— Не то. Лишь к преклонному возрасту человек начинает понимать, что требует от него жизнь и как ему эти требования удовлетворить.

— Ты же насчет женитьбы советуешь, а не насчет кафедрального собора.

— Я говорю, что всему бывает свое время. И женитьбе, и строительству кафедрального собора… Ты не улыбайся, на меня глядя. У меня причина особая. Тут, Андрей Алексеевич, война прокатилась и зацепила меня на всю жизнь паленой головешкой… Готовы у меня расчеты по загрузке производственных мощностей. Процентов на шестьдесят, с учетом планового роста, обеспечим собственными заказами.

— А остальные сорок чем закрывать? Может, в самом деле разинули рот на большой каравай? Шестьдесят же ты обсчитал со всеми работами перспективщиков.

— Конечно.

— А сколько там на воде вилами писано? Шевлягин начал уже наводить ревизию. Половина, говорит, стоящего, а остальное — научная фантастика.

— Зачем же он собственными подписями утверждал научную фантастику в проектный резерв? Такой вопрос он себе не задает?.. Шевлягину ты не давай распускаться, Андрей Алексеевич. Середины у него нет. Его же всегда из стороны в сторону шарахает. Или великие конструкторские идеи, или научная фантастика.

— Ладно. С Шевлягиным управимся, поставим ему мозги на подобающее место. Чем будем закрывать сорок процентов в наших расчетах? Такого огреха Балихин не пропустит, завернет нам писанину обратно без долгих разговоров. Может, подключить в компанию другие ОКБ?

— Ни в коем случае. И Максим Максимович не согласится на это. Надо проще решать вопрос. Если министр и без задержки примет решение о передаче нам завода, в один день мы все равно с такой проблемой не управимся. Пока модернизацию проведем, пока обновим оборудование, подготовим людей, много времени уйдет. Мы с Агаповым предлагаем сохранить на первом этапе станкозаводу часть имеющейся у него сейчас программы по выпуску станков, а потом постепенно, учитывая реальное возрастание объемов опытных и экспериментальных работ, замещать эту часть нашими заказами.

— Разумно.

— Не будем никого приглашать в компанию… Вот расчеты по фондам потребных материалов и комплектующего оборудования.

Андрей Алексеевич подвинул к себе объемистую папку и снова подивился работоспособности главного инженера, сумевшего провернуть такую уймищу нудных расчетов. Сумевшего обсчитать на материалоемкость не одну сотню чертежей, нуждавшихся в опытных проверках, определить, сколько для какой конструкции потребуется стали и какой именно марки, какие нужны подшипники и редукторы, реле, электромоторы и трубы для разводки гидравлики. Сколько нужно проводов и какого сечения, чтобы переносить к датчикам управляющие сигналы.

Пожалуй, хорошо, что Павел Станиславович остался старым холостяком. Будь он обременен семейными заботами, такого дела ему наверняка было бы не одолеть. Это же все равно как знаменитому барону перенести под мышками двух лошадей, чтобы экипажи могли разъехаться на узкой дороге. Но про барона сочинено, а о богатырском подвиге Павла Станиславовича свидетельствовала папка с расчетами, лежащая на столе.

Веретенников удивлял работоспособностью, а Агапов, повернутый в нужную сторону, ошарашивал темпами, какие он набирал в сотрудничестве производства с передовой наукой и техникой. Неделю назад начальник главка показал Готовцеву новую докладную записку Максима Максимовича, где было написано, что процесс создания современных машин в условиях научно-технической революции — это идеи, высокий конструкторский уровень их исполнения и обязательный эксперимент. Не будет экспериментальных проверок — не будет совершенных машин. За фразами докладной ощущалась прямая подсказка Павла Станиславовича, но Балихин, не догадываясь о тесном деловом партнерстве старых друзей, был так изумлен стремительной трансформацией сознания Агапова, что без возражения отправился вместе с Максимом Максимовичем к заместителю министра, и они возвратились с разрешением использовать ассигнования, ранее назначаемые на новое строительство, для модернизации завода. Теперь Агапов с утра до вечера сражался со снабженцами, капитальщиками, плановиками и финансистами, выбивая нужные для такой модернизации фонды, оборудование, лимиты и материалы.

