«Ратов. Эта девушка — без пяти минут «звезда».

Холм. Это почему же?

Ратов. Но не зря же она заставляет нас ждать ее целый час!»

* * *

Отчужденность опытных актеров, кожей чувствовавших, что в кино художественный эффект достигается не только профессионализмом, как на сцене, но и самоигральностью, «присутствием», «ароматом плоти», и потому с большей или меньшей откровенностью ревновавших прежде всего к своей профессии, эта, повторяю, отчужденность нервировала Мэрилин, и тогда она забывала текст, в результате отчужденность возрастала и Мерилин нервничала еще больше.

Много лет спустя Селеста Холм вспоминала: «У меня и в мыслях не было, что Мэрилин может стать актрисой — даже после более поздних ее фильмов. Ведь и щенка, если его поощрить, можно научить соображать, а можно оставить глупым… Признаюсь, я ничего такого не подозревала, будто и на самом деле это Бетти Буп. Мне она показалась совершенно очаровательной и до ужаса глупенькой, и первой мыслью было: «Чья же это девушка?..» Она до смерти паниковала — ведь играть-то ей пришлось в Лиге сильнейших… Но Джо [Манкиевич] ее к этому подготовил». Не правда ли, напоминает воспоминания Энн Бэкстер, которая здесь играла Еву (я ее уже цитировал выше). Во всяком случае, то же типичное отношение профессиональной актрисы (но оставшейся в тени) к непрофессиональной (но ставшей «звездой»). Ревность и зависть здесь выражены любезно и с приятной улыбкой. В мире, изображенном в романе Мэри Орр и в фильме Манкиевича, так обыкновенно и говорятся всяческие гадости, вроде щенка, детской куколки Бетти Буп и т. п., вплоть до эпитета «глупенькая». (Бэкстер, помнится, больше напирала на свитера в обтяжку.) И уж, разумеется, себя воспоминательница без колебаний относит «к лиге сильнейших».

Эти нравы — общие. Даже Марго, в сущности их жертва, сама же их плоть от плоти. Не случайно именно в ее уста вложен далеко не доброжелательный, иронический совет, который она дает продюсеру Максу, страдавшему от изжоги: «Рыгни-ка еще, да как следует, и ты избавишься от мисс Кэсуэл». Если учесть, что роль Макса исполнял, как я уже говорил, Григорий Ратов, не жаловавший Мэрилин, то станет понятно, что совет был дан в русле общепринятых нравов. И если Мэрилин в этой компании желчных знаменитостей держалась сравнительно робко, по крайней мере обособленно (об этом упоминают многие участники съемок), то ее мисс Кэсуэл и не думала робеть. В первом эпизоде она, как ей и положено, непринужденно рассуждает: «Ну, например, ради соболя девушка может кое-чем и пожертвовать». Все тот же Маке (а в сущности — его исполнитель) делает вид, что не расслышал: «Не понял — ради соболя или ради Гэйбла?»[25]Но она презрительно ставит его на место: «Это уж ваше дело!»

* * *

Надо признать, что Хайд умер преждевременно, — ведь он сделал для Мэрилин то, чего никто до него не делал, да и. не хотел делать. Дав ей возможность сыграть в «престижных» фильмах, он вывел ее на «звездную» орбиту. О ней узнали зрители. Публика, обеспечивавшая существование Голливуда, теперь требовала на экран эту привлекательную и раскованную блондинку. Именно поэтому через какие-нибудь две недели после смерти Хайда, в самом начале 1951 года, Занук подписал семилетний контракт с Мэрилин, хотя, кроме Хайда (и это следует особо отметить), никто за это не ходатайствовал — ни среди ее студийных «опекунов» и доброхотов, ни в агентстве «Уильям Моррис», вице-президентом которого был Джонни Хайд. Сочти Занук, как и четыре года назад, что в таком контракте нет смысла, и любые договоренности с Хайдом не имели бы ровным счетом никакого значения. Хайда нет, к чему о нем упоминать? Но волна зрительского внимания, поднятая Хайдом, не могла пройти незамеченной.

Для голливудских кинокомпаний наступали тяжелые времена. Пройдет три-четыре года, и к выходу фильмов «Джентльмены предпочитают блондинок» и «Как выйти замуж за миллионера», «Река, с которой не возвращаются» и «Зуд на седьмом году», принесших Мэрилин всемирную славу, производство картин в Голливуде сократится вдвое, существенно возрастут затраты на фильмопроизводство и снизится посещаемость кинотеатров. Вот почему теперь любой актер или актриса, имеющие хоть какие-нибудь шансы привлечь зрителей, тотчас же обретали и шансы если и не сразу стать «звездой», то, во всяком случае, с помощью длительных контрактов обеспечить себе вполне приличное существование. И точно так же, как из соображений экономии Занук в 1947 году расторг контракт с Мэрилин, сейчас, в январе 1951 года, он из тех же соображений (пусть и нехотя) заключил с ней контракт. И если подлинных причин сговорчивости шефа кинокомпании «XX век — Фокс» она могла не знать (даже и наверняка не знала), то явно почувствовала, что он хитрил, объясняя ей, в чем тут дело. «Сейчас уже все совсем другое. Сейчас все ваше существо пронизано сексуальностью, напоминающей Харлоу». Это сравнение Занук заимствовал у журналиста Сиднея Скольского (о нем речь впереди). Кстати, а, кроме историков кино, кто-нибудь помнит сейчас Джин Харлоу — «платиновую блондинку», игравшую в гангстерских фильмах «роковых» женщин?

