— Но без тебя…

— Значит, и мне надо?

— Не знаю, Вася, не знаю…

— Значит, надо. Полечу!

— Вася… — Аня обняла мужа, и он ощутил на своей щеке ее слезы.

— Ну что ты, что ты…

— Ты сказал «полечу», а мне стало страшно и как-то легко. Словно камень с души снял. Думала, из-за меня все это… А теперь мне спокойней. Я горжусь тобой. Лети!

Аня вспомнила своих сыновей. Ждут ее, наверное, не дождутся. Она рассказала мужу, как они ее провожали: «А мы знаем, зачем ты едешь…» — «Зачем?» — «Посмотреть, как папа бомбит фашистов…»

Мартынов улыбался.

Он почему-то не сказал жене, что, получая задание, упросил командира полка проверить второго пилота в другой раз. Сегодня он хочет лететь сам, не может оставаться на земле, когда такая сложная цель.

— У вас — жена. Побудьте с ней, — говорил Дмитриев.

— Она уезжает, — отвечал Мартынов.

— Когда?

— Сегодня.

Даже утром Мартынов не знал, когда отправит жену. Лишь на всякий случай предупредил: «Сегодня или завтра поедешь». И велел собираться. Теперь, после разговора с Дмитриевым, он твердо решил проводить ее сегодня.

Смотрел Мартынов на свою жену и самую большую радость испытывал, какая только может быть. Аня поняла его. И пересилила себя.

Мы сразу узнали — Мартынов летит. И у всех было чудесное настроение. Запели песню про свой полк. Никто не знал, кто ее сочинил. Только все замечали, что в ней все время появлялись новые слова — новые названия городов и рек. На этот раз новый куплет пропел Иваненко.

Когда закончили петь, Мартынов сказал Вите:

— Когда Юля твоя приедет, ей тоже споем нашу полковую… И так же, песнями, будем ее провожать. А может, и не потребуются проводы. К тому времени кончится война. На свадьбу не забудь позвать.

Комэск был прав. Через год Юля приехала к Иваненко. Поженились и другие ребята. Только на свадьбе комэск наш, майор Мартынов, ни у кого не был.

В те короткие счастливые минуты, когда мы вместе с ним провожали Аню на вокзал, никто из нас не знал, не мог даже подумать, что будет на рассвете. За тысячу километров отсюда, на границе Венгрии и Словакии, разразится трагедия, о которой станет известно лишь после войны. Майор Мартынов не вернется с боевого задания.

…Самолет командира эскадрильи подбила зенитная батарея. Лететь было нельзя. Первая мысль — о спасении экипажа.

— Всем прыгать! Уходить в горы к словацким партизанам! — приказал Мартынов.

В ответ слабый голос Петровского:

— Я ранен, командир, ранен.

Надо прыгать — а значит, оставить штурмана. Нет, этого Мартынов сделать не мог. Он сбил на затылок фуражку, сорвал ларингофоны, порывисто обернулся к правому летчику:

— Садиться будем… Садиться! Понял?! Летчик кивнул, наклонился к приборам.

А за бортом — ночь. Сентябрьская, непроглядная ночь. Срывались с насиженных мест звезды, чертили огненно-умирающий след, пропадали, так и не долетев до земли.

Под крылом земля — чужая, незнакомая. Мартынов отжал штурвал и, когда самолет пошел на снижение, сказал Петровскому:

— Миша, если можешь, переходи в навигаторскую. Идем на посадку.

— Понял, — чуть слышно сказал Петровский.

Снижаясь, корабль погружался в неизвестность. Мартынов напряжен. Ни одного движения мышц на лице. Губы сжаты. Взгляд устремлен на приборы. По бликам, пульсирующим на приборной доске, понял — огонь подбирается к бензобакам.

А земля приближалась. Призрачно блеснул водоем. Угадывался блекло-серый песок дороги.

— Следи за землей, Леша. За землей…

— Слежу! — отвечал второй пилот.

Дорога, будто в тумане, бежала сбоку, под крылом. Казалось, она вот-вот пропадет. А что рядом, справа? Поле? Похоже, поле. Слева — вроде холмы.

— На дорогу! — сказал Мартынов.

Когда воздушный корабль, обдирая обшивку фюзеляжа, прополз вдоль дороги и остановился, Мартынов приказал:

— Немедленно покинуть самолет.

