— Просто я выступаю против царящих предрассудков, и ты знаешь это. Мы оба могли бы быть так счастливы вместе, если бы своей судьбой распоряжались сами. Не надо страдать... и все-таки смерть неизбежна. Если мы вместо Мелфи возьмем на себя ответственность за принятие решения, то можно выбрать средство, может быть, и не очень приятное, но, во всяком случае, безболезненное. В известной степени я расположена к ней, и мне бы не хотелось ни видеть ее несчастной, ни причинять ей страдания. Мы и сами не знаем, каков будет наш конец. Может быть, от болезни на пороге старости в какой-нибудь клинике...
При этих словах выражение лица ее омрачилось.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты умер раньше меня, Фрэнк, нет, ни в коем случае! Должно быть, это страшно — потерять мужа, которого любишь.
— Может, ты прекратишь рассуждать об очередности наших смертей?
— Ты прав, любимый, я хочу жить с тобой, мы должны быть всегда молодыми, а будущее сулит столько дней и ночей, что мы можем расточать их, не считая...
— И я хочу быть с тобой.
— Навсегда?
— Навсегда!
— Итак, что же нам делать, Фрэнк?
— Замолчи! Лучше иди сюда и поцелуй меня!
Медленно, не спуская с него глаз, она поднялась и скользнула к нему в руки. Глубокая тишина воцарилась в салоне, и лишь издалека доносился рев волн, разбивающихся о сходни.
4
«...Мне бы не хотелось, чтобы ты умер раньше меня, Фрэнк, нет, ни в коем случае! Должно быть, это страшно — потерять мужа, которого любишь».
«Может, ты прекратишь рассуждать об очередности наших смертей?»
«Ты прав, любимый, я хочу жить с тобой, мы должны быть всегда молодыми, а будущее сулит столько дней и ночей, что мы можем расточать их, не считая...»
«И я хочу быть с тобой».
«Навсегда?»
«Навсегда!»
«Итак, что же нам делать, Фрэнк?»
«Замолчи! Лучше иди сюда и поцелуй меня!»
Мелфи выключила магнитофон. Она уже в третий раз прокручивала его.
На смену первоначальной растерянности пришел панический страх. Сейчас она пыталась обдумать все спокойно. Прикурила новую сигарету. Пепельница на столе уже была полна выкуренными до половины сигаретами. В широко распахнутое большое окно она видела Фрэнка в гоночной лодке, он усаживал Тесс позади себя.
Совершенно уничтоженная, она из-за своего собственного любопытства превратилась в жертву. А ведь ей казалась особенно удачной мысль перед приездом Тесс вмонтировать этот микрофон. Ей хотелось знать, о чем говорят любовники, когда полагают, что они наедине. Она знала, что в тот день, когда Фрэнк встречал молодую женщину на вокзале, они не могли поговорить серьезно. Но такая возможность должна была вскоре представиться. И лучшим вариантом было самой предоставить им эту возможность. Поэтому-то она и уехала на целый день в Санта-Маргариту. Только ревность побудила ее так поступить. В тот вечер она рано поднялась к себе в комнату. Мучимая мыслью, что они могут уехать потанцевать, отчего она полностью теряла над собой контроль, она все же надеялась, что Фрэнк из предосторожности не отважится на это. К счастью, так и случилось. Она легла в постель. Ночник не выключала, ибо хотела дать понять, что читает, на тот случай, если Фрэнк выйдет на террасу, чтобы взглянуть на ее окно. Она боялась и одновременно страстно желала знать правду.
Она предполагала, что оба, возможно, разработают план побега или решат отправиться вместе попутешествовать, а может быть, просто откровенно поговорят. Ее потрясло болезненное, но неоспоримое доказательство их любовной связи. Если бы она слышала, как ее собственный муж говорит кому-то слова любви, может быть, она и подавила бы свою ревность. Но правда оказалась даже страшнее ее разыгравшейся болезненной фантазии.
Она больше не могла ждать. Лишь только увидев в бинокль, что лодка удалилась, она включила магнитофон.
Уже через несколько секунд ее охватила невероятная слабость. Она вынуждена была сесть. Комната закружилась, и она уже не могла понять, о чем говорят эти вдруг ставшие чужими голоса.
В большом венецианском зеркале над камином она видела старую съежившуюся женщину с залитым слезами лицом. Она не замечала, что плачет. Мелфи никогда и представить себе не могла, что когда-нибудь жизнь перестанет быть для нее сказкой. У нее не укладывалось в голове, что Фрэнк, не моргнув глазом, способен выслушивать ужасные планы, которые предлагала ему спокойным голосом эта женщина.
