Тот заколебался.

— А ты сумеешь?

— Постараюсь. Надо только достать подходящие щипцы. Есть там у кого немного спирта?

Спирт нашелся. Парикмахер раздобыл в казарменной кузнице небольшие клещи и принялся за работу. Владек просил Януша, чтобы тот крепко держал ему голову.

— Держи изо всей силы, — сказал Густек.

Обхватив руками остриженную голову Владека, Януш хотел было отвернуться, но подумал, что его могут посчитать трусом, и, стиснув зубы, стал смотреть на операцию. Густек спиртом облил щипцы, протер опухшие десны больного. Солдаты, сгрудившись у печи, наблюдали операцию. Один из них держал огарок свечи, освещая раскрытый рот Владека. Парикмахер засучил рукава, взял щипцы. Януш крепко держал голову Владека, упершись в нее подбородком, чувствуя жесткую щетину коротко остриженных волос. Густек довольно неловко ухватил зуб, щипцы дважды соскальзывали. Что-то треснуло. Густек рванул щипцы, сильно дернув голову Собанского, но Януш держал ее крепко.

— Ну, все, — сказал Густек, вынимая изо рта клещи вместе с зубом.

Изо рта парня брызнули гной и кровь. Януш все еще сжимал ему голову ладонями, чувствуя, как она покрылась потом, как сразу ослабел Владек. Перед глазами у Януша поплыли черные круги, он испугался, что упадет в обморок раньше, чем Владек.

— Ну, пусти, пусти, — вдруг взмолился измученный, с окровавленным ртом молодой солдат.

Януш отпустил руки, отошел. Владек вскочил с табуретки и вдруг зашатался.

— Тошнит меня, — сказал он и пошел к выходу.

Солдаты, смеясь, расступились, давая дорогу Собанскому. Януш машинально пошел за ним. Собанский свернул к уборным. Януш подумал, что его рвет. Но тот только выплевывал кровь и гной.

— Ну как ты? — спросил Януш, став рядом.

Но Владек не ответил. Потом вдруг повернулся к Янушу, обхватил его шею и спрятал лицо у него на груди. Януш с удивлением увидел, что Владек плачет, как ребенок. Рыдания сотрясали его тело. Януш обнял его и почувствовал, какой он худенький и тщедушный. Глубокая жалость охватила его.

— Ну тише, тише, — повторял он, гладя шершавую голову товарища. — Какой же из тебя вояка? На фронт собрался, а плачешь…

Владек поднял голову, и тут, в этой смердящей уборной, Януш увидел его большие, хорошие, истинно человеческие глаза.

— Ты никому не скажешь? Никому? — сквозь слезы спрашивал Владек.

Януш усмехнулся.

— Конечно, нет. Скажу, что вырвало тебя.

— А то еще засмеют, — добавил Владек.

Януш вернулся в казармы и улегся на свои нары рядом с Юзеком. Был уже вечер. Юзек лежал на нарах и думал — Януш знал это, — беспрерывно думал об Эльжбете.

— Посмотри, нет ли у тебя вшей, — вдруг проворчал Юзек. — Держал там этого типа за голову…

— Нет, он опрятный парень, — сказал Януш, удивившись.

— Что это тебе взбрело на ум разыгрывать сестру милосердия?

— Хотел ему помочь.

— Много ты помог… Что за варварство! Он ведь получит заражение крови. — Юзек пожал плечами.

— Ничего ему не сделается, — ответил Януш и вспомнил худую спину Владека.

— Еще бы, этакому хаму! — со злостью прошипел Юзек.

Януш промолчал, только повернулся к Юзеку спиной. Солдатам принесли кофе, затем они пошли спать, и Януш больше не говорил с Юзеком. А на другой день перенес свои вещи на свободное место возле Владека. Парень чувствовал себя отлично, зубная боль прекратилась. Но спать на новом месте Янушу не пришлось: под вечер объявили сбор и зачитали приказ о перемещении всей воинской части из Винницы в Гнивань.

Был прекрасный весенний вечер, когда Юзек и Януш уселись на зарядный ящик, чтобы тронуться в путь. К ним подошел Владек и тихо спросил:

— Можно с вами?

Януш поспешно кивнул. Когда пушки уже тронулись, к ним подсел еще один солдат, тоже молодой.

