Люся была самой умной и талантливой девочкой в классе, училась всегда отлично. У меня хранится ее последняя фотография — умное, тонкое лицо, высокий лоб, над ним легкие завитки светлых волос, серьезный обращенный в себя взгляд и приподнятый в легкой улыбке краешек рта.

У меня два любимых занятия — чтение и рисование. Рисую дешевыми акварельными красками все, что вижу. Прикреплю лист бумаги на дверь в комнате, сделаю из картона мольберт и самозабвенно рисую, а потом устраиваю выставку картин на чердаке. Рисовать меня научила мама, она хорошо рисует и печатает специальными перьями и тушью заголовки к стенгазетам и разным школьным бюллетеням. Мои занятия прерывает Сашка — то краску утащит, то рисунок порвет и сразу убегает. Я терплю до последнего. В конце концов, срываюсь с места и начинаю бегать за братом, пытаясь поймать и отлупить его. Сашка быстрый и увертливый — бегает, дразнится и смеется. Мы всегда так, постоянно ссоримся и деремся, но и обойтись друг без друга не можем. Если Саше что-нибудь дали, он немедленно спрашивает: «А Таньке давали?» Так же и я. Подрастает сестра Лена. Она уже ходит, и мы стараемся дальше двора ее не пускать, потому что вдоль мостков, ведущих к части и к офицерским баракам, тянутся довольно глубокие канавы. Вода в канавах прозрачная и чистая, в ней плавают головастики и тритоны, наблюдать за которыми одно удовольствие. Как-то раз, весной, когда вода в канавах была вровень с мостками, слышу Сашин крик: «Ленка тонет!» Выбегаю за ворота и вижу, в двух шагах от дома Лена лежит поперек мостков, а голова и руки у нее в воде. Вытащили из канавы захлебывающуюся водой и ревом Лену и увели домой. В это время мама уже работает, и сестру воспитывает весь военный городок.

Детская дружба. Оглядываясь назад, я понимаю, что друзей у меня тогда было не так уж и много, их можно по пальцам пересчитать. Одно могу сказать — мне всегда хотелось иметь друзей, быть любимой ими, иметь большой авторитет, вести за собой. Но особенно хотелось быть всеми любимой. Думаю, этого хочет каждый человек, независимо от того, много ли он получает внимания в своей семье. А мне внимания стало не хватать лет с двенадцати. Отец нежно любил только малышей, а когда дети подрастали, он не знал, как с ними общаться. Мама, как всегда, отдавала нам все что могла — лучшую пищу, одежду и все свое время, остававшееся от работы и учебы. Она всегда работала и училась, моя гордая и независимая мама. Она хотела, чтобы никто не мог ее попрекнуть куском хлеба. Трудно живя с отцом, она многое терпела ради нас троих. Желание вырастить детей в полной семье и дать им как можно больше коренилось в ее собственном голодном детстве, она знала, что такое безотцовщина и бедность, не понаслышке. Сильный мамин характер, ее независимость и чувство собственного достоинства перешли ко мне по наследству. Не могу сказать, что эти качества помогали мне приобретать друзей, но без них я не стала бы такой, как сейчас, возможно, сломалась бы под напором обстоятельств, и жизнь моя пошла бы совсем по-другому.

Мои первые испытания в отношениях со сверстниками начались в пятом классе. С мальчишками у меня проблем не было, может быть, потому что, имея брата, я знала, как с ними обращаться. Кроме того, я уже начинала нравиться мальчикам. У меня были друзья-двойняшки, братья Петренко. Их семья приехала с Украины. Мальчики были симпатичные и по-украински ласковые и внимательные. Их дом находился по соседству, и мы все свободное от школы время проводили вместе: летом бегая в лес, зимой катаясь на лыжах и прыгая в снег с заборов и крыш сараев. Некоторые часы и даже минуты из детства так ясно запечатлелись в памяти, что я и сейчас ощущаю восторг испытанный мной тогда от полета с крыши сарая в снег, вижу снежный свод у самого лица, внутри прорытого руками хода в сугробах во дворе нашего дома. Я вижу мамино лицо, когда мы с Сашей вваливаемся в дом, мокрые и покрытые снежной коростой под пальтишками до самых подмышек. Прижимаясь к печке холодной щекой, я ощущаю ее тепло и запах извести. Один из тех дней почему-то видится мне особенно отчетливо. Поздняя осень, земля мерзлая, а воздух так свеж. Мы с Сашей прибежали из леса, где жгли костер. Я переоделась в новое платье — праздник. Чувствую себя взрослой и счастливой. Щеки горят, на столе стоят тарелки с любимыми лакомствами — холодцом и маминым тортом, мамиными рогаликами и песочным печеньем. Оно и теперь в моих кулинарных рецептах называется маминым. Мама такая ласковая и красивая. Мы с ней в освещенной заходящим солнцем комнате вдвоем пьем чай.

