Л е н о ч к а (постепенно заводясь). Что ты говоришь?! Маслом?! Неужели?! Нет, мой милый, только не масло! Отнюдь! (вскакивает, начинает ходить по коридору). Насколько я помню, это была пастель! Позже – гуашь, дальше – акварель и темпера по дереву, затем тебя увлекла графика! Еще ты клеил мех на картон, делал коллажи из пуговиц-ключей-газет и снимал кино! Ну, как же! «Новый сладостный стиль»! Тебя манила архитектура, ради постижения этого несчастного Баухауза, ты выучил немецкий язык! А потом, десять лет, ты бредил инсталляциями Энди Уорхола, безумными идеями дадаистов, постигал Кандинского, пытаясь объединить цвет, движение и музыку; вслед за тем написал пьесу – пьесу абсурда, объявив себя новым Альфредом Жари! Вероятно, у тебя открылась мания величия! Ты плевал на коллег и критиков, когда они хором заявляли, что из каждой строчки этого жалкого действа торчит теория! Ты морочил людям голову! Но ее поставили! Более того, заплатили гонорар! Неслыханно! Но последнее откровение, снизошедшее на тебя, очевидно, уже в полной невменяемости, вообще вне всякой критики – оказывается, существует триединство искусства: истинность-монотонность-новизна! Кто бы мог подумать?! Черте что! Кроме того, в своих интервью ты открыто заявляешь о том, что книги, толще трехсот страниц тебя не интересуют! Потрясающе! Раньше ты прочитывал собрания сочинений Чехова, Гоголя, Толстого, учебники по астрологии, их объем тебя не смущал! Ты очень переменчив, Гена. Мне трудно с тобой жилось.

С о в к о в (медленно). Господи, Леночка! Как ты можешь?! Как ты можешь так говорить? После стольких лет… не понимаю… Ведь ты ничего не знаешь! Может, ты нездорова? Я художник, творец, я создаю новые миры, я открываю их людям!

Л е н о ч к а. Возможно. Но ты очень подвержен влиянию извне. На тебя легко давить. Отсюда все твои метания. Вспомни историю с Лимоновым: ты так любил его книги, что чуть не вступил в Национал-большевистскую партию!

С о в к о в. Это было давно… Я был молод, я искал, экспериментировал…

Л е н о ч к а. С моей жизнью! Удачнее всего получился именно этот эксперимент! (швыряет в Совкова кота).

С о в к о в (ловя игрушку). По-моему, ты несправедлива…

Л е н о ч к а (иронически). Ну, разумеется! Зато ты у нас весь такой правильный!

С о в к о в. Как вашему величеству будет угодно… (кланяется).

Л е н о ч к а. Скажите пожалуйста! Что-то твоей особе слишком много внимания нынче! А я вообще никого не интересую!

С о в к о в. Неправда! Ты меня очень интересуешь!

Л е н о ч к а. Еще бы! Когда тебе что-нибудь нужно! Статью для каталога сочинить, или в Москву задарма съездить…

С о в к о в. Думаю, ты меня упрощаешь. Мы, как-никак, десять лет вместе прожили, я тебя любил…

Л е н о ч к а. Ты, Совков, не меня, ты себя любил эти десять лет, понимаешь?! И страдал только оттого, что тебе нравилось страдать, нравилось! Потому что ты – мазохист!

С о в к о в. Ой, не пойму я: ты что, отношения решила выяснить, да? На ночь глядя?

Л е н о ч к а. Да! Именно!

С о в к о в. Глупо! (садится напротив Леночки, достает из кармана яблоко). Хочешь?

Л е н о ч к а. Нет.

С о в к о в (жует яблоко). А знаешь ли ты, Леночка, в чем главное и очевидное преимущество человека на этой земле? (пауза). Чем ты, я, да и вообще – все мы отличаемся, ну, например, от яблока? (пауза). У нас всегда есть выбор!

Л е н о ч к а. Выбор? Странно. Все эти годы ты утверждал обратное.

С о в к о в. Правда?

Л е н о ч к а. Ну, да. Ты говорил, что нет никакого выбора, все подвержено влиянию планет, все живет и развивается в строгом соответствии с положением светил на небе. Так?

С о в к о в. Не совсем. Про отсутствие выбора я не говорил. Я говорил, что звезды склоняют, но не обязывают.

Л е н о ч к а. Ну, хорошо, хорошо, склоняют. К чему все это?

