Но есть и более безопасные способы прожигания жизни — все-таки пойти в кабак. По вывескам, которые совершенно не отличаются от всех остальных на европейской части света, вы точно сможете узнать, что ждет вас за дверьми очередного дурно попахивающего притона, или познакомиться с какой-нибудь одинокой дамой, угостить ее стаканчиком привезенной из-за границы водки и полночи отстирывать гостиничные простыни от остатков случайного ужина.
Кирилл с приятелями, не рассчитывая на приятность встреч с совершенно незнакомыми им мужчинами и дамами, отправились за угол, первый за фасадом отеля, и потерялись. Потерялись все вместе.
Первая дыра, оказавшаяся на пути, называлась «Пицца-хат» и звучала совершенно по-русски. После короткого совещания было решено ее пропустить. Затем, по правую руку утаптываемого приятелями проулка был выявлен паб с еще не нажравшимся пивом медведем на жестяной вывеске. Но и здесь задержаться не случилось — младенческие мозги Николая были поражены количеством шикарно разодетых в женские наряды здоровенных усатых мужиков, а по лицу Жукова можно было прочесть, что из слов «трансгенная мутация, трансвестит и транспорт» ему ближе всего последнее — его проще выговорить.
— На вас, братья, не угодишь! — сокрушался Кирилл. — У одного от кьянти изжога, второго от пиццы пучит… Натуралы совковые…
Под прибаутки они миновали бильярдную, аптеку, набитую под завязку чем-то взбудораженной публикой, пару магазинов — Жуков все порывался в один из них забежать и прямо здесь, из горла, и выдуть. Все, что горит… Но Кирилл удержал его от неразумного шага — еще неизвестно, что из продающегося здесь пойла соответствует высоким жуковским стандартам. Не ровен час, придется провести ночь в полицейском участке, а поутру оплатить разбитые витрины и разнесенные в щепки прилавки.
Друзья еще пару раз свернули влево-вправо и окончательно утратили ориентир. Ветер, и прежде не ленящийся, с необъяснимой злостью засквозил из каждой подворотни. Домики в три-четыре этажа и обрывок пасмурного неба над головой. Ни звезды, ни компаса. Зато великое множество разного рода омерзительной публики, ни слова не понимающей на языке, которым говаривал Ленин. А если даже и что-то понимающей. Разве могла она возразить что-то на площадную брань Жукова, желавшего немедленно, сию вот прям минуту, пристроить свой остывший зад на какую-нибудь табуретку подле барной стойки. Разумеется, своими воплями Жуков не раз привлекал внимание к собственной персоне. Особенно у неопределенно-квинейского оттенка лиц мужского пола — они пытались ему на тридцати метрах загаженной улочки продать пять раз кокаин и три с половиной раза шесть косяков гашиша. Пора было сматываться. Кирилл подхватил под локоть уже намеревавшегося кое-кому порвать пасть Андрея и потащил его за Николаем, по внешнему виду которого можно было заключить, что он слегка подустал от бесцельного топтания по брусчатой мостовой. Не конь же он, в конце-то концов…
Наконец объект был обнаружен — приятели вышли на улицу с нормальным количеством фонарей, автомобильным движением в два ряда в каждую сторону, и, распахнув стеклянные двери, они ввалились вовнутрь. Это оказалось чем-то средним между кафе и центром досуга, которого у местных жителей хоть отбавляй. Никаких девок в полумраке, ни официантов во фраках — помещение метров с триста битком заставлено столами. В глубине зала длинная стойка, с полдюжины игральных автоматов и большое полотно видеопроектора. На его экране развеселый блондинчик весело вещал о предстоящем футбольном матче меж датским и голландским клубами. Вокруг довольно опрятно, несколько молоденьких официанток и с полтора десятка выпивающих мужиков. Потребляемые ими напитки отторжения у прибывших не вызывали — этикетки были хорошо знакомы, как нашим несчастным пропойцам надпись «Кавказ» на бутылках темно-зеленого стекла.
Сели в центре, справедливо рассудив, что до сортира, стойки бара и выхода расстояние примерно одинаковое. К ним незамедлительно подошла девушка в недостаточно кокетливом передничке и вежливо попыталась узнать, что три исстрадавшихся без женской ласки дуботеса желают отведать в ее скромном заведении. Обращалась она по-голландски, который почти не отличается от немецкого, но без должной подготовки разобрать, что же от вас хотят, довольно сложно. Приятели предложили пообщаться на английском, чему официантка немедленно и последовала.
