— А что, если устроить вас в богадельню?

Старик встал и зашатался.

— Ежели ты это задумала, то я не знаю, что с собой сделаю, — сказал он, весь дрожа от страха. — Ну, мне пора теперь!

И он вскинул свой мешок на плечо.

— Да вы все равно ничего не увидите в таких потемках. Посидите у нас, пока рассветет! — уговаривала его Дитте.

Но он уже не мог сидеть.

— Мне надо еще сходить в дом миссионеров — там в пекарне продают хлеб за полцены, если прийти до шести утра.

— Ой, какая даль! — Дитте вдруг показалось, что самой ей удивительно хорошо живется.

— А не все ли равно, где и куда шагать мне? — ответил старик. — Как-нибудь надо скоротать свой век. Ну, прощай. Бог благословит тебя и твоих детей за твою добрую душу.

Проводив старика, Дитте налила чашку кофе и Петеру. Он не просил, но лежал и поглядывал на кофейник загоревшимися глазами, беззвучно шевелил губами и улыбался. Этакий плут! Как тут устоять?

— А теперь закутайся и усни опять, — сказала Дитте. — Еще пяти часов нет. Старуха Расмуссен разбудит тебя. Не балуйся по дороге в школу и обратно домой и там веди себя хорошенько, чтобы никто не сказал: плохая, видно, у него мать, что так распустила детей. И скажи старухе Расмуссен, что тут оставлена солонина для Карла. Пусть она уж позаботится о нем. А если он придет домой мокрый, пусть она не позволяет ему спать в его каморке. И если кокса не хватит, то…

— Я сам принесу, не беспокойся, — сказал Петер.

— Спасибо, мальчик. Да напомни старухе Расмуссен, что ей надо сегодня сходить к участковому попечителю. — Она постояла еще немного, соображая. — Ну, кажется, больше ничего. — Поцеловала мальчугана, погасила лампу и ушла.

Как только мать спустилась с лестницы, Петер вскочил и живо оделся. Чего тут валяться и сопеть? У него явилась блестящая мысль: старик Риндом плетется теперь к Большому трактиру… Преинтересно, должно быть, на улицах ночью… Надо захватить с собой Эйнара и махнуть на разгрузочную пристань набрать кокса… К началу занятий в школе они успеют вернуться, а потом после обеда будут совсем свободны, делай, что хочешь. Петер вытащил из-под стола мешок и потихоньку выбрался за дверь. В коридоре было темно, а Петер немножко трусил темноты, но, спустившись во двор, он опять стал храбрецом. Торопливо направился к окошку Андерсенов и постучал. Сам Андерсен лежал в больнице, а то Петер не отважился бы.

— Кто там? — боязливо спросила Сельма.

— Можно Эйнару со мной?.. Я иду собирать кокс! — сказал Петер.

— Боже! Это ты, мальчуган! Уже на ногах в такую рань! — удивилась мать Эйнара и впустила Петера.

В помещении было жарко и тесно, — у них была всего одна комната. Всюду были постланы постели — на стульях вдоль стен и на полу. Эйнар быстро оделся, глаза его сияли в ожидании сказочных приключений.

Быстро шагали мальчуганы к пакгаузам, находившимся около Глиняного озера. На полдороге они спохватились, что ближе было бы пойти в Вольную гавань. Оно так и было, если считать от их дома. Мальчишки повернули назад и припустились бегом, чтобы наверстать упущенное время. Около Триангля из-под темной арки вышел полицейский и долго смотрел вслед двум мальчишкам, во всю прыть бежавшим к Вольной гавани с пустыми мешками за спиной. Прохожих на улицах не было видно, лишь иногда встречалась газетчица, которая брела в одну из больших газетных контор за утренними выпусками газет.

Но в самую гавань нечего было и думать пробраться в такую пору, а уж улизнуть оттуда подобру-поздорову — с поживой вообще никогда не удавалось. Эйнару все это было доподлинно известно. Но отчего не подразнить кровожадных сторожевых псов, которые бегали взад и вперед между двумя железными решетками. То-то была потеха, когда они с пеной у рта вонзали зубы в железные прутья, думая, что это тощая нога мальчишки! Потом выскакивал сторож и тоже бесновался попусту, столь же беспомощный и безвредный за своей высокой оградой, как и псы.

