33

тіане, обрядные мудрецы, буквальные богословы, человѣки, духа не имуще, хулятъ то, чего не разумѣютъ" (1-е отд., стр. 34, 36). Правда лично для себя онъ не считалъ необходимымъ внѣшнихъ формъ Богопочитанія; но это потому, что онъ всецѣло предался, посвятилъ себя внутреннему непосредственному об-щенію съ Божествомъ, что, конечно, было доступно только та-кимъ исключительно релизіознымъ людямъ, какимъ былъ онъ. Но и въ этомъ личномъ отрицаніи обрядности была огромная разница между Сковородой и сектантами: онъ не увлекался духомъ отрицанія и не дѣлалъ изъ него сущности своей рели-гіозной системы или даже знамени его, какъ это ми видимъ у многихъ изъ нихъ. И тутъ онъ оставался въ вксокой степени послѣдовательнымъ: еслибы отрицаніе обрядности онъ возвелъ въ своего рода культъ, онъ бы этимъ самимъ придалъ ей такое важное значеніе, какого она отнюдь не имѣла въ его глазахъ, онъ бы сталъ въ противорѣчіе съ основами своего міросозер-цанія. Но онъ этого не сдѣлалъ и остался вѣренъ себѣ и въ данномъ случаѣ также точно, какъ былъ послѣдователенъ въ от-ношеніи къ вегетаріанству. Прекрасной иллюстраціей къ этому могутъ послужить три случая изъ его жизни, которые отнюдь не являются доказательствомъ его непослѣдовательности или слабости характера, а наоборотъ ярко рисуютъ его высоко нравственную личность и свидѣтельствуютъ о полномъ отсутствіи въ немъ религіознаго фанатизма, исключительности. „Нѣкогда, разс-казываетъ Баталинъ, Григорій Саввичъ Сковорода жилъ въ Острогожскѣ. Въ это время прибылъ туда преосвященный Тихонъ. Узнавъ о его пріѣздѣ, Г. С. всячески избѣгалъ случая встрѣтиться съ нимъ; но преосвященный непремѣнно желалъ видѣть этого необыкновеннаго человѣка и упросилъ хозяина дома, гдѣ жилъ малороссійскій философъ, доставить ему случай къ этому. Случай вскорѣ и представился, не смотря на ісе нежеланіе Г. С. Сковороды. Послѣ обычныхъ привѣтствій завязался разговоръ. Между прочимъ преосвященный снросилъ у Г. С, до чего онъ болѣе охотникъ. „До пчелъ", отвѣчалъ тотъ. За этимъ, разумѣется, пошли разсказы о пчелиномъ государствѣ, о примѣрномъ благоустройствѣ этихъ насѣкомыхъ

34

и пр. Незамѣтно собесѣдники коснулись и религіи. „Почему вы не ходите никогда въ церковь"?, спросилъ преосвященный у Г. С. „Если вамъ угодно, я завтра же пойду", отвѣчалъ философъ—и дѣйствительно, на другой же день сдержалъ свое слово. Преосвященный никакъ не могъ надивиться такой противоположности между сочиненіями и поступками знаменитаго любомудра Малороссіи')" А секретъ заключается въ томъ, что такого противорѣчія и не было: оно явилось результатомъ сла-баго, поверхностнаго знакомства съ трудами и воззрѣніями нашего украинскаго мудреца. Сковорода, не впадая въ противо-рѣчіе съ собою, могъ, действительно, явиться въ церковь, па зовъ архипастыря, хотя обыкновенно предпочиталь молиться въ полномъ и глубокомъ уединеніи. Другой случай передаетъ из-вѣстный К. С. Аксавовъ. „Однажды въ церкви въ ту минуту, какъ священникъ, выйдя изъ алтаря съ дарами, произнесъ: „со страхомъ Божіимъ и вѣрою приступите", Сковорода отдѣ-лился отъ толпы и подошолъ къ священнику. Послѣдній, зная причудливый нравъ Сковороды и боясь пріобщить нераскаявша-гося (вѣроятно, Сковорода не исповѣдывался у него), спросилъ его: „Знаешь ли ты, какой великій грѣхъ ты можешь совершить, не нриготовавшись? И готовъ ли ты къ сему великому таинству? „Знаю и готовъ!", отвѣчалъ суровый отшельнивъ, и духовникъ, вѣря его непреложнымъ словамъ, пріобщилъ его охотно 2)". Третій случай относится уже къ къ послѣднимъ ча-самъ его жизни, когда онъ проживалъ у своего друга помѣ-щика Анд. Ковалевскаго. Этотъ послѣдній, „видя его крайнее изнеможете, предложилъ ему нѣкоторые обряды для приуго-товленія къ смерти. Онъ, какъ Павелъ апостолъ (посланіе къ Римл., гл. 3-я, стр. 28), почитая обряды обрѣзанія ненужными для истинно вѣрующихъ, отвѣтствовалъ, подобно какъ Павелъ же іудеямъ обрядствующимъ. Но, представя себѣ совѣсть сла-быхъ, немощь вѣрующихъ и любовь христианскую, исполнилъ все по уставу обрядному и скончался." (1-е отд. стр. 39). Ка-

1) Московитянин, 1849, .і 24, стр. 68. ) Украинская старина, сгр. 68.