— Ты голову не ломай, Андрей Алексеевич, — сказал Веретенников, приметив, что начальник ОКБ намеревается детально ознакомиться с материалами объемистой папки. — Не следует тебе залезать носом в каждую дырку. Твои заботы должны быть повыше. Кульман и линейка для тебя теперь отзвеневшие золотые деньки конструкторской молодости. Пойми меня правильно и начни покрепче осваивать новую специальность. Руководить таким народом, как у нас, — это не техпроектом заниматься. Один Шевлягин с тебя еще семь потов спустит, да и Нателла Константиновна тоже сумеет за себя постоять. Особенно сейчас.

— Почему сейчас?

— Потому, что у женщин, Андрей Алексеевич, очень хорошая память. Иной раз слишком хорошая даже для них самих…

Разговор перебил громкий звонок внутреннего телефона.

— Пришли тут к вам, Андрей Алексеевич, — сказал вахтер. — В вестибюле стоят. Просят пропустить, а зачем — не хотят говорить.

— Кто стоит?

— Гражданка одна… Вяльцева по фамилии. Так как?

— Я сейчас спущусь, — ответил Андрей Алексеевич и с явным смущением поглядел на Веретенникова. — Извини, Павел Станиславович.

— Иди. Завтра все договорим. Ты иди… Насчет холостяцкого положения я ведь говорил в принципе. Конкретно тут всегда решается без советов и подсказок. Сугубо, так сказать, индивидуальным способом.

На улице было мягкое солнце и глубокие предвечерние тени. Вдали обманчиво медленные, стремительно проносились возле тротуаров автомобили, пугая шорохом шин и всхлипами разорванного воздуха.

Андрей слышал взволнованное дыхание Тамары, и рука его касалась горячего, не округлившегося еще девичьего локтя. Видел маленькие, переступающие по асфальту ноги. Шагали они легко и упруго, чуть вразброс, как у косолапящего малолетка.

Потом они уселись на скамейку в крохотном сквере, и Тамара вынула из сумки потертую на сгибах, пожелтевшую от времени бумагу.

— Вот!.. Я верила, идиотка, а она, оказывается, меня четыре года морочила. Говорила, что отец пропал без вести, на фронте…

Девушка резко вскинула голову, и Андрей увидел в ее глазах наплывающие слезы. Тамара силилась их удержать, покусывала губы и некрасиво морщила лоб.

— Такие вы все, взрослые, умненькие и чистые, хорошие и добрые, а на самом деле… Мамулечка после папы сразу выскочила замуж, а эта…

— Что стряслось, Тамара? Давайте разберемся без истерик… Вы хотели со мной поговорить…

— Может, я уже не хочу говорить… Может, я уже передумала!

— Но я то здесь при чем?

— При том!.. Вот читайте, что я нашла у Киры Владимировны. Позавчера разбиралась в старом чемодане с барахлом и нашла. Она говорила, что разыскивает могилу отца, пропавшего без вести, а здесь написано, что он осужден за хищение социалистической собственности и умер в тюрьме… В сорок шестом году. Тогда и война вовсе кончилась.

— Как так в тюрьме? — спросил Андрей и взял старый, потертый на сгибах листок.

Это была справка на рыхлой бумаге, со штампом и расплывчатой фиолетовой печатью, подтверждающая слова Тамары.

— Вы Кире Владимировне это показывали?

— Нет. Вчера я ходила целый день как чумовая, а потом решила с вами поговорить… Ничего я ей не показывала.

— Вот и хорошо, — с облегчением сказал Андрей.

— Чего же тут хорошего?.. Такое вранье… Все же должно быть по правде, Андрей Алексеевич. Как люди могут жить, если начнут друг друга обманывать?.. Вы умный, взрослый, начальником работаете… Можно обманом жить?

— Нельзя… Конечно, человек должен жить по правде. Только правда иной раз тоже не очень простое понятие. В представлении людей правда бывает и разная. Потому нельзя, девочка, даже правдой размахивать, как дубиной. Случается и такая правда, что от нее человека лучше уберечь… Не говорят же врачи пациенту, что он безнадежно болен?