— Да, я дал ей поручение выступать на семинаре. Текст выступления она тоже со мной согласовала.
— И насчет того, что Маков дальше собственного носа не видит? — ядовито спросил Лаштин.
— Не в такой, конечно, вульгарной форме, — дернув себя за ухо, стойко ответил Жебелев. — Но в принципе подобную мысль я советовал ей выразить.
— Ну, знаете ли, Николай Павлович, — растерялся Лаштин. — Это же за всякие рамки выходит… Это же, приношу извинения, ни в какие объемы не укладывается…
— Правильно. Вот вы и объявляйте выговор мне… Инна Александровна здесь ни при чем. Если вас не удовлетворяет мое устное заявление, могу представить в письменном виде.
От «письменного вида» Лаштин сразу же отказался. Если ко всему, что произошло на семинаре, в делах института еще появится официальная бумага, Маков его уже не пожалеет.
Директор института согласился с подготовленным проектом приказа о наказании старшего инженера Замараевой.
— Безусловно, нельзя оставить без последствий, — сказал Бортнев, поправив золоченые дужки очков. — Анархия — это самое страшное в науке.
Но от подписи воздержался. Сказал Зиновию Ильичу, что подумает над формулировкой, посоветуется с общественными организациями. Тем более при такой позиции руководителя сектора инженер Замараева может обжаловать приказ в комиссии по трудовым спорам. К тому же предстоит проверка уровня воспитательной работы в институте, а сейчас установка не на администрирование, а на убеждение и воспитание на положительных примерах. В этих условиях вряд ли будет своевременным издание подобного приказа. У старшего инженера Замараевой за время работы в институте было лишь два предупреждения за опоздание, а тут сразу предлагается строгий выговор. Может быть, следует подумать насчет строгого предупреждения…
Лаштин понял, что приказ не будет подписан. Он вдруг ощутил, что прочная земля, по которой так уверенно ступал Зиновий Ильич, с каждым днем становится все более зыбкой, сыпучей, как мельчайший песок пустыни Сахары. И в ней начинают вязнуть ноги осмотрительного и инициативного зама по науке. Это ощущение было предвестником куда более грозной опасности, чем оскорбительный отказ Бортнева подписать подготовленный проект приказа.
Инне, конечно, влетело. Из кабинета Лаштина шеф увел ее к себе. Здесь, под аккомпанемент падающих в мусоропроводе консервных жестянок, под шелест картофельных очисток и разнообразные звуки прочих отходов вышестоящих этажей густонаселенного кооперативного дома, он высказал Инне Замараевой все, что о ней думает.
Старательно прикрывая краешком юбки колени, Инна сидела на жестком стуле, покаянно свесив виноватую голову. Она кусала губы и прикладывала влажный платочек к покрасневшему носику.
— Кто вас тянул за язык? — гремел Жебелев. — Кто, я спрашиваю вас?
Инна не могла ответить на этот простой вопрос. Смятение чувств, охватившее ее перед грозными взорами руководителя сектора, не позволяло ей доступно, а главное, коротко объяснить сложный и тонкий порыв души, который неудержимо потянул ее за язык во время семинара.
— Я же вам ясно сказал: сидеть и помалкивать, — продолжал Жебелев. — У нас же через неделю ученый совет… Можно же всю обедню испортить. По мелочам раздергать вопрос… Надо же было вам сунуться!
— Я больше не буду, — пролепетала Инна, всхлипнула и деликатно сморкнулась в платочек. — Честное слово, не буду.
— Опять ересь несете! — взвился Жебелев. — Я же вам не о том говорю. «Не буду», да это, если захотите знать, еще хуже. Надо, Инна Александровна, «быть». Но быть всегда к месту и с умом… Нет, больше я вас ни на одно совещание не выпущу. Хоть бы выражения поделикатнее выбирали!
Инна подумала, что руководитель сектора тоже не очень выбирает выражения в разговорах со своими сотрудниками. Она хотела рассердиться на Жебелева, но не смогла. Поступок Николая Павловича в кабинете Лаштина сделал Инну беспомощной и мягкой, как пластилин. С удивительной душевной покорностью она перенесла на этот раз грозу, сарказм и ржавые шипы инквизиторских вопросов, которыми долго и с большим знанием человеческой психологии манипулировал Жебелев.
Наконец родник начальственного гнева истощился. Николай Павлович причесал пятерней рассыпающиеся волосы и велел Инне срочно приготовить ведомость с обсчетом железобетонных перекрытий по экспериментальному типовому проекту машиностроительного завода.
— Сделаю, Николай Павлович, — прижав руки к высокой груди, поклялась Инна. — К завтрашнему дню сделаю.
— Можно и к послезавтрашнему, — смилостивился шеф и усмехнулся: — Надо же суметь так Макова уесть! Да еще при всем честном народе… «Обман опытом». Насчет «носа» затаскано, а «обман опытом» — это свежо и оригинально!
Вечером Инне Александровне позвонил Степан Кузьмич, и они отправились по магазинам. Большое знание Инной торговых точек и конъюнктуры рынка позволило начальнику строительного управления, расположенного в средней полосе, приобрести не только импортный костюм, но и другие крайне необходимые предметы туалета.
Мать Инны, не очень жаловавшая последнее время знакомых дочери, пригласила Степана Кузьмича пить чай с клубничным вареньем и дала массу полезных житейских советов этому приятному и скромному молодому человеку.
Глава 17. Нейтральная почва
На семинаре по обмену опытом Лаштину пришлось четыре раза взбираться на трибуну для выступлений, справок и редакционных уточнений. Ему удалось сгладить общее впечатление безответственного высказывания Замараевой. Но в принятом решении участники семинара в пункте по применению сборного железобетона дружно настояли на оговорке: «за исключением тех случаев, когда подобное применение экономически не оправдано».
Лаштин явился доложить Макову о результатах семинара.
В знакомой приемной он привычно шагнул к двери кабинета, но Изольда Станиславовна метнулась от тонконогого столика с пишмашинкой и загородила дорогу.
— Просили не беспокоить, — сказала она и отвела глаза.
— Как не беспокоить? — удивился Зиновий Ильич, не один год пользовавшийся правом беспрепятственного входа в кабинет Макова. — Вы что, не узнаете меня, Изольда Станиславовна?
Вдовствующая секретарша склонила лакированные локоны и покрепче ухватилась за косяки дверей.
Она узнала Зиновия Ильича, этого культурного, внимательного и чуткого человека, который на Восьмое марта дарил ей мимозы и шоколад, на Первое мая фиалки, а на Новый год духи. Она узнала милого Зиновия Ильича, с которым год назад совершила очаровательную недельную прогулку в двухместной каюте речного теплохода. И если бы не стриженая Мощанская из отдела труда и зарплаты…
Но сегодня Изольда Станиславовна получила категорическое и странное приказание начальника: Лаштина не принимать, по телефону не соединять.
— Не беспокоить просил, — с надрывом в голосе повторила Изольда Станиславовна, уперлась в Лаштина объемистой грудью, стала тактично оттеснять его от двери.
— Совещание? — спросил Зиновий Ильич, ощущая, что на лбу его проступает пот. — Народ собран?
— Нет, — ответила Изольда Станиславовна и горестно вздохнула. — Один в кабинете… Просил не беспокоить.
«Может, срочное задание получил… От министра», — лихорадочно метались мысли Зиновия Ильича.
Но в это время в приемную вошел с папкой в руке молодой Курдюмов и спросил секретаря:
— Вячеслав Николаевич у себя?
— У себя… Проходите, пожалуйста.
Курдюмов вошел в кабинет, а Лаштин остался в приемной.
— Значит, просил не беспокоить, — медленно повторил Зиновий Ильич и опустился на стул, как самый рядовой посетитель. У него сгорбились плечи, поник венчик вокруг розовой плеши и отвис подбородок. Он зачем-то расстегнул замок объемистого портфеля и сунул в его глубину тонкую руку, на которой явственно проступали возрастные фиолетовые прожилки.
Изольда Станиславовна с нахлынувшей жалостью вдруг подумала, что Зиновий Ильич уже в годах. Ему надо беспокоиться не о том, как проникнуть в кабинет к рассерженному начальнику. Ему надо думать, что на свете существует инфаркт миокарда, язва желудка и радикулит. И в его возрасте следует воздерживаться от поездок в двухместных каютах на судах речного пароходства.