К нашей детской компании присоединилась Ляля, казавшаяся мне красавицей — она была высокой и полной девочкой с русой косой. Саша в нее влюблен. Дружба с Лялей была безоблачной, пока в городке не появились дочери замполита (заместителя нашего отца по политической части). Сам замполит выглядел желчным, сухим и каким-то невеселым, в отличие от других офицеров. Он тяжело болел, но после удачной операции жил долго, и я встречала его в Вологде на улице через много лет. Его дочки на всех смотрели свысока. Девочек звали Кира и Галя. Кира, явно занимающая главенствующую роль в этом дуэте, походила на отца и красотой не отличалась, Галя же была довольно милой девочкой. Будучи рослыми, подстать Ляле, они стали дружить с ней, а меня всячески отстраняли от своей компании. Это меня очень обижало, было непонятно, чем я хуже других, почему они не хотят дружить со мной. Мне не приходило в голову, что я могу быть лучше, а не хуже других, вызывать зависть и желание доставлять мне неприятности. В свои двенадцать лет они были внешне и внутренне взрослее меня. Для них уже имели значение вещи, которые я поняла гораздо позже, а тогда они проходили мимо моего сознания. Например, я не видела исключительности в том, что мы дети командира полка, самого главного в военном городке человека. Благодаря маминому такту и уму в нашем доме никогда об этом не говорили. Для меня самыми важными были отношения, в которых ценились личные качества: доброта, открытость, честность, прямота. Я не знала злобы и зависти, желания подчинять себе, чтобы обижать и унижать других. Часто в одиночестве, в горьких и ревнивых раздумьях я искала пути к сердцам своих оппоненток, но так и не преуспела в этом. Обиду помогали переносить мои верные, никогда не предававшие меня, друзья — книги. Много раз в жизни я встречала женщин с таким же складом характера, как у Киры, и мои дружеские побуждения и желания разбивались о жесткую и холодную стенку высокомерия и зависти.

Двенадцать, тринадцать лет — в этом возрасте я начала отрываться от мамы, так, наверное, происходит с каждым. Процесс этот болезненный: ты еще очень нуждаешься в материнском тепле и ласке, но уже появляется тяга к отдельному существованию, к обретению себя как личности. Начинается великий поиск друзей и любви, еще только просыпающийся зов разума и плоти. Именно в это время я перехожу в среднюю школу, где проучусь два долгих года, до отъезда в Вологду.

В новой школе и в новом классе мальчишки встретили меня хорошо, а девочки молча. Девочек я не помню совсем, кроме двух. Одну я и хотела бы забыть, да не смогу. А вторая, Таисья, была такой забитой, безответной и несчастной, что ее я тоже помню. Пятый класс проходил незаметно, я училась отлично. Маленький мальчик с большими бархатными глазами на какой-то праздник подарил мне открытку с первым в моей жизни объяснением в любви. Это объяснение меня очень забавляло, но мама запретила смеяться над ним и показывать открытку подружкам. На самой открытке была изображена знаменитая «Шоколадница», девушка в старинном платье с подносом и в чепчике. Надо отдать должное дарителю, у него был хороший вкус. Эта открытка долго хранилась в моих вещах. Через двадцать пять лет мы случайно встретились с ним в поезде по дороге в Архангельск, куда мы с сестрой Леной ехали к брату встречать Новый год. Он подошел к нам в полутемном коридоре вагона, улыбаясь, и я узнала его по глазам.