Пока девушка исполняла пожелания клиентов — а до тех пор, пока Кирилл со своими собутыльниками не принял по первой, эти самые пожелания не распространялись далее куска вырезки на решетке и чего-нибудь из местного деликатеса, — Жуков продефилировал к стойке и, проведя ревизию выставленных на полках и готовых к употреблению напитков, выбрал, как оказалось впоследствии, малознакомый Кириллу, а Николаю и подавно неизвестный напиток в квадратной посуде. Из пояснительной записки, размещенной на обратной стороне бутылки, Кириллу удалось уяснить, что все это изготовлено из высококачественных натуральных продуктов с использованием старинных германских рецептов и употребляется в любом виде и количествах, никак не влияющих на естественные физиологические процессы. Пришлось пойти на поводу у незатейливой рекламы, тем более что этикеточка исполнена была очень живенько, с какими-то продолговатыми предметами и указанным, соответствующим российскому стандарту, градусом.
Вооружившись надлежащей посудой, приятели принялись за дело. Николай, как личность, занимающая в данный момент пост впередсмотрящего, без явного энтузиазма сунул нос в бокал с колой и принялся пускать пузыри. Кирилл с Андреем, напротив, приняли пару раз по двести.
Как-то незаметно появилась вырезка, на вкус Кирилла слегка пересушенная. К ней гарнир, простой до идиотизма, и что-то, напоминающее морские водоросли, слегка приправленные толченым стеклом и майонезом. Нечто подобное подавалось в наших гастрономах и именовалось мало что объясняющим термином «кукумарина с морской капустой». В тех незабвенных баночках, граммов по двести и ценой копеек в сорок семь, присутствовал тот же набор. А вместо майонеза предлагалось немного рассола, щедро разбавленного забортной водой. Это предложенное обходительной дамочкой блюдо оказалось совершенно непригодным для заполнения паузы в промежутках, меж молчаливо поднимаемыми бокалами. Более того, проскрипев остатками ракушек, застрявших между драгоценными искусственными челюстями, Жуков помрачнел, ополоснул ротовую полость спиртосодержащей жидкостью и сплюнул на пол. И не под ноги себе, как предполагает этикет, а в проход, на желтый, искусственного волокна, ковер. Сплюнул, недобро сверкнув глазами:
— Ну, что с этими суками делать, а?
Разъяснять Андрею, как следует поступать в подобной ситуации, не хотелось. Не хотелось по нескольким причинам. Во-первых, Жуков и сам прекрасно знал, что следует делать, а во-вторых, никому из присутствующих за столом не хотелось стать учредителем безобразного скандала, к которому их разборчивый друг был готов еще загодя, на улице, в трехстах шагах от невинного, в общем-то, учреждения.
— Мне тоже не понравилось, — насколько можно примирительней согласился Кирилл. — Но не стоит из-за этого раздувать щеки и бить посуду о голову местного гастронома.
Однако следовало учесть состояние, в котором пребывал их приятель. Фраза «местный гастроном» прочно впечаталась ему в голову и застряла там на некоторое время, чтобы позже, в самый неподходящий момент, составить одному Жукову ясную логическую связку. И битьем посуды в этом случае бы не обошлось. Тем более что Кирилл имел возможность убедиться: Андрей может зашибить пару-тройку человек и за менее серьезную провинность. Во всяком случае, так случилось в прошлом году, в Париже: Кирилл, на беду, устроил своей даме ознакомительную экскурсию по злачным местам этого сраненького по большому счету городка…
А дело было пустяковым: какой-то местный, очень похожий на Сенегала, обратился к веселящемуся внутри себя Жукову с каким-то совершенно безобидным вопросом. Жуков же, узрев в его неверном произношении покушение, по крайней мере, на право разговаривать на докерском французском только лицам с непременно светлым оттенком кожи, ответил вопрошающему на не понятном никому из окружающих, да и в Сенегале неизвестном языке. Причем сопроводил он свою реплику соответствующей мимикой и красноречивыми, даже необученной мартышке понятными жестами. Сенегал же, будучи индивидом с приличными физическими данными, тем более, как оказалось, гражданин страны пребывания, попытался возразить, за что был уложен на заплеванную брусчатку Монмартра и пнут в левый глаз слегка запыленным ботинком. К несчастью, уже повергнутый Сенегал оказался не один — в его свите присутствовала еще пара совершенно неразличимых в наступающих сумерках собрата и три излишне возбужденных француза. Все они возникли ниоткуда, даже не дав Андрею осознать, как следовало повести себя в следующие секунды. Итог непродолжительной схватки подвел какой-то полицейский чин: