У меня появилась маленькая сестра, она лежит на столе на пеленке голенькая, некрасивая и шевелит ручками и ножками. Она открывает и кривит рот, как будто хочет что-то сказать. К ней страшно притрагиваться, такая она маленькая и беззащитная. На темени у нее нет косточки, только мягкая на ощупь кожа с редкими волосиками — это называется «родничок». Мы все ее очень любим и всегда будем любить больше всех, как самую младшую и самую дорогую.

Отца из Архангельска «переводят» в Грязовец, что под Вологдой. Ему присвоено звание полковника, и он назначен командиром полка. Жизнь офицерской семьи — это вечные переезды и вечное строительство новой жизни. Я помню, как мы ехали на поезде из Архангельска в Вологду в мягком вагоне. В купе было очень чисто, на окнах, на столике и на спинках мягких диванов висели и лежали белоснежные, накрахмаленные салфетки с вышитыми буквами «МПС», а на полу лежал ковер. В самом вагоне все, что было сделано из металла, блестело и отражало нас с Сашей. В Вологде отец должен был получить в дивизии назначение в грязовецкий полк, и мы пару недель жили в гостинице Совпартшколы (Советской партийной школы). Гостиница была такой же чистой и теплой, как мягкий вагон. В длинных коридорах лежали красные ковровые дорожки, а на столах дежурных, покрытых зелеными суконными скатертями, по этажам стояли большие настольные лампы с белыми матовыми плафонами. Здесь было тихо и как-то торжественно, бегать не хотелось.

В Грязовце нас сначала поселили за пределами военного городка, на одной из центральных улиц в деревянном двухэтажном доме. Надо сказать, что тогда в Грязовце все дома были деревянными и, хотя он гордо именовался городом, на самом деле это был маленький поселок, станция на железной дороге. От других таких же поселков он отличался только тем, что там стоял военный полк с казармами, плацем, волейбольной площадкой и офицерским городком. Дом, в котором мы сначала жили, был старый, с покосившимся полом, маленькими комнатками и маленькими окошками, пропитанный запахами старой деревянной уборной, которая была в общем коридоре. Отца мы видели редко, он все время был на службе. Мама хотела выйти на работу в местную школу, поэтому мы искали няньку для полугодовалой Лены. С хорошими няньками в Грязовце видимо было трудно. Наконец, няньку нашли. Ее звали Маня. Манино лицо не отложилось в моей памяти. Она была какая-то серая, без возраста, в платочке и уверяла маму, что лучше нее в городе няньки нет. Маню уволили через неделю, когда обнаружились синяки на попке у Лены. Оказалось, что нянька зачем-то щипала малышку. Обижать детей в нашей семье было не принято. Попадало только Саше и то не сильно, а так, для острастки, потому что жизнь в этом ребенке бурлила, и в любую минуту он был готов к приключениям. Еще в Архангельске…

Да, вернемся на минуту в Архангельск, на улицу Розы Люксембург, где сразу за домами военных начинались бескрайние коричневые торфяные болота, поросшие низким северным вереском, цветущим в короткое северное лето нежными фиолетовыми конусами соцветий, и морошкой, любимой ягодой, в незрелом виде поедаемой нами в несметных количествах. Лишь, зарумянится один бочок у морошки, а она уже и добыча, и радость. В этих болотах еще в первую мировую войну были вырыты окопы, со временем превратившиеся в глубокие затопленные водой ямы, часто служившие последним прибежищем бездомных кошек и собак. Мы сами по весне не раз проваливались в них, но чудом оставались живы. На болотах можно было найти много интересного — от дохлой кошки, до патронных гильз и ржавых остатков оружия начала XX века. Мальчишки, и вместе с ними мой младший брат, пропадали там целые дни. Саше категорически было запрещено ходить на болота. Отец грозил ему ремнем и даже привязывал веревкой за ногу к железной кровати. Во время каждого очередного выяснения обстоятельств, по которым он попал на болота, Саша рыдал и клялся, что это было в последний раз, и на следующий же день убегал с друзьями туда, где не было видно края земли и за каждой кочкой ожидало что-то новое и неизведанное.

