Вот где ему понравилось. В подвальных этажах ютились лавчонки с железным товаром, с шорными изделиями, с дегтем, веревками и другим добром. На панелях свалены были груды разного старья, радовавшего сердце Ларса Петера. Он бы не прочь был когда-нибудь увидеть у себя в телеге такое богатство! Перед москательной лавкой лежали веники и метлы, стояли тачки с обитыми железом колесами, а в простенках висели новенькие сапоги с деревянными подошвами. Вот бы где Ларсу Петеру завести лавочку!

В одном переулке он увидел перед крыльцом, выходившим прямо на панель, большую толпу народа. Это был все свой брат — мужчины в брюках, заправленных в сапоги, и женщины, видимо, привычные копать картофель и свеклу. Все они глазели наверх, где на окнах помещения красовалась надпись: «Контора для найма». Время от времени из толпы выходил кто-нибудь и решительно взбегал на крыльцо. Можно было подумать, что дело шло о явке к начальству, — так они все мялись и робели.

Ларс Петер храбро поднялся по ступеням. Он-то бывал в таких конторах!.. И в передней люди жались в кучу, наступая друг другу на ноги, как овцы.

— Черт побери, не съедят же тут человека! — сказан он, пробираясь мимо них в небольшую комнату, тоже битком набитую мокрыми от пота людьми, — просто не пошевельнуться было. В самой глубине комнаты, позади барьера, по обеим сторонам высокой конторки сидели переписчица и заведующий. Они вызывали людей поодиночке, тыкая в них концом пера, опрашивали их и отбирали, пропуская за барьер и посылая к самому «коммерсанту», так они называли человека, восседавшего в соседней комнате.

— Пожалуйте туда, к коммерсанту! — говорили они.

— Да, знаем мы этих коммерсантов! Торгуют людским потом и кровью! — вполголоса сказал Ларc Петер, вызывающе озираясь кругом. Но никто не осмелился усмехнуться.

Иногда коммерсант сам показывался в дверях и отдавал распоряжения. Он был жирен до неприличия. К тому же черный и смуглый — настоящий сатана, с тонким ястребиным носом на огромном мясистом лице и пучками щетины, росшей прямо из ноздрей, — видать, тут прямо преисподняя! Ларc Петер глядел на него со страхом и злобой, хотя ему самому не было ни малейшего дела до коммерсанта. В толпе же при каждом появлении коммерсанта пробегал трепет. И немудрено: он распоряжался тут не хуже самого бога или дьявола. Говорили, что он нажил себе миллионы этой торговлей людьми. Молодых, красивых девушек он закреплял за собственною конторою, — особенно полек. Верно, заманивал их, чтобы потом отправить в публичные дома больших городов в разных странах света.

Ларс Петер не совсем ясно представлял себе, как ему надо взяться за дело. Ему бы хотелось подыскать девчонке что-нибудь хорошее, но для этого надобно ведь расписать ее необыкновенные качества, а тут, в этой толпе, вряд ли удобно петь ей хвалы, которые просились у него с языка. И вдруг взгляд его упал на объявление над дверью комнаты коммерсанта: «Вновь приехавших девушек просят обращаться в комнату Б, вход из коридора. Есть необыкновенно выгодное предложение». Разбирая по складам эту надпись, Ларc Петер сообразил, как ему действовать, и, не спеша, выбрался из толпы, чтобы никто не догадался опередить его. В коридоре он постучал в другую дверь, замирая от страха, словно преступник, хотя — с чего бы это? Открыла дверь дама, почти не уступавшая толщиной коммерсанту, нос у нее был тоже крючком, и она уставилась на Ларса Петера, как попугай.

— Я насчет одной молодой девушки из деревни, — сказал он.

— Она с вами? — спросила дама. — Мы не берем кормилиц заглазно.

— Так это в кормилицы? Да, оно, конечно, можно бы и самому догадаться, будь у меня хоть чуточку смекалки. А велико ли жалованье, смею спросить?

— Насчет жалованья мы уж столкуемся, если она вообще здорова. Но вы сначала приведите ее, — заявила дама и захлопнула дверь у него перед носом.

