Ерш Ершович устремился вперед так, что трое его спутников едва за ним поспевали. То и дело рыбина пропадала в мутной дали, приходилось кликать Ерша, чтоб погодил немного… И вот в скачущем свете фонарика показалось какое‑то громоздкое сооружение — самое крупное из всего, что им встретилось на речном дне. Сооружение вросло в ил. Они подплыли вплотную к тому, что, видать, и служило тюрьмой для Водовика. Над ними косо протянулся какой‑то узкий навес не навес… Шишок, забрав у Вани фонарик, всплыл наверх и ступил на крышу. И, направив на что‑то свет, вдруг притопнул по навесу ногой и проорал:

— Ядрёна вошь! Глядите–ко — фашистский крест!

Ваня взвился к нему, попытался пройтись по узкому мостику и соскользнул.

— Это крыло. Самолёт фашистский. Наши сбили! — говорил Шишок, захлёбываясь. — Вот лежи теперь на дне — будешь знать, как к нам соваться, паскуда!

А Перкун, на пару с Ершом переплыв на ту сторону самолёта, кричал:

— Тут ещё крыло, и тоже с крестом…

Обплыли самолёт кругом и обнаружили кресты на хвосте и на носу. Шишок живо выдрал из дна арматурину и остервенело принялся соскребать крест с крыла. Ваня с Перкуном, переглянувшись, отыскали в иле по острой железяке и стали подсоблять Шишку. Ваня, оседлав нос, попытался заглянуть в кабину пилота через совершенно целое стекло, но там было слишком темно… В скором времени от фашистских крестов не осталось и помину. А самолёт, по словам Шишка, был целёхонек, никаких видимых повреждений, кроме нескольких дырок от наших пуль, обнаружить в нём не удалось. Да и дырки были кем‑то тщательно залатаны.

— Выходит, это и есть «Матросская Тишина»… — приплыв от хвоста к носу, сказал Перкун.

— Скорее, «Пилотская Тишина», — отвечал Ваня. Но Шишок с ними не согласился:

— Это, братцы, самая настоящая «Фашистская Тишина». Так им и надо!

Перкун же, нырнув под крыло, прокричал:

— Ого, да тут дверь!.. Открывается!

Ваня с Шишком живо нырнули следом и подплыли к скрытой в обшивке полукруглой двери, которая и в самом деле была приоткрыта.

— Странно это, — начал Ваня, — если это тюрьма, то почему дверь открыта?

Но Шишок, не слушая его, уже лез внутрь, подсвечивая себе фонариком, Перкун, молотя лапами, плыл следом, и Ваня поспешил за друзьями, оставаться снаружи одному ему не хотелось. Ёрш Ершович же куда‑то запропастился.

Свет фонарика выхватывал из темноты лавки с двух сторон по бокам салона. На полу лежали какие‑то банки, Ваня подхватил одну — написано по–немецки, и нарисована голова коровы, значит, говядина? Интересно, съедобная? Они ведь сегодня не завтракали… Парашют на лямках зацепился за какой‑то трос. Нацелилась Ване в глаз авторучка с золотым пером… Мальчик подцепил её. «Трофей, хозяин», — сказал Шишок и сунул ручку в котомку. А банку с тушёнкой, открыв арматуриной, сунул Ване под нос, но мясо за 50 лет явно испортилось, и Ваня помотал головой отрицательно. Перкун тоже отворотил клюв.

«Мне больше достанется!» — удовлетворённо сказал Шишок и, вместо вилки пользуясь арматурой, живодва схряпал тушёнку. Впереди маячила дверь в кабину пилотов, и Шишок уже плыл туда.

И вдруг дверь, в которую они вплыли из реки, благоразумно оставленная Ваней открытой, беззвучно закрылась. Ваня бросился к ней, попытался открыть, но тщетно… Шишок мигом подскочил к двери и надавил плечом… И тут в круглый иллюминатор сунулась с той стороны толстого стекла морда утопшего корреспондента, показала им язык и что‑то крикнула — что именно, Ваня не понял, а Шишок, видать, понял — и ответил, как надо. И в придачу к словам замахнулся ещё балалайкой — вышло это у него в воде замедленно и плавно. Ваня был уверен, что Шишок тут же откроет дверь, что ему какая‑то дверца — с его‑то силищей! Но Шишок, оставив входную дверь в покое, опять поплыл к двери, ведущей в пилотскую кабину. Ваня же прилипал носом ко всем иллюминаторам по очереди — но проныру–речкора больше не увидел. А Шишок в это время уже вплывал в кабину лётчиков — и Ваня с Перкуном поспешили за ним.

