По материалам зарубежной печати

Роберт Хайнлайн. Гражданин галактики

— Номер девяносто семь,— объявил аукционист.— Мальчик! Паренька вытолкали на помост. Он стоял в напряженной позе, затравленно сверкая глазами и озираясь по сторонам. Невольничий рынок располагался с той стороны площади Свободы, которая примыкает к космодрому, и отсюда открывался широкий вид на холм, увенчанный, словно короной, знаменитым зданием Президиума Саргона — капитолия Девяти Миров. Вид этот был незнаком и непривычен юному рабу: мальчик даже не знал, на какую планету забросил его невольничий корабль.

— Номер девяносто семь,— повторил аукционист.— Здоровый симпатичный парень. Может быть использован как паж или мальчик для накачки шин. Взгляните на...— Его голос потонул в реве севшего звездолета.

Старый нищий по прозвищу Кривой Баслим изогнулся всем своим полуобнаженным телом и заглянул единственным глазом за край помоста. Мальчик был похож на изможденное и затравленное животное. Под коркой грязи на спине виднелись белые шрамы — следы плетки, красноречивые свидетельства отношения прежних хозяек

Разрез глаз и форма ушей мальчика навели Баслима на мысль, что этот юный раб, возможно, прямой потомок землян, однако сказать это наверняка нищий не решился бы. Заметив устремленный на него взгляд калеки, паренек яростно сверкнул глазами.

— Два минима,— объявил аукционист.— Кто предложит четыре?

— Четыре,— со смехом крикнул синдонианин из первого ряда.

— Пять! — послышался чей-то голос. Синдонианин жестом поманил к себе нищего. Баслим подполз на руках и одном колене, волоча по пыли культю второй ноги.

— Пять минимов — раз,— запел аукционист.— Пять минимов — два...

— Шесть! — прошипел синдонианин и, заглянув в торбу Баслима, высыпал в нее из своего кошелька горсть медяков.

— Семь! — прокаркал Баслим.

— Семь минимов — раз! Эй, джентльмен с поднятым пальцем, вы предлагаете восемь?

— Девять! — закричал нищий. Цена подползала к стеллару — слишком дорогое удовольствие для большинства присутствовавших, боявшихся испортить шутку синдонианина и перекупить ненароком совершенно никчемного раба.

— Девять минимов — раз! Девять минимов — два! Девять минимов — три! Продано за девять минимов,— аукционист столкнул мальчика с помоста, и тот угодил прямо в руки нищего.— Забирай и проваливай!

— Но-но, полегче,— с угрозой произнес синдонианин.— А купчая?

Все это время мальчик тихонько стоял рядом. Он понимал, что продан и что его новый хозяин не кто иной, как этот уродливый старик. Баслим поднялся с земли, обхватил раба за плечи и оперся на него, как на костыль. Обретя в ребенке мало-мальски надежную опору, он с достоинством поклонился и сипло произнес:

— Благородный сэр, я и мой слуга благодарим вас.

— Не за что, не за что,— нетерпеливо проговорил синдонианин и отмахнулся от Баслима шейным платком, словно от назойливой мухи.

От площади Свободы до Баслимовой норы было около полумили, но шли они долго. Скакал нищий гораздо медленнее, чем ползал, к тому же и на ходу он не забывал о своей основной профессии, заставляя мальчика совать торбу под нос каждому встречному.

Обиталище Баслима находилось под старым амфитеатром, часть которого была снесена после издания указа о строительстве нового Колизея. В развалинах идти стало тяжелее, и старик вынужден был снова опуститься на три точки опоры. Наконец они добрались до темного лаза, и Баслим заставил мальчика первым нырнуть в подземелье. Протиснувшись сквозь торосы из битого кирпича, они очутились в довольно прямом коридорчике, потом поползли под уклон, туда, где были когда-то клетки гладиаторов. В кромешной тьме они добрались до хорошо оструганной деревянной двери. Баслим распахнул ее, подтолкнул мальчика вперед, вполз сам и, захлопнув дверь, включил свет.

Паренек вытаращил глаза: картина, представшая его взору, никак не вязалась с тем, что он ожидал увидеть. Перед ним была маленькая, но вполне пригодная для жилья комната, чистая и без щелей. Встроенные в потолок плафоны излучали мягкий свет, обстановка была скудная, но вполне приличная. Мальчик растерянно оглянулся. Это было лучшее жилище, какое ему когда-либо доводилось видеть.