С о в к о в. Не знаю. Просто захотелось поделиться. Порыв, настроение… Я ведь теперь звезды рисую…

Л е н о ч к а. С натуры?

С о в к о в. Зря смеешься. Я по ночам не сплю почти. Брожу по крышам… (с этого момента начинает звучать красивая музыка). Помнишь нашу крышу? Ты еще дерево там сажала… Иву, кажется? Теперь оно большое… А тогда, в самом начале, ты любила повторять: я Маленький принц, а крыша – моя крохотная планета. Я живу в своих снах и фантазиях, и никто, слышишь, никто не поймет их лучше тебя. И даже в дождь ты сидела, обняв это дерево, и теплый ветер подавал знаки промокшей твоей голове, и волосы падали из-под заколки тяжело и мокро, то ли от слез, то ли от погоды… И мое стремление сделать что-то очень важное в этой жизни, огромное, как парашют, парило в вечернем небе и никак не могло улечься. Мне было светло и радостно, как будто я рисую твою улыбку. А ты говорила, что все наши желания – большие и маленькие, все наши мечты – детские и взрослые, все равно никогда не исполнятся, потому что счастье – это понятие времени, это вовсе не конечная точка маршрута, а всего лишь способ твоего одинокого и, увы, не очень долгого, земного путешествия…

Музыка резко обрывается. По громкой связи раздается голос диспетчера.

Г о л о с. Отправление поезда Санкт-Петербург – Москва задерживается на тридцать минут. Проводницу третьего вагона Елену Овечкину просят подойти к машинисту. Повторяю: проводницу третьего вагона Елену Овечкину просят подойти к машинисту.

С о в к о в (как бы очнувшись, слегка ревностно). Иди, ждет тебя Миша твой. Даже поезд задержал.

Л е н о ч к а. Да ты ревнуешь, Совков! Точно, ревнуешь!

С о в к о в. Глупости какие! Больно надо. Я, может, женюсь скоро…

Л е н о ч к а. Ой, не смеши меня, Гена! На ком?

С о в к о в. Не важно!

Л е н о ч к а. На синем чулке в роговых очках, разве что! На какой-нибудь плесневелой искусствоведше, старой деве, лишенной талии и чувства юмора! Достойный выбор!

С о в к о в. В любом случае, все это будет без тебя, Леночка! И вообще: ты меня извини, но я никак не могу придумать ответ на вопрос – чего ты хочешь?!

Л е н о ч к а. Переодеться!

С о в к о в. Чего, чего?!

Л е н о ч к а. Надеть другую блузку!

С о в к о в. Позволь спросить: это все твои желания? Скромно! Мне отвернуться?

Л е н о ч к а. Ни в коем случае! (снимает блузку, надевает другую).

С о в к о в. Это, Леночка, болезнь. Эксгибиционизм называется.

Л е н о ч к а. Можешь тренировать свое красноречие на кошках. А я ухожу. Лечиться!

Леночка уходит. Совков достает из сумки бутерброд с колбасой и бутылку пепси-колы. Быстро съедает. Потом включает радио и ложится лицом к стене, подкладывая плюшевого кота под голову вместо подушки. По радио слышны голоса.

О н а. Жизнь – причудливая штука… Каждый день, залезая в шкаф мужа, нахожу рубашку любовника – зеленую, в красный горошек. Но, учитывая то обстоятельство, что я не замужем, и у меня нет любовника, сюжет, согласитесь, весьма странный…

О н. Ваш любовник работает в цирке?

О н а. С чего вы взяли?

О н. Не знаю… Сочетание цветов вычурное. Зеленое с красным бывает либо на манеже, либо в зоопарке…

С о в к о в (выключая радио). Как все бессмысленно и глупо! Банально до невозможности... Нет, я, конечно, понимаю: человек – существо изощренное, сложное. А Леночка… Леночка – карьеристка. Девушка с Луной в Козероге… Поэт! Господи, почему мы встретились? Безумный мир! Коянискатси… Как жаль его… (в полусне).

И жалко всех и вся. И жалко

закушенного полушалка,

когда одна, вдоль дюн, бегом,

душа – несчастная гречанка…

А перед ней взлетает чайка.

И больше никого кругом…*

В этот момент появляется Алиса Ю. За спиной – модный рюкзак, курит длинную сигарету, в ушах – наушники, из кармана торчит плеер.

А л и с а. Тук-тук (стучит в дверь). Здрасьте! А где ж проводница?

С о в к о в (поворачиваясь). Ушла. К машинисту. А для чего она вам?