— Уверяю вас, сэр, — сказал Джулиан, которому теперь пришлось обернуться и отвечать с учтивостью, — уверяю вас, что я с большим трудом уговорил хозяйку приготовить мне эту яичницу с ветчиной, которую она теперь так усердно расхваливает.
— Ничего я не расхваливаю, — возразила хозяйка, -я только хочу, чтобы господа кушали что хотят и платили по счету, и если можно накормить двоих одним блюдом, я не вижу надобности подавать им другое. Кстати, оба блюда уже готовы и, надеюсь, будут вам по вкусу. Эй, Алиса, Алиса!
Знакомое имя заставило Джулиана вздрогнуть, но Алиса, явившаяся на зов, нисколько не напоминала образ, рисовавшийся в его воображении. Это была грязная, оборванная девка, исполнявшая должность служанки при маленькой таверне, где он нашел себе кров. Она помогла поставить на стол приготовленные хозяйкою блюда, а также кувшин с пенистым домашним элем, — но словам миссис Уайткрафт, он был отменный, ибо, сказала она, мы знаем по опыту, что в глубокой воде мельник может утонуть, и потому льем ее в чан с солодом так же скупо, как на колесо своей мельницы.
— Я выпью один стакан за ваше здоровье, сударыня, другой — в знак благодарности за эту превосходную рыбу и еще один за то, чтобы утопить нашу ссору, — произнес незнакомец.
— Покорно вас благодарю, сэр, — отвечала хозяйка. — Хотела бы выпить за ваше здоровье, да боюсь: хозяин говорит, что этот эль для женщин слишком крепок. Оттого я иной раз только и выпью, что стаканчик Канарского с кумой или с каким-нибудь джентльменом, который его любит.
— В таком случае мы разопьем его с вами, если вы принесете мне бутылочку, — сказал Певерил.
— Сейчас вы получите отменного винца, сэр, я только сбегаю на мельницу и возьму у хозяина ключ от погреба.
С этими словами мельничиха подобрала подол платья и, заткнув его в карманы, чтобы скорее идти и не запачкаться мукой, направилась к мельнице, находившейся неподалеку от таверны.
— Мельничиха-то мила, но, поди, опасна, — сказал незнакомец, глядя на Певерила. — Если не ошибаюсь, это слова старика Чосера.
— Д-да, кажется, — отвечал Певерил, не слишком начитанный в Чосере, который тогда был в еще большем небрежении, чем ныне; он очень удивился, услышав ссылку на произведение литературы от человека по виду столь низкого звания.
— Да, — сказал незнакомец, — я вижу, что вы, как и все нынешние молодые люди, лучше знаете Каули и Уоллера, нежели «источник чистоты английского языка». Я не могу с этим согласиться. У старого вудстокского барда столько верности природе, что я предпочитаю его всем замысловатым остротам Каули и витиеватой, искусственной простоте его придворного соперника. Возьмем хотя бы описание деревенской кокетки:
Она была стройна, гибка, красива,
Бойка что белка и что вьюн игрива note 33,
А где вы найдете такую патетическую сцену, как смерть Арсита?
Увы, о смерть! Омилия, увы!
Со мной навеки расстаетесь вы!
Рок не судил нам общего удела,
Царица сердца и убийца тела!
Что жизнь? И почему к ней люди жадны?
Сегодня с милой, завтра в бездне хладной!
Один как перст схожу в могилу я,
Прощай, прощай, Эмилия моя! note 34
Но я наскучил вам, сэр, и не оказал чести поэту, которого помню лишь отрывками.
— Напротив, сэр, — отвечал Певерил, — слушая вас, я понимаю его стихи лучше, чем тогда, когда пытаюсь читать их сам.
— Вас просто пугало старинное правописание и готические буквы, — возразил его собеседник. -Так бывает со многими учениками, принимающими орех, который легко можно расколоть, за пулю, о которую они непременно должны сломать себе зубы. Однако ваши зубы заняты более приятным делом. Не желаете ли рыбы?