В классе был один мальчишка, который всем очень нравился. Кешка сидел со мной за одной партой. Юркий, веселый, с острым носиком и круглыми, слегка выпуклыми, невинно-наглыми глазами, осененными длинными светлыми ресницами, он на всех уроках крутил стриженной под ноль белобрысой головой и развлекал весь класс остротами, мало приличными припевками и поговорками. Его часто наказывали дома и в школе. Однажды родители за какую-то провинность заперли Кешку дома. Его семья жила в длинном, двухэтажном деревянном бараке. Выбраться из дома он не мог, поэтому, высунувшись по пояс в форточку, на весь крещеный мир вопил: «О, дайте, дайте мне свободу!» Больше всех Кешкиным шуткам радовалась я, перестав даже смотреть в сторону учительницы, поэтому нас быстро рассадили. И вдруг посреди моей спокойной и веселой жизни в классе появилась она — мой антипод, мой враг, моя мучительница. Ее звали Вика. Несмотря на прошедшие годы, я вижу ее так ясно, как будто она сейчас стоит передо мной, презрительно прищурив глаза. Вика была высокая, «крупная» девочка. Не отличаясь особой красотой, она притягивала взгляд чистой, всегда отутюженной формой, сиявшими белизной воротничком и манжетами, блестящими волосами, разделенными идеально ровным пробором, и заплетенными в тугие косички с глажеными лентами. Кроме того, в ней была особая недобрая сила, всегда привлекающая более слабохарактерных и услужливых детей. Я тогда не знала, за что она меня так ненавидела, почему с такой готовностью к ней примкнули остальные девочки и некоторые ребята, до этого относившиеся ко мне вполне дружелюбно. Среди них был и Кешка! Вика сразу взяла верх над всеми в классе, она стала главной и власть ее была непререкаемой. Как хороший стратег, она сначала ходила вокруг меня, присматривалась, прислушивалась и искала слабые места в моей обороне. Сделать это было проще простого. Я была абсолютно беззащитна, открыта и не ожидала ничего дурного. Внешне наши отношения выглядели вполне пристойно, но подспудно между нами шла нешуточная борьба. Она боролась за власть, я — за честь и достоинство. Ей надо было обязательно сломать и покорить меня, а мне — выстоять, не сломаться, отстоять свое право на равенство с ней. Вика сразу приняла по отношению ко мне менторский тон и с сочувственной улыбкой поучала меня на каждом шагу, выбирая ситуацию так, чтобы рядом было как можно больше одноклассников. Целый год во всеуслышание мне говорили: «Не морщи лоб!», или «Какой у тебя некрасивый нос, впрочем, нос сойдет, а вот зубы ужасные!» и тому подобное. Стоило мне выйти из класса, как мои учебники, тетради, ручки и карандаши летели на пол. В тетрадях и дневнике откуда-то появлялись чернильные и жирные пятна, промокашки исчезали навсегда. Когда я возвращалась в класс, все умолкали, и девочки, встав у стены, смотрели, что я буду делать. Я молча поднимала свои вещи с пола и раскладывала на парте. Мое молчаливое сопротивление, отсутствие слез, истерик, доносов учительнице, вызывало еще большую озлобленность моих врагов. В те времена в поселковых школах не было раздевалок для уроков физкультуры, и мы раздевались в классе, развешивая одежду на спинках парт. После физкультуры я стала находить свою форму в углу, испачканную мелом, заплеванную и затоптанную грязными ногами. Это было выше моих сил. Я рассказала обо всем маме, но тогда не принято было ходить в школу и разбираться с обидчиками своих детей. Мама сказала, что я сама должна справиться с этой ситуацией, если хочу, чтобы меня уважали. И тогда я на уроке физкультуры подошла к Вике и громко сказала, что я знаю, что это она организатор и вдохновитель всего, что со мной происходит в последнее время, и потребовала объяснить, за что меня ненавидят, в чем моя вина. Я сказала, что если она мне не ответит, то она трусливый человек, способный обижать только слабых и беззащитных, и я ее не боюсь. Она не ожидала, что я пойду на открытое сопротивление, и на этот раз спасовала. Меня трясло от обиды и бессилия, слезы готовы были брызнуть из глаз, но я сдержалась и не поддалась слабости. Противостояние продолжалось с переменным успехом почти два года. Мне, то давали передышку, то с новой силой старались унизить и растоптать мое достоинство. Можно представить какие душевные муки мне пришлось пережить. Даже сейчас, воспоминание об этом сообщает сердцу лишний толчок. Все закончилось нашим переездом в Вологду в связи с демобилизацией отца, попавшего под хрущевское сокращение армии, когда на пенсию были отправлены сорокапятилетние, боевые офицеры, прошедшие войну и победившие военную машину Германии.