При скупом свете фонарика все увидели, что в кресле пилота кто‑то сидит… Спиной к ним. Неужто мёртвый фриц!.. Ваня зажмурился — только этого ещё не хватало! Но по кабине раскатился вдруг такой храп, что сомневаться в том, что в кресле не мертвяк, не приходилось. Шишок подплыл к креслу с одной стороны, Ваня с Перкуном — с другой… Шишок направил фонарик в лицо «пилота» — и все увидали толстого бородатого мужика, спящего с разинутым ртом. Струйка воды то втягивалась внутрь, то выбулькивала наружу, и в этом водном вихрике резвилась стайка крошечных мальков, то заплывая в раззявленный рот, то на большой скорости выметаясь наружу. На голове мужика сидела немецкая рогатая каска, вся перевитая водорослями. Мужик был в кафтане такого же цвета, как пиджак нового русского, кафтан не застёгивался — и над креслом возвышалось внушительное брюхо, одна рука лежала на вздымавшемся животе, и Ваня увидел, что ладонь у мужика, так же как у них, перепончатая. Из‑под кафтана торчали голые ноги, тоже, конечно, с перепонками меж пальцев. Шишок направил свет фонарика в левый глаз мужику и гаркнул:

— Эй, свояк, хватит дрыхнуть, всю власть ведь проспишь!

Мужик открыл глаз, заслонился от света рукой, закашлялся — и выплюнул заигравшихся мальков.

— Тьфу, разбойники! — проводил взглядом разлетевшихся во все стороны рыбенят. Потом внимательно поглядел на каждого из окруживших пилотское кресло и, потянувшись, сказал:

— А я вас тут давно–о поджидаю… В выборах, что ли, участвовали?

— А ты, что ль, знаешь про выборы? — удивился Шишок.

— А как не знать! Я ж Водовик — всё должон знать, что в моей вотчине происходит.

Вопросы посыпались с трёх сторон:

— А как же ты позволил, чтоб тя в тюрьму засадили? А ещё хозяин называешься… — укоризненно говорил Шишок.

— Почему в реке эти двое утопленников заправляют? — интересовался Перкун.

— А кроме водяниц, которых мы видели, есть на дне ещё какие‑нибудь тётеньки? — спрашивал Ваня.

Водовик замахал руками: «Погодите, погодите, не все сразу» — и, хитро поглядывая, сам стал спрашивать:

— А вот, скажем, кто знает, что эти циферки означают? — указал толстым пальцем на один из приборов на пульте управления.

Шишок глянул одним глазом:

— Из этих циферок следует, что горючего в самолёте под завязку. Видать, летел немец с какого‑то аэродрома неподалёку…

— Согласен, — сказал Водовик. — Этот паразит Зигфрид дочку у меня из‑под самого носа увёл!..

— Как это? — воскликнули все трое в один голос.

— А так!.. А вот, скажем, хватит этого бензину, чтоб до Эльбы–реки добраться?

Шишок, в удивлении расквасив губы, поглядел на показатели приборов, поскрёб в башке и кивнул:

— Должно хватить…

— А при чём тут Эльба–река? — спросил Перкун. Водовик же, не отвечая на вопрос, опять задал свой:

— А водочка‑то где, которую Анфиса Гордеевна велела мне поставить, не отдали этим мазурикам? Без водочки не пойдёт разговор…

Друзья переглянулись: и как это Водовик про водку пронюхал! Шишок мигом стащил с плеч котомку и, перерыв содержимое, вытащил припасённые бутылки. Откупорив когтем по очереди все шесть бутылок, Водовик мигом выдулил их, смачно занюхал рукавом, — и пустые ёмкости, ровно живые рыбины, принялись кружить вокруг его головы. Понаблюдав за их движениями, Водовик переловил их одну за другой и сунул Шишку:

— На, сдашь на земле стеклотару. А то мало мне тут сору‑то всякого…

Шишок засунул пустые бутылки в котомку, которая была теперь лёгонькой. Водовик же пригорюнился, подпёр рукой толстобородую щёку и начал наконец свой рассказ:

— Э–эх! Говорится ведь, силён, как вода, а глуп, как дитя, — так это про меня! Явился этот Зигфрид к нам, не как все другие протчие — с земли, а — с самих небес! Ну и… Каюсь, сам вначале стал его привечать, больно мне интересно было, как там, скажем, жизнь проходит в Неметчине… Как он летать выучился, и всё такое протчее… Да и любезен он был сверх всякой меры, всё bitte-dritte, всё улыбается, угодить хочет. Фляжечка у него была, а в фляжке… ну, впрочем, про это не буду… И ни бельмеса этот небесный Зигфрид не мог по–нашему сказать. Всё только — я да я… Якала. Но я, скажем, надежды не терял, думаю, выучится же он когда‑нибудь по русски балакать, времени‑то у нас — целая вечность. Тогда и погуторим…