— Нот, благодарю вас, сэр, — отвечал Джулиан, желая, в свою очередь, показать свои познания. — Я согласен с мнением старика Кайюса и объявляю, что дрожу перед Страшным судом, вступаю в бой, когда больше делать нечего, и не ем рыбы.
При этом замечании незнакомец испуганно огляделся. Между тем Джулиан произнес его нарочно, чтобы по возможности узнать, какое положение в обществе занимает его собеседник, теперешний язык которого столь отличался от того, каким он говорил у Брайдлсли.
Выражение живого ума, которое образованность придает лицам самым заурядным, освещало черты незнакомца, ничем не примечательные и даже грубые, а простота и непринужденность обращения обличали в нем человека, превосходно знающего свет и привыкшего вращаться в лучшем обществе. Тревога, которой он не мог скрыть при словах Певерила, однако, мгновенно рассеялась, и он тотчас же с улыбкой ответил:
— Уверяю вас, сэр, что вы находитесь в совершенно безопасной компании, и, несмотря на мой постный обед, я, с вашего позволения, не прочь отведать этого вкусного блюда.
Джулиан положил на тарелку незнакомца остатки яичницы с ветчиной и увидел, как тот с удовольствием съел один кусок, но тут же принялся играть ножом и вилкой, словно человек, пресытившийся едой, а затем выпил большой стакан эля и поставил свою тарелку перед огромной собакой, которая, почуяв запах обеда, сидела возле него, облизываясь и провожая глазами каждый кусочек, который он подносил ко рту.
— Возьми, бедняжка, — сказал незнакомец, — рыбы тебе не досталось, так отведай хоть яичницы. Я не могу далее отказывать твоей немой мольбе.
В ответ на эту ласку собака учтиво завиляла хвостом и принялась жадно есть подачку великодушного незнакомца — с тем большей поспешностью, что у дверей послышался голос хозяйки.
— Вот Канарское, господа, — сказала мельничиха, — а хозяин остановил мельницу и идет сюда прислуживать вам. Он всегда приходит, когда гости пьют вино.
— Это значит, что он желает получить хозяйскую, то есть львиную, долю, — заметил незнакомец, глядя на Певерила.
— Вино ставлю я, — сказал Джулиан, — и если хозяин хочет разделить с нами бутылку, я охотно велю подать еще одну для него, а также и для вас, сор. Я всегда следую старинным обычаям.
Слова его достигли слуха дядюшки Уайткрафта, входившего в комнату. Это был дюжий образчик своего ремесла, готовый играть роль любезного или грубого хозяина — смотря по тому, окажется ли его общество желательным для гостей или нет. По приглашению Джулиана он снял свой запыленный колпак, отряхнул с рукавом муку и, усевшись на край скамейки, не меньше чем в ярде от стола, налил стакан Канарского и выпил за здоровье гостей, «а особенно за здоровье того благородного джентльмена, — добавил он, поклонившись Певерилу, — который велел подать вино».
Джулиан отвечал на учтивость, в свою очередь выпив за его здоровье, и спросил, какие новости в округе.
— Никаких, сэр, ровным счетом никаких, кроме заговора, как его называют, за который теперь преследуют папистов; ну да это, как говорится, льет воду на мою мельницу. Взад-вперед разъезжают нарочные, стражники возят арестованных, да соседи приходят покалякать о новостях каждый вечер, а не раз в неделю, как прежде, вот и вытаскиваешь затычки из бочек да загребаешь денежки. Ну, а я ведь констебль, да к тому ж еще известный протестант, так осмелюсь доложить, что я уже откупорил не меньше десяти лишних бочонков эля, не считая продажи вина, довольно изрядной для нашего захолустья. Да будет же благословенно небо, и да охранит оно всех добрых протестантов от заговора и папистов.
— Я охотно допускаю, друг мой, что любопытство гонит человека в трактир, а страх, гнев и ненависть утоляются домашним пивом, — сказал Джулиан. — Но я никогда не бывал в этих краях и хотел бы, чтоб разумный человек вроде тебя рассказал мне хоть немножко об этом заговоре, о котором люди болтают так много, а знают так мало.