Тот же Наполеон штыками, а не уговорами расширял границы своей Империи. Католическая Испания не пожелала под звук кастаньет сделать из мавров испанцев. Она жёстко преследовала их в течении семи веков Реконкисты, пока последний из них не собрал свои манатки и не умотал к родным африканским пальмам и кокосам. Арабы также и не мечтали о мирном объединении южной Испании, они приколачивали сопротивляющихся испанцев к дверям их домов, распиная их между собакой и заходившейся визгом свиньей. Ещё в прошлом веке Бисмарк приковывал к пушкам немецкие части при Садовой и при Седане. Гарибальди собирал итальянские земли не с розой в руках, но взяв приступом Рим. Те же Американские Штаты стали Соединёнными только после почти полного истребления краснокожих, старых хозяев континента, и после четырех лет массовой бойни, названной войной за независимость, мало что имевшей с демократией. Но и это не всё! Двадцать миллионов чёрных, завезённых в Америку вопреки их желанию, живут под властью нескольких миллионов белых, которые, ещё в прошлом веке продолжали клеймить калёным железом их отцов и матерей, как жеребцов и мулов. И хотя им уже тогда было позволено голосовать, они могли это сделать только после окончания процесса клеймения!

Только швейцарцам удалось более-менее мирно создать своё маленькое государство, славящееся своими кофейнями, стрелками из арбалета, горничными и молочной продукцией. Но, не считая известной истории с яблоком Вильгельма Телля, их уютные кантоны ничем не прославились на мировой арене политической истории. Великие Империи, великие державы, все они были основаны силой. Это достойно сожаления? Это — факт.

Гитлер, оккупируя строптивую Европу, делал то же самое, что и Цезарь, обуздавший галлов, Людовик XIV, захвативший Артуа и Руссильон, англичане, покорившие и ограбившие ирландцев, американцы, направлявшие орудийные дула своих крейсеров на Филиппины, Пуэрто-Рико, Кубу, Панаму и при помощи своих ракет расширившие свои военные границы до 37-ой параллели. Демократия, то есть общенародное согласие приходит только потом, тогда, когда всё уже кончено.

Массы смотрят на мир сквозь замочную скважину своих мелких личных интересов. Никогда бретонец, фламандец или каталонец из Руссильона не сделали ни одного шага к объединению Франции. Житель каждой области, будь то Бретань или Вюртемберг, желает остаться бретонцем или вюртембержцем. Отец одного моего друга из Гамбурга предпочёл эмигрировать в Соединенные Штаты после 1870 г., поскольку не пожелал жить под властью Империи Вильгельма I. Миром управляют элиты. Сильные, пинком под зад, гонят слабых вперёд. Не будь их, раздробленные народы вечно топтались бы на месте.

Даже, если в 1941 или 1942 гг. Гитлер одержал бы полную и окончательную победу в Европе, даже, если бы, по пророчеству Спаака, Германия стала «госпожой Европы на тысячу лет», ворчуны не умолкли бы. Каждый по-своему продолжал сходить с ума, цепляясь за свой клочок земли, несомненно, ставя его выше всех прочих! С изумлением я слышал, как мои соратники из дивизии «Шарлемань» голосили над своими кружками пива:

Итак, этот уродливейший край, с его нескончаемыми почерневшими от сажи кирпичными шахтёрскими посёлками, и сотней покрытых угольной пылью замков, они считали прекраснейшим! Даже цветы там были неизменно припорошены чёрной пылью! Однако глаза загорались, каролингские земляки пылали энтузиазмом! Каждый был привязан к своей деревне, к своей области, к своему королевству или к своей республике!

И эта европейская местечковость и мелочность только возрастали. Сколько было примеров объединения различных европейцев, казалось бы столь далеких друг от друга, но по сути своей очень похожих. Сотня тысяч протестантов, вынужденных покинуть свою страну после провозглашения Нантского Эдикта, легко смешались с приютившими их пруссаками. В ходе боёв февраля-марта 1945 г., в деревнях, расположенных как на восточном, так и на западном берегу Одера, нам повсюду встречались известные французские фамилии, явно указывающие на выходцев из Анжуа и Аквитании.