Ой, вот так баба! Чуть нос не прищемила! Ларc Петер даже гордился тем, что так храбро вел себя с нею, и быстро зашагал по улице, сдвинув шляпу на затылок. Пока что он отлично устраивал дела! Вот только не по душе было ему, что Дитте попадет в кормилицы — в дойные коровы, так сказать; тут есть что-то такое, чем он был не очень доволен. Понадобилось опять заглянуть в погребок и пропустить рюмочку для прояснения мыслей; водка вообще отличное средство, от нее появляется более широкий взгляд на вещи!

Вышел он из погребка с твердым убеждением, что ежели девчонка поступит на место, где ей дадут хорошее жалованье за то лишь, чтобы она кормила чужого ребенка тем молоком, которое все равно пропадет зря, — то она недаром родилась на свет. И раз можно обойтись соской, — значит, только самые важные господа берут своим грудным детям кормилиц!

Он вошел к Дитте твердым шагом, необычайно высоко подымая ноги.

— Ну-ка, вставай да одевайся, девушка! — сказал он весело. — Я нашел тебе великолепное место. Ты заживешь барыней и будешь кормить, пожалуй, какого-нибудь графчика — ежели тебя не забракуют при осмотре! Потому что ведь кто же покупает дойную корову за-глаза? И господа, небось, хотят знать, за что будут платить деньги.

Осмотра же ей бояться нечего, — любо-дорого взглянуть на девчонку: кругленькая и беленькая, с пышной грудью. У нее, как и у матери, была нежная кожа, но не такая веснушчатая, и фигура покрасивее. А рыжеватобелокурые блестящие волосы доходили ей до поясницы, когда были распущены.

IX

РОДИЛЬНЫЙ ПРИЮТ

— Звонят! Звонят!

Дитте услышала это восклицание, стоя в маленькой умывальной около кухни, где приводила себя в порядок после какой-то черной работы.

— Звонят! — испуганно передала она сиделке, находившейся в кухне.

Фрекен Петерсен швырнула то, что было у нее в руках, и кинулась по длинному коридору. Вскоре она вернулась, запыхавшись.

— Это графиня! Поторопитесь! Я пока провела ее в контору к надзирательнице.

Быстро нарядившись в парадную форму — белый халатик с глубоким вырезом и короткими рукавами и белый чепчик, — Дитте поспешила в детскую. Когда ввели туда посетительницу, Дитте с обнаженною грудью сидела в белом лакированном кресле, а сиделка обмывала ей грудь стерилизованной ватой, которую обмакивала в белый сосуд с борной водой. Степы в этой просторной трехоконной комнате — «парадной», как называли ее кормилицы между собой, — на высоту человеческого роста были покрыты белыми лакированными панелями, которые так легко держать в чистоте, а над панелями шла белая штукатурка, соединявшая стены с потолком в одно целое. Несколько белых лакированных детских кроваток с бледно-розовыми пологами и два больших белых стола, на которых пеленали детей, составляли главную часть обстановки. Сиделка тщательно прикрыла грудь Дитте белою салфеточкою и со слащавой улыбкой произнесла:

— Ну, вот, теперь я принесу малютку!

Неподалеку от Дитте сидела молодая дама вся в черном и глядела на нее, прищурив глаза. Дитте знала, что у знатных господ считалось хорошим тоном смотреть вот так на людей, прищурив глаза, или через лорнетку. Но все-таки это как-то чересчур бесцеремонно: разглядывать человека, словно мерку с него снимаешь! Вообще же дама была очень мила с виду и совсем молоденькая, не старше самой Дитте. Длинная черная вуаль спускалась у нее сзади со шляпы и означала, что дама вдова, отдававшая свое дитя на вскормление, потому что молоко у нее испортилось от горя или что-нибудь в таком роде. На деле же она вовсе не была вдовой, — так же как и Дитте, она и за муж-то не выходила! Но зато она была настоящей графиней, принадлежала к одной из знатнейших фамилий в стране!.. Да вот грех попутал — связалась с кучером. Подруги Дитте знали все подробности как этой истории, так и других, развязки которых происходили в этом родильном приюте; знали все, как бы ни была запутана каждая история и в каком бы строгом секрете ее ни держали. Дитте, однако, понять не могла, как это графиня согрешила с кучером. Если ей хотелось ребенка, так она могла иметь его от какого-нибудь графа! Графиня была очень хороша собою, ей так шла эта бледность — след недавних родов… или, может быть, «греха»?..