Всем им очень нравилась эта езда. Сидели они спиной к лошадям, которыми правили ездовые. Выехали за Винницу. Над ними открылось прозрачное высокое небо, усеянное звездами. Медленно опускался вечер. Они ехали не спеша, то и дело надолго останавливаясь. Владек всю дорогу пел негромким, приятным голосом сначала военные песни, потом обрядовые и свадебные деревенские песни свах и дружек. Одна была особенно тоскливая и волнующая — о прощании невесты с родительским домом. Глубокая грусть звучала в этой песне.

Слушая эту песню, Януш вспомнил вечер перед отъездом Эльжуни, итальянские песни Вольфа, которые она пела, видно, на прощание, и вдруг его поразила мысль, какая большая полоса жизни отделяет его от того вечера. То, что ушло, было совсем иным и таким теперь далеким. Он подтянул вслед за Владеком печальный мотив, потом нагнулся к уху Юзека:

— Помнишь?

Юзек поднял голову, взглянул на звезды и ничего не сказал. Ящик то грохотал по ухабам, то, покачиваясь, проваливался в мягкий грунт дороги, ездовые кричали на лошадей, от орудий время от времени раздавался окрик: «Стой, дьявол, куда едешь?» А затем вдоль всего обоза неслось: «Стоять! Стоять!» Владек пел теперь песню сватов.

Но Януш знал, что Юзек помнит.

В Гнивани все пошло совсем по-другому. Солдат разместили в помещении сахарного завода, на квартирах служащих, в крестьянских избах. Если в Виннице хоть немного еще соблюдалась дисциплина, то здесь она полностью отсутствовала. Наступили теплые, солнечные, совсем летние дни, хотя деревья еще стояли голые. Жизнь была почти дачная. Януш, Юзек, Владек и тот солдат, что подсел к ним тогда на ящик, поселились в белой хате на краю городишка. Солдата звали Стасек Чиж, был он из Киева, хотя родом из Королевства Польского^{31}. Сразу за хатой начинались луга, чуть подальше блестела серебряная лента Буга. Они ходили туда мыться, а Стась даже плавал, хотя река здесь была неглубокой.

Хуже обстояло дело с питанием. Как-то Януш и Юзек попытались пробраться в офицерскую столовую, устроенную в доме кассира. В Гнивани сосредоточилось довольно много воинских частей, и офицеров было порядочно. Януш и Юзек недурно пообедали, не обращая внимания на косые взгляды. Впрочем, никто не сделал им замечания. Когда они уже выходили, к ним подошел высокий военный в мундире ротмистра конной артиллерии. Это был Спыхала.

Не входя ни в какие объяснения, он сразу начал:

— Вот что, друзья, все очень хорошо, но питаться в офицерской столовой вам не положено, вы простые солдаты.

Юзек только пожал плечами. Януш стал было оправдываться.

— Подождите меня у ворот, — сказал Спыхала, — я сейчас к вам выйду, провожу вас, посмотрю, как вы живете.

Они вышли и стали на солнцепеке у калитки. Юзек носком ботинка водил по песку, поднимая облачко пыли.

— Что он здесь делает? — спросил Януш.

— Черт его знает, — лениво отозвался Юзек. — И откуда у него эти три звездочки?

— Я всегда говорил тебе…

Наконец появился Спыхала. Пошли все вместе. Спыхала знал, что они в Виннице, ждал их, но все никак не мог выбрать времени разыскать.

— Знаешь, — обратился он к Янушу, — твоя сестра уехала в Варшаву.

— Уже? — равнодушно спросил Януш.

— Да, с Алеком и Бесядовской. Пани Шиллер тяжело больна, и Эдгару не пришлось ехать в Вену, как он хотел.

— А Валерек? — спросил Януш.

— А Валерек там, у тех… в Одессе… — хмуро сказал Спыхала.

В эту минуту, когда они были уже почти у своей хаты, их обогнал верховой в запыленном солдатском мундире. По его лицу, покрытому слоем грязи, черному от пыли, струйками стекал пот. Лошадь была в пене. В нескольких шагах за ним ехал верхом другой солдат. В первом всаднике Януш узнал своего соседа по Маньковке, молодого Конрада Кицкого, и весело махнул ему рукой. Но Кицкий не улыбнулся в ответ, только сделал жест рукой, будто от мухи отмахнулся, и понесся галопом дальше, по направлению к штабу, разместившемуся в квартире директора сахарного завода.