Точно также обстояло дело и на фронте, среди добровольцев. Точно также сотни тысяч немецких поселенцев на протяжении долгих веков селились в балтийских землях, на землях Венгрии и Румынии, и даже — в количестве пятидесяти тысяч! — на берегах Волги. Фламандцы, значительная часть которых переселилась на север Франции, подарили ей сильные промышленные элиты. Выгоды от совместного проживания несложно заметить и в латинских странах. Левые испанцы, вынужденные бежать во Францию после своего поражения в 1939 г., уже через поколение смешались с принявшими их французами — Мария Касарес (Casares), дочь премьер-министра «Народного фронта» стала одной из знаменитейших актрис Французского Театра! Сотни тысяч итальянцев, которых в прошлом веке заставил бежать во Францию голод, также ассимилировались там с необычной лёгкостью. Достаточно вспомнить одного из величайших писателей Франции итальянского происхождение — Золя. В наше время их стало ещё больше.

Та же наполеоновская империя объединяла европейцев, не испрашивая на то их согласия. Тем не менее, их элиты объединились с необычайной быстротой — немец Гёте стал кавалером Почётного Легиона; польский князь Понятовский стал маршалом Франции; картины Гойи, испанского художника — украсили музей Лувра; Наполеон, на отчеканенных монетах, провозглашал себя Rex Italicus (Королём Италии). Солдаты наполеоновской армии, рекрутированные из десятка различных стран Европы, нередко находившиеся в напрягах друг с другом, сдружились между собой, также как сдружились мы в рядах Ваффен-СС во время второй мировой войны. Но всякий раз толчком к такому объединению становились или преследования, или война, или голод и нищета, или воля сильной личности. В обычном состоянии народы Европы предпочитают держаться своих границ. Они преодолевают их — и преодолевают всякий раз успешно — лишь при наличии внешнего толчка.

Эти плодотворные и многовековые попытки по объединению разнородных европейцев, предпринимаемые Пруссией и Аквитанией, Фландрией и Андалузией или Сицилией, можно было бы легко возобновить, усилив и расширив их масштаб.

Выигранная или проигранная вторая мировая война стала бы сильнейшим толчок к объединению. Она заставила бы всех европейцев, и особенно таких, казалось бы, непримиримых противников, как немцы и французы, объединиться. Несмотря на их сопротивление, несмотря на взаимные подножки, они волей-неволей, были бы вынуждены признать друг друга. Четыре года обоюдных сражений, попыток наладить совместную жизнь, по необходимости понять друг друга, не прошли бы даром. Победителям или побеждённым, им пришлось бы взглянуть друг другу в лицо. Такой опыт не забывается. Плохое забывается, помнится то, что имеет значение. С конфронтацией европейских народов было бы покончено.

За двадцать пять лет, прошедших после войны, начавшееся тогда сближение пошло со скоростью, свойственной нашей эпохи. Сегодня миллионы европейцев спокойно путешествуют по всей Европе. Иностранец больше не является существом, на которого смотрят с боязнью или ненавистью, или предметом насмешек. Житель Бретани уже не смотрит на мир сквозь дыры в своём голубом сыре или сквозь кольцо, надетое на лапу доморощенной курицы. Нормандцы уже не считают лучшим в мире свой сидр, а бельгийцы своё крепкое пиво. Тысячи шведов живут на побережье Малаги. Французская компания «Мишлен» объединяется с итальянской «Аньелли», а немец Гюнтер Закс берёт себе в жены актрису «мейд ин Париж», и от этого не рушится французская Республика.

Даже генерал де Голль не стесняется рассказывать французам, что в его жилах течёт немецкая кровь, благодаря двоюродному дедушке, пожирателю кислой капусты, рожденному в стране, где обрёл популярность нацизм!

Молодежь стала во многом космополитичной. Она создает для себя мир дерзких и смешных идей, с длинными волосами, потёртыми штанами, широкими рубашками, девушками, не отворачивающимся от юношей другой национальности!