35

кое глубокое пониманіе заповѣди іюбви! Какая чуткость и ува-женіе къ убѣжденіямъ ближнихъ! Какая терпимость! Сковорода не боялся смерти, былъ готовъ къ ней и умеръ, какъ подобало умереть истинному философу, всю свою жизнь проповѣдывавшему безсмертіе. Онъ часто бесѣдовалъ о смерти со своимъ ученикомъ и другомъ М. И. Ковалинскимъ. „Страхъ смерти, говорилъ онъ ему, нападаетъ на человѣка всего сильнѣе въ старости его. Потребно благовременно заготовить себя вооруже-ніемъ противу врага сего, не умствованіями—они суть не действительны—но мирнымъ расположеніемъ воли своей къ волѣ Творца. Такой душевный миръ приуготовляется издали, тихо въ тайнѣ сердца растетъ и усиливается чувствіемъ сдѣланнаго добра, по способвостямъ и отношеніямъ бытія нашего къ кругу, занимаемому нами. Сіе чувстіе есть вѣнецъ жизни и дверь безсмертія; впрочемъ, преходитъ образъ міра сего и, яко соніе возстающаго, уничтожается"... Жизнь наша, продолжалъ онъ далѣе, это сонъ мыслящей силы нашей. „Прійдетъ часъ, сонъ кончится, мыслящая сила пробудится и всѣ временныя радости, удовольствія, печали и страхи временности сей исчезнуть. Въ иной кругъ бытія поступить духъ нашъ, и все временное, яко соніе востающаго, уничтожится". (1-е отд., стр. 36). И если принять во вниманіе тотъ внутренній душевный миръ, котпрый давно уже создалъ себѣ Сковорода, если присоединить къ нему сознаніе сдѣланнаго имъ добра и глубокое убѣжденіе въ безсмертіи человѣческаго духа, то для насъ ста-нетъ вполнѣ яснымъ, почему онъ не только безбоязненно, а даже съ радостію уходилъ изъ этого временнаго жилища въ предѣлы вѣчности. Вотъ описаніе его смерти. „Въ деревнѣ (Панъ-Ивановкѣ) у помѣщика А. Ковалевскаго небольшая „кимнатка" окнами въ садъ, отдѣльная, уютная, была его послѣднимъ жилищемъ. Впрочемъ, онъ бывалъ въ ней очень рѣдко; обыкновенно или бесѣдовалъ съ хозяиномъ, также старикомъ, добрымъ, благочестивымъ, или ходилъ по саду и по полямъ. Сковорода до смерти не переставалъ любить жизнь уединенную и бродячую. Былъ прекрасный день. Къ помѣщику собралось много сосѣдей погулять и повеселиться. Послушать Сковороду

35

было также въ предметѣ. Его всѣ любили слушать. За обѣдомъ Сковорода былъ необыкновенно веселъ и разговорчивъ, даже тлутилъ, разсказывалъ про свое былое, про свои странствія, испытанія. Изъ-за обѣда встали, будучи всѣ обворожены его краснорѣчіемъ. Сковорода скрылся. Онъ пошелъ въ садъ. Долго ходилъ онъ по излучистьшъ тропинкамъ, рвалъ плоды и раздавалъ ихъ работавшимъ мальчивамъ. Такъ прошелъ день. Подъ вечеръ хозяинъ самъ пошелъ искать Сковороду и нашелъ подъ развѣсистой липой. Солнце уже заходило, послѣдніе лучи его пробивались сквозь чащу листьевъ. Сковорода, съ заступомъ въ рукѣ, рылъ яму—узкую, длинную могилу. „Что это, другъ Григорій, чѣмъ это ты занята?"—сказалъ хозяинъ, подошедши къ старцу. „Пора, другъ, кончить странствіе!"—отвѣтилъ Сковорода: и такъ всѣ волосы слетѣли съ бѣдной головы отъ истязаній! Пора успокоиться!—„И, братъ, пустое! Полно шутить! Пойдемъ!" „Иду! Но я буду провить тебя прежде, мой благодетель, пусть здѣсь будетъ моя послѣдняя могила"... И пошли въ домъ. Сковорода не падолго въ немъ остался. Онъ пошелъ въ „кимнатку", перемѣнилъ бѣлье, помолился Богу и, положивши подъ голову свитки своихъ сочиненій и сѣрую „свитку", легъ, сложивши накресіъ руки. Долго его ждали къ ужину, Сковорода не явился. На другой день утромъ къ чаю тоже, къ обѣду тоже. Это изумило хозяина. Онъ рѣшился войти въ его комнату, чтобъ разбудить его, но Сковорода лежалъ уже холодный, овостенѣлый ^)". Ковалинскій прибавляетъ, что передъ кончиною онъ завѣщалъ похоронить себя на возвышенномъ мѣстѣ близь рощи и написать слѣдующую эпитафію: „Міръ ловилъ меня, но не поймалъ".

Эта эпитафія дѣйствительно виражаетъ смыслъ ею жизни, и онъ имѣлъ полное право выразиться о себѣ такимъ образомъ, не по тщеславію или самомнѣнію, а по глубокому сознанію въ истинѣ пройденнаго имъ жизненнаго пути, которымъ онъ шелъ прямо, ни разу не свернувъ въ сторону. Кь нему какъ нельзя болѣе подходить стихъ Кобзаря Украины: „мы просто йшлы—