Однако отдыхать долго он не намеревался: перевел дух — и дальше, через поляну, в глубь островного леса. Скорее, скорее! Только бы не столкнуться ненароком с каким-нибудь болваном, что зорюет на острове со снастями…
Слава богу, до землянки он добрался благополучно, никого не повстречав. Землянку с тропы не разглядишь — она вырыта в склоне буерака, окошко хитро прикрыто ветками, покатую крышу не отличишь от бурелома. Прежде чем спуститься в овраг, Гаюсов огляделся: вроде бы никого. Осторожно ступая, чтоб не нашуметь осыпью, он сполз со склона и постучал в дверь — с виду совсем колода — отрывисто, четыре раза, вернее, дважды по два. Из глубины землянки не сразу отозвался встревоженный голос:
— Кого надо?
— Охотник, — сказал Гаюсов вполголоса. — Мне бы соли щепотку.
— Соль-то нынче кусается, — щелкая задвижкой, уже спокойно ответил голос.
Приоткрылась дверь, в прорези на мгновение мелькнула заросшая щетиной физиономия и скрылась. Гаюсов согнулся, шагнул в землянку, дверь тотчас захлопнулась, снова стукнул засов.
Чиркнула спичка, затрещал огонек масляной коптилки.
— Что случилось, Борис Аркадьевич? — с тревогой спросил бородатый человек в крестьянской домотканине, подпоясанной солдатским ремнем. Сидя на лавке, он исподлобья смотрел на Гаюсова. Другой обитатель землянки, еще молодой и, пожалуй, красивый, несмотря на портившую его небритость, стоял у порога, нервно терзая пуговицу на мятом парусиновом кителе. В глазах его дрожал откровенный испуг.
Гаюсов не отвечал. Вялым движением стянул с головы картуз, опустился на лавку рядом с бородатым. Посидел, тряхнул головой.
— Шацкого взяли… И его группу всю… — сказал он устало. — Сергей…
Он взглянул на молодого человека в кителе. У того прыгали губы.
— Да не паникуй ты! — крикнул Гаюсов. — Ничего страшного, потери неизбежны, ясно? Шацкий не продаст. Сволочь он, да, но не продаст, повернет на уголовщину…
Бородач крякнул, хотел что-то сказать, но передумал.
— Так вот, Сергей… — Гаюсов встал с лавки и взял руки молодого человека в свои. — Побрейся и немедленно отправляйся в город. Сейчас же.
3
Ток-ток, — пощелкивали по булыжнику каблучки, — ток-ток…
Нюся шла, не глядя по сторонам, не видя перед собой дороги — так шла бы ослепшая лошадь домой, ведомая поводырем— привычкой. Голова была словно из свинца, в ней сонно ворочались ресторанные мысли — что-то о тонкой посуде, которую так и не купила хозяйка, о вине из Туркестана, которое клиент назвал непечатно, о том, что официанты все больше наглеют… Нюсю радовало, что усталость хоть немножко притупила четкое осознание мерзости того, что она услышала от Бориса. Вторые сутки оно разъедает ей мозг, как негашеная известь, и от этих мыслей она чувствует, как в затылке нарастает боль.
Тук, тук, — глухо срезонировали деревянные ступеньки. Лицо Нюси осунулось, черты утратили мягкость, плечи обвисли. Естественная реакция организма: с трех дня до трех утра она была на ногах, в душном чаду, оглушаемая гамом и визгом оркестра. А потом так и не смогла уснуть, хоть и прикорнула в швейцарской. Только еще сильнее намучилась. Сейчас почти восемь, хоть бы до начала полуденной духоты отдохнуть… Уснуть…
Она остановилась перед дверью на втором этаже, вынула ключи. В тишине резко скрежетнул замок. Нюся вошла в длинный полутемный коридор. В него выходило несколько дверей, но ни одна, слава богу, не отворилась. Сейчас Нюсе не хватало еще только общения с соседками… брр! Осторожно ступая, она подошла к своей комнате, вставила ключ из связки. Этот замок открылся без шума.
Нюся вошла в комнату и несколько секунд постояла у порога в душной темноте. Шторы были задернуты еще со вчерашнего утра, но и сейчас она не станет их открывать. Не до того. Щелкнула выключателем, бросила сумку на пол. Сняла плюшевую жакетку, повесила на гвоздь у двери. Походила бесцельно по комнате, тронула спинку стула: пылища… Ну и пусть. Села, положила голову на руки и не шевелилась довольно долго, будто решила так подремать. Потом резко встала, расстегнула пуговицы, сняла кофточку.