Итак, они готовят заговор, чтобы убить ее... и не осталось никакого следа чувства... И вдруг ее охватила буря противоречивых чувств — страха и разочарования, отвращения и одиночества, бешенства и ревности... отречения! Поочередно каждое из этих чувств достигало апогея, а затем уходило, уступая место другому, съежившись, как проколотый шарик.
Мелфи с трудом удавалось постичь страшную правду. Она должна была вжиться в роль жертвы, а эта роль так отличалась от всех тех, что играла она до сих пор, что ей никак не удавалось поверить в действительность происходящего.
Но что потрясло ее более всего, от чего у нее перехватывало дыхание, — это лицемерие обоих. Они беседовали с ней, справлялись о ее здоровье, интересовались ее желаниями, ее пристрастиями, предлагали различные развлечения... а как только оставались одни, искали путь убить ее!
Фрэнк поначалу противился лишь форме плана, но быстро дал уговорить себя. Она знала, что страсть его к ней угасла, но верила в силу воспоминаний и связывающую их нежность. И вдруг прошлое потеряло всю свою власть. Напрасно она любила его, оказалось, что те десять лет, что прожиты с Фрэнком, и те, совсем далекие, что были без него, безусловно, прекрасные и романтичные, провалились вдруг в бездонный черный колодец.
Фрэнк предал ее, Фрэнк! Единственный мужчина, которого она действительно любила в своей жизни и для которого никакая жертва не казалась слишком большой...
Совершенно исключалось, что он не любил ее. Нахлынувшие воспоминания убеждали в противоположном. Механически наблюдая за искусными па Тесс на водных лыжах, она внезапно всхлипнула, охваченная неприязнью к этой женщине и жалостью к себе.
Сколько времени они уже вынашивали эту мысль? Бесспорно, исходила она от Тесс, но ей требовалось совсем немного усилий, чтобы склонить на свою сторону Фрэнка.
Тот факт, что оба находились в любовной связи, делало их соучастниками. Когда они намереваются действовать и как они претворят замысел в жизнь? Тесс говорила о несчастном случае, но существует множество видов несчастных случаев, и если принять во внимание целый день, то она, возможно, и не сразу сумеет распознать опасность. Как сможет она одна бороться против них двоих, она, блуждающая в потемках, против своих палачей, хорошо знавших, что они делают? Как сможет предотвратить план, о котором ничего не знает?
Может, ей стоит кому-нибудь довериться, например, доктору Перетти? Но он трусливый человек, противник всяческих преобразований, к тому же близкий друг Фрэнка. Не будет ли он первым, кто решит, что она не совсем нормальна и что весь этот записанный разговор является лишь шуткой весьма сомнительного толка?
Но к кому ей тогда обратиться? Естественно, не в полицию. В этом случае скандал был бы еще хуже, чем смерть, и она должна в любом случае избежать его. Никто не должен знать, что Фрэнк по отношению к ней более не тот человек, что когда-то женился на ней.
Развестись! Естественно, теперь она готова и развестись, но это означает сдаться, пойти на поводу у двух подлецов, потерять все, а она не имела ни малейшего желания жертвовать собой ради этой интриганки.
Фрэнк принадлежал ей, это была не мимолетная связь, объединяющая их, это был брак. И она никогда не допустит, чтобы Тесс заняла ее место. Уж лучше риск, а там — будь что будет.
Ее глаза все время возвращались от окна, где она видела снующую лодку, к этой бесовской машине на маленьком столике. «Мое прошлое и мое будущее», — думала она с горечью и с тем извращенным удовольствием, с каким обычно надавливают на больной зуб. Она вновь включила магнитофон, чтобы еще раз услышать голоса, доставлявшие ей такую боль. Она наблюдала, как крутится магнитофонная лента, а затем нажимала на кнопку, чтобы вновь вернуть ленту к началу записи. И вот в замешательстве она перепугала кнопки и нажала на другую, но ничего не услышала. Нервно заглянула в инструкцию, чтобы посмотреть, правильно ли нажимала на кнопки. И затем начала все сначала. На этот раз лента крутилась нормально. Она закурила сигарету, чтобы унять сердцебиение, и ожидала первых слов, которые уже знала наизусть. Но ничего не последовало, магнитофон молчал. Она сильнее надавила на кнопку, но обе бобины крутились вхолостую. Теперь она поняла, что произошло: в волнении она стерла текст вместо того, чтобы его перемотать. Этот новый удар судьбы она встретила в полной растерянности. Она откинулась на спинку дивана, слезы струились по ее лицу, и казалось, что вместе с ними из нее вытекает жизнь.