш, а за ним шли тысячи людей, сопровождая прах полководца до caMQro города Юрьев-польского, находящегося в двадцати километрах от села.
24 июля 1839 года прах Г1. И. Багратиона был погребен в ограде памятника героям Бородина, сооруженного на Курганной высоте. Замысел Дениса Давыдова осуществился. В 27-ю годовщину Бородинской битвы более ста тысяч воинов всех родов войск церемониальным маршем прошли мимо могилы П. И. Багратиона, салютуя героям, павшим в боях за Родину.
Письма Дениса Давыдова 1837—1838 годов к сыновьям Василию и Николаю, учившимся в Петербурге, содержат мысли, выходящие за рамки обычных родительских наставлений, и представляют собою своего рода моральный кодекс, принципиальные основы .воспитания молодого поколения, не утратившие своего значения и для нашего времени. В них раздумья, наблюдения и обобщенный личный жизненный опыт. На их основе определяются моральные ценности и подвергается критике необдуманность поступков, ведущих к бесчестью.
В своих письмах к старшему сыну Василию Денис Давыдов убеждал его в необходимости получения солидного военного образования, без которого нельзя служить с достоинством и по-настоящему, то есть с пользой. Василий Давыдов впоследствии вспоминал: «Отец мой, имея всегда желание сделать из меня ученого офицера и, прельстившись программою преподавания в корпусе путей сообщения, находившегося тогда в апогее славы, приготовлял меня к поступлению в означенный корпус, я на экзаменах срезался. Неудача моя обратила меня на другую дорогу, хотя столь же ученую, но Не столь специальную— в лейбгвардии конную артиллерию» '.
26 сентября 1837 года Давыдов писал в Петербург Василию, который готовился тогда к поступлению в артиллерийское училище: «Мой век уже прошел; мне приходится считать жизнь не годами, а месяцами. Твой век долог... Вспомни, что ты старший в семействе и что после нас ты будешь главой семейства, так и приготовляй себя».
Когда же Василий вопреки воле отца решил стать юнкером гвардейской конной артиллерии, прельстившись красивым военным мундиром, Денис Давыдов не одобрил такого решения сына, но не употребил родительской власти.
26 ноября 1837 г.
Поздравляю тебя, милый мой Вася, с прошедшим днем твоего рождения. Ты уже теперь получил подарок наш: позволение вступить в юнкера гвардейской пешей артиллерии. Этот подарок мы сделали скрепя сердце и потому он должен быть для тебя не вполне приятен. Но что делать? Принимай его как он есть; переделать его не могу и сверх того дело уже сделано.
Теперь пришло время тебе подумать о будущности. Шестнадцать лет есть истинное время для размышления о ней. Употребляй на это ежедневно по получасу, вставая ото сна, и по получасу, отходя ко сну, перед молитвой. Поутру определяй, что тебе делать в течение
Дня, а вечером дай отчет самому себе, что ты сделал, и если что было не так, то заметь, чтобы извлечь все то, в чем совесть упрекнет тебя. Повторяю тебе, вот истинный момент определить себе неколебимые правила чести и от привычки ежедневно соблюдать их сродниться с ними в три или четыре года, а там все пойдет само собою. Почва, на которой ты теперь будешь прокладывать путь, еще нова и чиста; поздно будет, как ее загадят страсти почти всегда.
26 ноября 1837 г. Верхняя Маза
Я был молод, как ты, но пламеннее тебя вдвое, что я говорю вдвое? Во сто раз: во мне играли страсти более чем в других моих товарищах. Сверх того я имел несчастие жить часто и долго с людьми развратными, увлекавшими меня к разврату, к коему вместе с ними увлекали меня и страсти мои, но я прошел чист и неприкосновенен смрадом и грязью, сквозь этот проток смрада и грязи. Как я это сумел? С 16 лет моего возраста, именно с 16 лет (ибо я на 17-м году вступил в службу) я сделал сам себе правила, как вести себя во всю жизнь мою, и, держась за них, как утопающий за канат спасения, никогда не торгуясь с совестью, не усыплял ее пустыми рассуждениями и в мыслях и в душе моей всегда хранил отца моего — добродетельнейшего человека в мире, я хранил его даже и после смерти его и сам себе говаривал, как иногда увлекаем был соблазном: «что батюшка сказал бы, что бы почувствовал, если б я это сделал при жизни его?» И все дурные помышления мои мигом улетали, и ничто уже не могло совратить меня с пути, мною избранного. Конечно, все это мне ни к чему не послужило по службе, но дурное поведение еще менее послужило бы мне в этом деле. В течение почти сорокалетнего, довольно блистательнейшего военного поприща я был сто раз обойден, часто забыт, иногда притесняем и даже гоним — но это не мое уже дело, это было дело Судьбы; мое дело было служить ревностно, не глядеть по сторонам, чтобы не сравнивать судьбу мою с другими и следовать правилу: fais ce que tu dois et advienne ce que pourra '. И от того не более ли я приобрел счастье в итоге моей службы, чем те, которые обошли меня? На мой удел пала прекрасная репутация, на обошедших меня — чины и ленты; одно другого лучше; я с ними не поменяюсь. Вот тебе пример живой, а не письменный, имей его как попутную звезду перед собой и будешь счастлив, если не наградою людей, то наградою своей совести, что в миллион раз сладостнее и восхитительнее — с ней легче живется и дышится, чем в чинах и лентах с порочной душою и с гадкими делами.