Сашка… Мой любимый, мой единственный брат. Он был живой как ртуть, ни минуты не мог усидеть спокойно, был необыкновенно деятельным и скорым на шалости. Он все время убегал на улицу играть с друзьями, что-то придумывал, танцевал, говорил и пел; мы прозвали его «долгоиграющей пластинкой». У него было множество друзей и товарищей, всегда и везде — во дворе, в школе и в Архангельском медицинском институте, куда он поступил за компанию с другом, а оказалось, что здесь его призвание и судьба. Он умер в Архангельске, своем любимом городе, в 48 лет, неправдоподобно и страшно. Я где-то читала, что каждому человеку отпущен Богом определенный отрезок времени. И, наверное, если век человеческий долог, то события в нем как будто замедляются, растягиваются; если короток — то жизнь событийно насыщена и эмоционально ярка. Теперь, с высоты своих лет, я, кажется, понимаю, почему Сашка так спешил жить — должно быть, он носил в себе программу, отмерившую ему короткий век. Его сгубили ранний успех, даже слава, и бесконечные подношения благодарных больных.

Мой брат — погодок, мы почти двойняшки, не разлей вода. Мы похожи внешне, а внутренний мир у нас совершенно разный.

Научившись в детстве читать, я уткнулась носом в книгу и не расставалась с чтением до самой перестройки, то есть до тех времен, когда в России открылись все информационные шлюзы, когда сразу стало можно все, что было нельзя семьдесят лет. А поскольку видеоряд более сжат и насыщен, я стала смотреть телевизор и видеомагнитофон. Потребовалось десять лет, чтобы насытиться и даже пресытиться американским кино, американской музыкой, рекламой, нашей новой политикой и жизнью, а заодно обрести и вновь потерять надежду на скорую лучшую жизнь в многострадальной, родной стране. Мне с детства всегда хотелось «во всем дойти до самой сути», все понять и объяснить, найти ответы на все вопросы. А Саша заводил друзей, занимался музыкой, спортом и учебой. Еще в студентах его талант к медицине заметил известный хирург, светило Архангельского медицинского института и клиники имени Семашко, профессор Орлов, и взял к себе в ученики. Этот случай кардинально и счастливо изменил жизнь брата, он понял свое предназначение и стал учиться осмысленно и по настоящему хорошо.

Однажды я поехала навестить брата и посмотреть, как ему живется вдали от дома. Мама напекла гору пирожков с мясом, наготовила всякой всячины, нагрузила огромную сумку продуктами, и я отправилась в путь. Меня встретили Сашины друзья, и мы устроили ужин по поводу моего приезда. Как-то так вышло, что на ужин постепенно стекся весь этаж Сашиного общежития. До того момента я никогда не видела, чтобы продукты исчезали со стола с такой скоростью. Кажется, брат успел съесть только один пирожок, да еще один я для него припрятала. Мое искреннее удивление только развеселило Сашу. Молодые ребята были всегда голодны, и кто бы не привез еду, ее тут же к всеобщему удовольствию поглощали все вместе. Так что, если семье хотелось побаловать только своего ребенка, лучше было присылать деньги.

На старших курсах Саша встретился со своей будущей женой, Полиной, девочкой из большой крестьянской семьи, жившей на севере Архангельской области. Она с детства знала, чего хочет, стремилась уехать в город, выучиться и жить более легкой жизнью, чем та, что окружала ее в деревне. Я редко встречала людей более целеустремленных, напористых и работящих, чем она. В институт Полина поступила после медицинского училища, а поэтому была более зрелым человеком, чем мой брат, и в этом ему, несомненно, повезло. Она уравновешивала его бесшабашность и четко вела по жизни к успеху. Сразу после окончания института его оставили работать в клинике. Не прошло и нескольких лет, как он стал заведующим одного из хирургических отделений клиники. Он стал известным и уважаемым в городе хирургом, на его операции ходили смотреть и учиться студенты мединститута.

Полина и Саша поженились, когда я училась в Ленинграде на первом курсе аспирантуры. Это было в январе 1972 года, когда даже в Ленинграде зима стояла какая-то особенно холодная, снежная и ветреная, а уж Архангельск встретил меня арктическим холодом и темнотой. Брат просил меня привезти на свадьбу букет белых кал. Как я ни укутывала цветы, как ни берегла, они все равно замерзли, и в Архангельск вместе со мной прилетели белые ледышки, в помещении превратившиеся в бесформенную кучку увядшей травы. Свадьбу сыграли студенческую, небогатую, но шумную, хмельную и веселую, как и положено. В том же году Сашу забрали служить на северный флот, а Полина родила их единственную дочку, Наташу.