Он сорвал верхний люк. Можно оттолкнуться от сиденья и выпрыгнуть. Но Миша Петровский… Что с ним? Мартынов опустился в навигаторскую. Молодец, Миша, здесь. Петровский, скорчившись, прижался к борту. Мартынов со вторым пилотом подхватили его под мышки, вылезли из кабины, спустились к заросшей кустарником лощине. Впереди чернел лес, вырисовывались горы.

— Уйдем. Партизаны близко…

В небе с запада на восток прокатывался и замирал вдали знакомый самолетный гул.

— Наши возвращаются, — сказал Мартынов. — Через три часа будут дома. Погода хорошая.

Много значит, когда рядом знакомое, родное. Даже звуки в небе ободряли оказавшийся в стане врага экипаж.

Надо спешить. Надо уйти как можно дальше от места посадки. В лес, в горы.

— Командир, я не могу идти, — еле шевелил губами штурман.

— Понесем, — не раздумывая сказал Мартынов второму пилоту.

Штурман терял сознание, в бреду просил пить. Они выбивались из сил, но шли. Начался густой кустарник, близко лес. Спешили туда.

Когда рассвело, второй пилот принес из ручья воды, дал Петровскому.

— Ну как?

— Легче стало, — заговорил штурман.

Потом он попросил еще. Пока пил, второй пилот рассказывал Мартынову:

— Брал воду, а по ту сторону ручья был человек.

— Он тебя видел?

— Не знаю.

— Это уже плохо. Надо уходить.

Мартынов взглянул на Петровского. Лицо его, всегда розовощекое, теперь побледнело. Глаза стали крупнее. По глазам понял, что штурман прилагает нечеловеческие усилия, чтобы держаться, не стонать.

— Крепись, — подбодрил его Мартынов, — начинаются горы. Знакомые места: Грон, Низкие Татры. А там — друзья. Выручат. Крепись, Миша.

Лицо Петровского оживилось. Мартынов доволен, что штурман держит себя в руках.

На очередном привале они услышали приближающийся шум мотоциклов.

— Ищут, — произнес второй пилот.

И вдруг Петровский поднял голову:

— Командир, Вася, оставьте меня, уходите… Вы успеете…

Да, в горах спасение. Можно уйти, вернуться в полк, к штурвалу бомбардировщика. И опять воевать. Писать Ане письма: «Жди, скоро вернусь!»

«Еще не поздно уйти в горы. Еще не поздно», — так думал Мартынов. Петровский просил:

— Вася, уходите! Зачем из-за меня…

Но встретились сурово-протестующие глаза командира и просящие — штурмана.

— Нет, Миша, мы никуда не пойдем без тебя. Вместе летали в небе, вместе будем драться и на земле.

Автоматная очередь срубила над головами сучья. Стреляли издалека, наугад. Хотели услышать ответный огонь, уточнить, где летчики.

Мартынов достал пистолет, окинул взглядом боевых друзей.

— Будем драться. Теперь и умереть не страшно. Россию отстояли. А наша третья эскадрилья на ногах стоит крепко.

Он приказал экономнее расходовать патроны, стрелять прицельнее.

Автоматные очереди врага секли кустарник, колупали каменистую почву, свистели над головой. В ответ — редкие хлопки пистолетных выстрелов. Летчики залегли спиной друг к другу. Мартынов сразил выскочившего на поляну гитлеровца, потом второго, сказал:

— Вот так их…

У Петровского помутилось в глазах. Но он тоже стрелял по каким-то движущимся силуэтам.

— Стреляй, Миша, стреляй! — подбодрил его Мартынов. И это были его последние слова, которые слышал второй пилот. Потом тупой, оглушающий удар в голову… И уже не слышал ни выстрелов, ни разговоров, ни звуков моторов…

Так в отрогах Низких Татр, на южных склонах, на полпути к району Словацкого восстания, закончил боевой путь наш комэск майор Мартынов со своим экипажем.

Но все это будет завтра. И завтра Аню будет догонять тяжелая весть из полка: «Не вернулся с боевого задания». И она снова будет ждать… ждать… ждать…

ПОЕДИНОК

Стартех Варлашин лежал на старых самолетных чехлах. Рядом, как и он, еще трое бесчувственно разбросали ноги и замасленные, полусжатые в кулаки руки.

Немецкие самолеты, двое суток не появлявшиеся над аэродромом, вдруг налетели опять. Разодрал небо режущий вой пикирующих бомбардировщиков, вперехлест застрочили сухие пулеметные очереди. Давясь тротиловой гарью, шарахались испуганные птицы.