Хайд умер преждевременно, потому что, сделав для Мэрилин многое, он еще большего не сделал. Чтобы понять, какой катастрофой казалась Мэрилин его смерть, надо прежде всего оценить положение, в котором очутилась она к 1950 году — году «Асфальтовых джунглей» и «Все о Еве». Ей шел уже двадцать пятый год, и в «старлетки» она теперь не годилась по возрасту, но и актрисой она тоже не стала, и не только потому, что у нее не было дарования, но и — главным образом — потому, что ей не подворачивались подходящие, престижные, «звездные» роли в фильмах знаменитых режиссеров. Не встреться ей Хайд — можно только гадать, что бы с ней было, кем бы она тогда стала. С другой стороны, теперь, когда его уже не было, она оказалась в довольно смутной ситуации, когда перспективы подернуты туманом, а возврат назад, к обслуживанию похотливых боссов сигарами и выпивкой, и мучителен, и реален. Да, Занук заключил с ней контракт на долгие семь лет, но, во-первых, он всегда мог его расторгнуть, пусть ценой неустойки, а во-вторых, мог продержать ее эти семь лет без ролей — во всяком случае, без значительных. И не было Хайда, способного не только найти нужные роли в нужных фильмах, но и нужные слова, дабы убедить в своей правоте даже и самого Занука. И угроза эта представлялась вполне реальной. «Ни у одного продюсера меня не было в заявочном списке, — говорила позднее Мэрилин, — мне никто не звонил, и я чувствовала, что это потому, что мистеру Зануку я не нравлюсь, и о том, что я ему не нравлюсь, говорили повсюду, и если даже находилась в картине для меня подходящая роль, то никому не хотелось раздражать мистера Занука. Причем даже не возникало необходимости запрещать кому бы то ни было приглашать меня на роль. Это висело в воздухе, любой продюсер или режиссер знал что к чему, и ему в голову не приходило связываться со мной. Я не знала, как выйти из положения. Мистер Занук был героем моих ночных кошмаров. По утрам я просыпалась с мыслью, что следует что-то предпринять, чтобы мистер Занук оценил меня, что нужно увидеться с ним и поговорить об этом, но что это вряд ли удастся. И вот я — одна из его служащих и увидеться с ним не могу. Я вообще не могла увидеться ни с кем, кто что-либо значил. Я не была знакома ни с одним из знаменитых режиссеров, кроме мистера Хьюстона и мистера Манкиевича, но они в то время нигде ничего не снимали. Мистер Занук никогда не видел во мне актрису со «звездными данными». Он полагал, что я — нечто вроде причуды. Я не выдумываю. Так он однажды и сказал кое-кому в правлении (позднее этот человек мне передал его слова), что я именно причуда и что он не хочет тратить на меня время».

Но если, как и четыре года назад, у Занука не было ни времени, ни желания поддерживать Мэрилин и контракт с ней он заключил лишь под давлением обстоятельств и Джонни Хайда, то на студии и вокруг нее у Мэрилин уже были союзники. Во-первых, Сидней Скольский. Специфически голливудский журналист и репортер, он, в общем-то, мало чем отличался от коллег-женщин, специалисток по сплетням, вроде знаменитых Хедды Хоппер, Луэллы Парсонс и Шейлы Грэхэм. Но был у него и свой, частный интерес (может быть, и хобби) — угадывание «звезд» в еще никому не известных актерах и актрисах. И — главное — он стал близким приятелем Мэрилин. Их отношения «начались еще тогда, когда она звалась Нормой Джин, жила в Шерман Оукс и была замужем за Джеймсом Дахерти. В перерывах между позированием для мужских журналов она забегала в Швабс Драгстор, где у Скольского была контора». Выше я уже писал об этом «артистическом кафе» — именно там, напомню, она еще познакомилась с Джоном Карролом. Так вот этот Скольский, опытный голливудский репортер, сумел отрешиться от стереотипного убеждения (возможно, идущего от «докинематографического» мира сцены), будто актер — это исключительно исполнитель написанных кем-то ролей, в лицах воплощающий придуманных персонажей. Он понял, что в кино (и, по-видимому, нигде, кроме кино) актер не только исполнитель, но еще и представитель, выразитель общественных вкусов, склонностей, привычек, моды и манеры поведения. Выразительницу американских вкусов он и разглядел в Мэрилин, а разглядев, принялся убеждать Занука в необходимости ролей для нее.