Из-за ширмы в дальнем углу комнаты вышел человек. Еще молодой, со следами порезов от бритвы на полных щеках. Одет он был неважно — в полотняный китель, весь будто жеваный, и такие же брюки. Белым назвать его костюм было никак нельзя, и все же в облике неизвестного было что-то фатовское.
— Мадам! Миль пардон!
От звука его голоса Нюся вздрогнула и мгновенно повернулась, прикрывшись кофточкой. Но не произнесла ни слова; без испуга смотрела, ждала.
— Я тут в одиночестве воспользовался вашей девичьей постелькой. — Мятый человек улыбнулся с откровенной наглостью. — Хотя, разумеется, предпочел бы…
— Как вы сюда попали?! — злым шепотом крикнула Нюся.
— Видите ли, я, так сказать, с корабля на бал…
— Что вам угодно? — перебила Нюся.
— Терпение, мадам, я от Гаюсова. Борис Аркадьевич теперь у нас.
Она молчала.
— Гм… Он дал мне ваши ключи.
Он показал Нюсе ключи и снова положил их в карман.
— Что случилось? — вырвалось у нее.
— Я полагал, мадам… Вы что, не знаете о провале группы Шацкого? Впрочем, конечно…
— Вы из ЧК? — равнодушно спросила Нюся и стала так же равнодушно натягивать на плечи кофточку. Даже не отвернулась.
Молодой человек с удовольствием разглядывал ее.
— Что ж, понимаю, понимаю… Но я в самом деле от Гаюсова, мадам. Поручик Гофферт. — Он стукнул каблуками. — Сергей. Тезка вашего покойного мужа, мадам.
— Заткнитесь, — с отвращением сказала Нюся. — Доказательства?
Гофферт достал из кармана сложенную вчетверо записку и протянул Нюсе. Она не двинулась с места.
— Извините, мадам! — он гаерски склонился и подошел к Нюсе. — Прошу!
Развернув бумажку, Нюся прочитала: «Этому человеку верь. Немедленно отправляйся с ним. Это не пожелание и не просьба, а приказ. Б».
— У вас есть сомнения? — спокойно спросил гость.
— Нет, — ответила Нюся, не поднимая от записки глаз.
— Тогда прошу вас. Кстати, мы можем уйти через соседний двор?
Нюся опустилась на стул, задумчиво повертела в руках записку.
— Анна Владимировна, у нас мало времени на раздумья.
— Я никуда не пойду.
Поручик отозвался не сразу. Потрогал царапину на шее, вздохнул. Тихо проговорил:
— Увы, приказы обсуждать…
— Я не вправе? — зло перебила Нюся. — Нет уж, милостивый государь, с меня достаточно.
Полные щеки возмущенно дернулись.
— Мадам! — В голосе послышалась угроза. — Это похоже на предательство.
Нюся вдруг успокоилась. Усмехнулась, отрицательно покачала головой.
— Вот что, поручик. Передайте Борису, что я устала. Нет, лучше так: что я смертельно устала от всего. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. В покое, слышите, вы? В по-ко-е!
С испугом и нескрываемой враждебностью смотрел на Нюсю поручик Гофферт.
— Вы легкомысленны, мадам… — отчеканил он с натужным сарказмом. — Может быть, вы и ЧК попросите о том же?
— Боитесь? — Она с презрением усмехнулась. — Напрасно. Гаюсов знает, что туда я не пойду. Я просто выхожу из игры. Совсем. Передайте ему мои слова. И уходите!
— А мне сдается, что игру вы только начинаете. И рискованную, мадам, предупреждаю вас, слишком рискованную.
Лицо Нюси исказилось.
— Уходите! — крикнула она гневно. — Отдайте ключи!
Гость молчал. Глаза его забегали. Он боялся, видимо, этого крика: соседи!..
— Я подниму соседей, — попала в точку Нюся. — Вы меня плохо знаете, поручик. Ключи!
Рука гостя медленно полезла в карман, а вынул он ее рывком.
Однако в кулаке был зажат вовсе не пистолет, как того ожидала Нюся. Ключи, брошенные поручиком Гоффертом, со стуком упали на стол.
4
В маленькой палате — когда-то она была закутком кастелянши — бился о стены и отражался от них зычный смех красноармейца Никишина, курносого паренька цыплячьего вида, но на удивление густоголосого. И как кружевная оборочка к басовитому громыханию позванивал смеющийся голосок темноволосой красавицы в белоснежном халате — замглавврача военгоспиталя Нины Дмитриевны Ольшанской. Смешил их Ягунин. Лежа на койке с забинтованной до шеи рукой и с марлевой нашлепкой на лбу— стукнулся о мостки, — он «травил»: вспоминал, привирая всякое, эпизоды польского похода.