Лаштин весело щелкнул застежкой портфеля.
— Василий Петрович! — в приоткрытую дверь просунулась седая «бабетта» секретарши. — Из министерства Прохоров звонит. Вы на месте?
— Прохоров? — вскинул голову Бортнев и мгновенно нашел решение: — Нет, я ушел в Академию наук.
— А Макову что сказать? Он по прямому…
— С Маковым соедините, — Василий Петрович остановил уходящего зама. — Одну минуточку, Зиновий Ильич! — Директор бойко схватил трубку. — Бортнев слушает… Приветствую, Вячеслав Николаевич! Рад слышать ваш голос… Нет, только что примчался… Понимаю, понимаю… Безусловно, сделаем все, что в наших силах… Как вчера «Спартачок» играл!.. Да, я устойчиво за «Спартак»… Пять — один, это же блеск! Поэзия! Ну конечно… Зиновий Ильич мне докладывал… Так стараемся же, Вячеслав Николаевич. Справку? Представим… Через неделю? Срок жестковатый…
Зам по науке прислушивался к телефонному разговору. При последних словах Бортнева он энергично закивал.
— Раз надо, значит сделаем, Вячеслав Николаевич, — так же энергично сказал директор, поняв знак зама. — Можете засекать секундомером. Привет!
Трубка легла на рычаг, и в телефоне тотчас же бренькнуло. Секретарша оперативно отключила директора от внешнего мира.
— Требует справку с данными по эффективности сборного железобетона на объем строительства за два квартала, — сказал Бортнев. — Это же пол-института за месяц не обсчитает.
— За неделю сделаем. Махнем по усредненным отчетным данным и плановым затратам… Кое-какие материалы у меня уже подготовлены.
— Умница вы, Зиновий Ильич, — облегченно вздохнул Бортнев.
Директор знал, что его зам по науке не бросает слов на ветер. В этом он скуп, реален и надежен, как орган, занимающийся финансированием из госбюджета.
Зиновий Ильич пожалел, что «потерял лицо» и привлек на защиту своей научной проблемы вульгарное заявление пенсионера-экономиста Харлампиева. Высокую цель стал оборонять первобытной дубинкой. Ведь облюбованное им детище находилось под надежной защитой виз и подписей руководящих товарищей из министерства. Каждый из них ляжет костьми, доказывая актуальность разрабатываемой Лаштиным научной проблемы.
Не станут же они сечь самих себя.
Глава 4. Чистота терминологии
В половине одиннадцатого старший научный сотрудник Петр Петрович Восьмаков регулярно вводил в организм поливитамины, железистые соединения и ферменты, повышающие жизнедеятельность органов внутренней секреции. Он уже съел сырую морковку, тщательно пережевал два перышка лука и теперь сосредоточенно чистил перочинным ножом яблоко. Затем он разделил яблоко на четыре дольки и разложил дольки на листе бумаги.
— Прошу вас, Инна Александровна, — сказал он соседке с яркими губами на удлиненном лице и глазами, умело отретушированными под японку. На шее соседки блестел крохотный стилизованный крестик. Год назад она носила на цепочке позолоченный ключик. Ключик никому не потребовался, и Инна Александровна оперативно заменила его крестиком. Это было уже не тонкое приглашение, а вопль о помощи к всемогущему богу, который, как известно по истории живописи, протянул руку Марии Магдалине.
Инна Александровна вежливо отказалась от угощения. Она не употребляла ни сырой моркови, богатой каротином, ни витаминозного зеленого лука. Она предпочитала цыплят-табака, осетрину на вертеле или в крайнем случае капусту по-гурийски. Фрукты же, как всякий цивилизованный человек, Инна кушала на десерт, с коньяком и ликерами.
Вкусы старшего научного сотрудника Петра Петровича Восьмакова и старшего инженера Инны Александровны Замараевой были, как пишут в научных книгах, диаметрально противоположны.
Сходились они лишь в одном пункте — в желании устроить семейную жизнь. Оказавшись очередной раз в холостяках, Петр Петрович страстно желал надеть на себя цепи Гименея. Инна Александровна, еще ни разу не выходившая замуж, не менее пылко стремилась вступить в зарегистрированный брак.
Это желание, естественно возникшее еще на студенческой скамье, соответственно развилось после четырех лет напряженной работы в научно-исследовательском институте. Но вместе с тем выросли и требования к будущему избраннику, образовав некий разрыв между мечтой и реальностью. Этот разрыв в последние годы стал расти, как трещина в подтаивающем горном леднике. В один прекрасный день Инна Александровна сообразила, что у ног ее может разверзнуться ледяная пропасть, отрезать ее от простых житейских радостей и обречь на одиночество, совершенно неподходящее для ее общительного и жизнелюбивого характера.
Даже хорошее вино не должно перестаиваться. Поэтому Инна Александровна принимала энергичные меры, чтобы перебросить через трещину мостик с перильцами и перемахнуть в мир супружеского счастья.
Но соседям по работе не было суждено соединиться и в таком важном пункте, ибо это, Как известно, требует согласованных действий. А их разделяло три десятка лет разницы в возрасте, а главное — принципиальные разногласия в гастрономических привычках.
Как знать, может быть, доброе и одинокое на данный момент сердце Инны Замараевой с присущей всем женщинам жалостью к ближнему и решилось бы согреть душу старшего научного сотрудника, облеченного кандидатской степенью. Но мысль, что при этом остаток дней придется питаться в основном овощами, да еще в сыром виде, делала этот союз невозможным и более того — бессмысленным.
Управившись с поливитаминами, Петр Петрович поглядел на часы и привычным движением включил транзистор.
— …начинаем производственную гимнастику! — зазывно прозвучало из транзистора.
Старший инженер Инна Замараева, старший экономист Розалия Строкина и старший техник-лаборант Славка Курочкин гуськом потянулись к стеклянной двери в алюминиевой обвязке, элегантно вмонтированной в кладку силикатных блоков.
Петр Петрович Восьмаков снял пиджак, поправил цветные подтяжки и приготовился к ходьбе на месте.
— И… раз… и… два. Дышите глубже!.. И раз… и два… — повелительно неслось из транзистора.
Повинуясь этим командам, Восьмаков глубоко дышал, поднимал и опускал руки, приседал, делал полуобороты направо и налево, сгибал позвоночник и напрягал брюшной пресс.
В коридоре за стеклянной дверью Инна Замараева и Славка Курочкин обсуждали игру Софи Лорен в последнем кинофильме и возможных кандидатов на футбольный кубок.
Очкастая Розалия Строкина что-то сосредоточенно считала на логарифмической линейке и все время сбивалась. Ей мешала размахивающая за стеклом костлявыми руками фигура Петра Петровича Восьмакова, задорный басок Славки Курочкина, сигарета Инны и мысль, что сегодня у ее благоверного день получки и он опять заявится домой навеселе.
Розалия Строкина была слабовольна. У нее не было такой фантастической целеустремленности, какой обладал Петр Петрович Восьмаков. При одной мысли о гимнастике у Строкиной сразу портилось настроение.
В шестьдесят лет Петр Петрович был крепок телом, как мореный дуб, и тверд душой. Летом он систематически играл в теннис и по утрам пробегал двухкилометровую дистанцию. Осенью регулярно ходил в туристские походы, а зимой отдавался лыжам и конькам.
Он не курил, пил только кофе и «Ессентуки» одиннадцатый номер. Прожитые годы не наградили его ни лысиной, ни брюшком, ни склерозом сосудов. У Петра Петровича были пышные благородные седины, сухое лицо с морщинами средневекового доктора теологии и гибкая талия, хотя он уже тридцать лет занимался сидячей научной работой.
Строкина не могла себя заставить играть не то чтобы в теннис, а в элементарный бадминтон. Кроме того, она обожала сдобные пироги, запеканку из лапши, пирожные и ванильные вафли.
Поэтому Петр Петрович Восьмаков был худ и строен, как мумия Тутанхамона, а Розалия Строкина походила на мешок с хлопчатником.
Восьмаков, будучи в прошлом четырежды женат (по справке Инны Замараевой), не имел детей, а старший экономист Строкина плодоносила, как орошаемый приусадебный участок. В двадцать семь лет у нее были уже дочь, двое погодков-сыновей и, на радость мужу, она знала, что в положенное время у нее опять будет прибавление семейства.