Нищий подскочил к стеллажу у стены и достал что-то с полки. Лишь после того, как хозяин размотал набедренную повязку и приладил какое-то устройство к култышке, мальчик догадался, что это протез. Затем нищий встал, вытащил из сундука брюки и натянул их. Теперь никому и в голову не пришло бы заподозрить в нем калеку.

— Иди-ка сюда,— проговорил старик на космическом эсперанто. Мальчик не шелохнулся. Тогда Баслим взял его за руку и провел в соседнюю каморку, служившую одновременно кухней и ванной. Наполнив водой ушат, нищий сунул своему рабу обмылок: — Искупайся-ка.

Паренек поколебался, потом стащил набедренную повязку и принялся опасливо мылиться.

— Ну вот и молодцом,— похвалил его Баслим. Он бросил грязную повязку в помойное ведро, извлек откуда-то полотенце и, повернувшись к пареньку спиной, занялся стряпней. Минуту спустя он оглянулся. Мальчуган исчез. Баслим неторопливо вышел в большую комнату и увидел, что его раб, голый и мокрый, неистово трясет дверную ручку. Баслим похлопал его по плечу и указал пальцем в сторону ванной.

— Остынь и иди мыться.

Когда мальчишка кончил купаться, Баслим открыл кухонный шкаф и достал флакончик с йодом и несколько тампонов. Все тело ребенка, испещренное царапинами и порезами, представляло собой одну сплошную рану. Почувствовав укусы йода, мальчуган заерзал.

— Стой спокойно! — строго сказал Баслим. Покончив с врачеванием, он принес грязную тряпицу, жестами велел мальчику свернуть себе набедренную повязку и вернулся к плите. Скоро он поставил на стол в большой комнате котелок с тушеным мясом, положил горсть свежих стручков чечевицы и наконец добавил к трапезе увесистую краюху хлеба.

— Садись,— пригласил он, немного передвинув стол. Мальчик опустился на краешек сундука, но сидел напряженно, готовый каждое мгновение сорваться с места, и не притрагивался к еде.

— В чем дело? — спросил Баслим и, перехватив метнувшийся на дверь взгляд своего раба, добавил: — Ах, вот оно что...

Он поднялся и прижал палец к окошечку замка.

— Дверь открыта,— объяснил старик.— Либо сиди и ешь, либо мотай отсюда!

Нищий повторил это на нескольких языках и с потаенной радостью заметил, что один раз мальчик понял его. Таким образом вопрос о родном языке раба был снят. Баслим снова уселся за стол и взял ложку. Мальчик сгорбился над своим котелком и набросился на еду с жадностью волчонка...

— Ну и молодец ты у меня,— похвалил Баслим, когда парнишка поел.— Я ложусь спать. Как, кстати, тебя величать?

— Торби,— после секундного колебания ответил мальчик.

— Торби... славное имя. Можешь звать меня просто папой. Спокойной ночи.

Баслим отвязал протез, водворил его на стеллаж и поскакал к своей постели — толстой рогоже в углу. Он прижался к стене, чтобы освободить побольше места для мальчика, и сказал:

— Гаси свет и ложись.

Свет погас. Баслим напрягся, ожидая, что вот-вот скрипнет отворяемая дверь. Нет, парень не собирался удирать. Старик почувствовал, как шевельнулся матрац — это Торби забрался на ложе.

— Все хорошо, Торби,— ласково сказал он.— Кончились твои беды. Теперь тебя больше никогда не продадут.

Раны Торби мало-помалу затянулись. Старый нищий раздобыл где-то еще один матрац и соорудил для мальчика постель в другом углу, однако выдавались ночи, когда Торби мучили кошмары, и тогда Баслим, проснувшись, чувствовал тепло прильнувшего к нему маленького тельца. Спал старик чутко, но в такие ночи он никогда не ругал Торби и не гнал его прочь. Однажды он услышал, как мальчик хнычет и зовет во сне мать. Это навело его на мысль подлечить Торби гипнозом. В стародавние времена он выучился этому хитрому искусству, хотя и недолюбливал гипноз: вторжение в человеческую психику Баслим считал делом аморальным, однако сейчас он понимал, что столкнулся с крайним случаем.