К северу от Вольной гавани есть участок, наполовину залитый водой, там виднелись развалины старых молов и насыпей, стояли лодки, мелкие баржи, буксирные пароходы. По всем направлениям бежали и перекрещивались рельсы, валялись какие-то доски, заржавевшие пароходные котлы и прочие интересные и удивительные вещи. И на рельсах всюду был рассыпан кокс. Кроме того, дощатый забор, ограждавший большие кучи угля, недавно сломался от тяжести навалившегося на него груза, и куски угля валялись повсюду, вплоть до самых рельсов. Можно преспокойно присесть и набить себе полный мешок — и это даже воровством нельзя назвать. Но лучше, конечно, чтобы никто не заметил. Эйнара с Петером, впрочем, и нелегко было заметить. Они, словно крысы, шмыгали между старыми опрокинутыми вагонетками, сараями, перевернутыми лодками и рыбными садками.

Эйнар здесь, бывал частенько, но Петеру все казалось новым и занимательным, и он не скрывал этого. Но всего удивительнее была сама ночь. Ему еще никогда не случалось гулять ночью. И сердце его билось так, что дышать было трудно, настолько все вокруг было поразительно, волнующе, необыкновенно. Весь мир как будто затаил дыхание, месяц светил совсем иначе, нежели вечером, когда он словно робел и стеснялся уличных фонарей. Теперь он прямо поливал землю своим сиянием, а звезды то и дело мигали, будто устав бодрствовать. Озаренный сиянием снег похрустывал, а там, на мрачных водах, дремали форты, плыли домой корабли с яркими фонарями. Это были рейсовые пароходы, прибывавшие из провинциальных гаваней.

— Будь мы с тобой сейчас на пристани у Морского госпиталя, мы могли бы таскать багаж пассажиров и заработать на этом, — сказал Эйнар.

Петер и понятия не имел, где это Морской госпиталь, но, во всяком случае, твердо знал, что нельзя быть в двух местах сразу, как всегда внушала ему старуха Расмуссен. Он и этим был вполне доволен.

Набрав в мешки сколько им под силу было тащить, мальчики спрятали их под старую лодку и побежали к воде попробовать, крепок ли у берега лед. Спугнули нескольких спавших на воде уток, которые длинной мягкой цепочкой перелетели подальше и опять опустились на воду, взметнув высокую струю. Послышался фабричный гудок, другой, третий… Значит, четверть седьмого. Рабочим пора идти на работу.

Со стороны моря раздался сигнал. Вскоре послышалась продолжительная, раскатистая трескотня, похожая на беспрерывную дробь барабанов.

.— Это с Куриных мостков, — сказал Эйнар. — Стало быть, рабочие переходят на островок. Они-идут гуськом по длинным-длинным мосткам и не могут вернуться назад раньше полудня. Отец мой работал там.

Эйнар знал тут все распорядки.

Пора было и домой. Мешки были претяжелые, и мальчики попросту волочили их за собой по снегу, благо снег был твердый, утоптанный. На Северной дороге их остановил полицейский, спросив, что у них в мешках и куда они их тащат.

— А это нас матери за углем посылали. Мы тут на углу купили, — смело сказал Эйнар. — Нам недалеко идти, на Греногаде.

Их пропустили. Около семи часов они были дома. Старуха Расмуссен возилась с двумя малышами.

— А ты уж теперь без спросу шляешься, как большие мальчишки? — сказала она язвительно.

Петер покраснел до ушей и пробормотал:

— Разве это худо?

— Да уж хорошо, нечего сказать! Чего-чего я не передумала со страха! Думала, тебя нечистый уволок!

Петер наскоро проглотил свой завтрак и поспешил уйти от воркотни. Эйнар поджидал его во дворе.

Петер уже пресытился школьными впечатлениями, они не удовлетворяли его мальчишескую жажду чудесного. Были в школе и добрые учителя, которые, например, разрешали мальчикам-молочникам, встававшим очень рано, дремать весь первый урок; были и такие, которые не терпели, чтобы какой-нибудь школьник рассмеялся. Ну, что же тут интересного?

В эти дни случилось, однако, и нечто особенное: назначен был осмотр зубов школьников, и дантисты обходили все школы.

— Это потому, что мы такие худые, — объяснил Петер домашним.

В самом деле, так и в газетах было напечатано; школьные инспектора были встревожены, замечая у детей симптомы все возрастающего недоедания. И так как с полным основанием можно было предположить связь между скверным питанием и плохим состоянием зубов детей из бедных классов, то город поручил нескольким зубным врачам осмотреть и полечить зубы городским школьникам. Зубы у детей оказались прямо-таки в плачевном состоянии. Впрочем, виноват был не один жевательный аппарат, — приготовление пищи тоже ведь играет роль! И для плохих зубов немало значит, хорошо ли проварена или прожарена пища. Поэтому возник план — ввести в школьную программу обучение девочек стряпне, — женщины из бедных классов просто невежды по этой части.